Олег Радзинский - Иванова свобода (сборник)
– Мне песню нужно учить, – ответил Миша.
Он развернул старика к выходу, направив его плечи в нужную сторону.
– Какую песню? – Саша не хотела, чтобы он уходил: ей были нужны его неуловимые серые глаза. Она думала, что если поймает этот прозрачный взгляд, то все получится, удастся сегодня. – Зачем вам песня?
– У нас скоро праздник золотая осень, – сказал Костин. – Мы песню учим. А вы не учите?
– Учим, – ответила Саша. – Я просто уже знаю, мне не нужно. А вам разве не надо идти принимать препараты?
Она хотела его задержать и не знала как.
– Не надо, – сказал Костин. – Я не психический. Я дебильный. Нам не дают.
Он повернулся и повел старика из столовой. Тот сделал два шага, остановился и, подняв кулак, испуганно пообещал кому-то наверху:
– Нет, не заставите. Не заставите.
Римма Александровна ждала Сашу в коридоре. В дальнем конце справа стояла очередь за лекарствами. На стене перед выходом из столовой висел тканый коврик зеленых тонов. На нем влево, в сторону от медсестринского поста, по вышитому небу летели вышитые гуси. Передний гусь оторвался далеко, остальные тянулись за ним острым клином и никак не могли догнать. “Однажды, – подумала Саша, – вожак улетит за потертый край коврика, и стая последует за ним, ускользнет в настоящее небо”. Ей понравилась эта мысль.
С обеих сторон коридора тянулись открытые двери палат.
За окном шел мелкий дождь, мягко сползавший по потемневшему от воды стеклу. Дождь не стучал, не просился внутрь, а тихо лился заоконными струйками, довольный своей судьбой.
Саше стало тревожно и захотелось быстрее уехать домой.
– Пищеблок осмотрели? – спросила Римма Александровна. Она улыбалась и сама была как дождь за окном.
– Я с Мишей говорила. – Саша хотела узнать о нем побольше; она решила построить очерк вокруг Костина. – Совсем мальчик, только из детдома. Долго он у вас будет?
– Да пока не состарится, – рассеянно ответила Римма Александровна, оглядываясь вокруг. – А потом отправим в дом престарелых. – Она взглянула на Сашу: – А куда его? Жилья нет, работать не может, семья не в состоянии обеспечить уход. – Римма Александровна подождала, будет ли Саша записывать ее слова, и, поняв, что нет, продолжила: – Насильно мы никого не держим, разве что несколько буйных случаев. Многие обеспечиваемые к нам поступают потому, что у них нет возможности вернуться в общество. А у нас уход.
“Жуть, – подумала Саша. – Я бы лучше умерла, чем так жить. Хотя, казалось бы, о них здесь заботятся, лечат. Кормят. Песни разучивают”. Ей захотелось немедленно уехать – к мужу и маленькой дочке.
Саша постаралась вспомнить их лица и не смогла. Лишь общий образ, лишь имена – Игорь, Лиза, и ничего больше. Их лица ускользнули из памяти, словно не виденные много лет, и не давали в себя заглянуть – как глаза Миши Костина.
Саше Савельевой стало страшно: она испугалась, что, как гусям на коврике, ей не удастся улететь за край тканого пространства.
– Простите, – сказала она Римме Александровне, – как я могу добраться до города? До станции?
– Да что же это, вы уже уезжаете? – удивилась та. – И не посмотрели ничего, в палатах не побывали. Может, на репетицию останетесь? Мы к празднику песню разучиваем.
К ним почти вплотную подошел толстый лысый мужчина и стал слушать разговор. Иногда он быстро проводил ладонью по лицу, словно стряхивал налипшую паутину. Саша старалась его не замечать. Он почти касался ее рукава.
– Спасибо, доктор, – поблагодарила Саша. – Мне нужно ехать. Я должна начать работу над очерком.
Римма Александровна расстроенно покачала головой.
– Ну, раз надо, – обиженно протянула она. – Или подождите до вечера, в шесть индомовский автобус с персоналом в город пойдет. А пока песню послушаете.
Толстый мужчина начал сопеть, быстро провел ладонью по лицу и подвинулся еще ближе. Саша чуть отступила: ей не хотелось показывать, что она боится.
– Что тебе, Никодимов? – спросила Римма Александровна.
– А вы доктор? – чуть ближе подвинулся Никодимов.
– Доктор, доктор, – заверила его Римма Александровна. – Ты таблетки принял? Тогда иди, вон в окно посмотри. Дефицит концентрации, – извинилась она перед Сашей, – не может долго удерживать информацию. Надо прибавить сульпирид.
Никодимов никуда не ушел, а заулыбался, довольный, что о нем говорят.
В левом конце коридора неожиданно заиграло пианино и сразу прервалось, будто играть передумали.
Саша отвернулась от умолкшей Риммы Александровны и увидела, что очередь перед постом медсестры исчезла, словно смытая неторопливым дождем за окном. Медсестра, Ольга Даниловна, сидела в дальнем углу, заканчивая собой пространство коридора. На нее хотелось смотреть и смотреть.
Пианино снова заиграло, звуки были знакомы, оформлены в мелодию из юности.
Саше захотелось начать подпевать:
Листья желтые над городом кружатся,С тихим шорохом нам под ноги ложатся…
– Я на репетицию схожу, – сказала Римма Александровна. – Приходите, наши хорошо поют. И на праздник приезжайте. С фотографом.
Она повернулась и пошла в сторону музыки. Никодимов быстро обтер лицо ладонью и пошел за ней.
Саше стало тревожно от песни и дождя. Долгие, протяжные слова проникали в нее и смешивались там с шепотом капель за окном. Голос дождя становился все громче, все отчетливее, и Саша поняла, что ее, как когда-то хроменькую Иру, зовет синяя женщина-вода и обещает вернуть лица любимых. Она решила уехать, прямо сейчас, немедленно, не откладывая, чтобы больше не провести здесь ни одной минуты. Ее нетерпение было окрашено в ярко-оранжевый цвет.
Саша подошла к Ольге Даниловне; та сверяла записи в длинной узкой тетрадке с листом бумаги, прикрепленным клейкой лентой к стене над столом. На листе от руки было написано Дневной прием препаратов. Ниже шли фамилии больных и названия лекарств.
Воздух вокруг Ольги Даниловны казался плотнее и отчего-то темнее, чем в других местах коридора. Отсюда хотелось быстрее уйти.
– Извините, – сказала Саша, – я – журналист из районной газеты, приезжала по поводу очерка. Мне нужно на станцию, и я не знаю, как добраться.
Она замолчала, ожидая помощи. Ольга Даниловна продолжала сверять записи, бормоча:
– Сидоркин – две дозы против утренней, Алешина – отменили дневной перициазин, вечером двести миллиграммов. – Она, казалось, не слышала Сашу.
И от осени не спрятаться, не скрыться… —
медленно, как-то вразбив, отдельно от музыки неслось из другого конца коридора. Саше хотелось уйти туда и петь вместе со всеми – она знала слова.
“Лица, лица забыла, – стучало у нее в голове. – Бежать нужно, немедленно бежать”.
– Простите, – чуть громче сказала Саша, – мне необходимо добраться до станции. Меня дома ждут. На работе. Когда пойдет следующий автобус в город?
Ольга Даниловна поставила галочку против фамилии Парамонова и взглянула на Сашу. У нее были темные глаза с почти желтыми зрачками, как у рыси. Или это отражались длинные трубки дневного света под потолком?
– Зачем тебе в город? – спросила Ольга Даниловна. – Иди лучше песню учи.
Она посмотрела в лист, ища чью-то фамилию.
– Мне нужно уехать, – еще громче сказала Саша. – У меня там семья. Я к вам в командировку. Мне нужно немедленно уехать! – почти закричала она.
Из соседних палат выглянули несколько человек. Женщина в розовом небольничном халате вышла в коридор, чтобы послушать.
Дождь за окном усилился и начал стучать, проситься в окно. Саша знала – это ее зовет женщина-вода.
– Немедленно, сейчас! – кричала она. – Мне сейчас нужно.
– Тише, тише. – Ольга Даниловна наконец нашла фамилию и ткнула в нее пальцем: – Вот, Савельева, я вижу, ты дневные препараты пропустила, оттого и волнуешься. Мы сейчас амитриптилинчик примем и успокоимся.
Ольга Даниловна наклонила маленький уютный пузырек, и две желтые таблетки соскользнули по его гладкой стенке в эмалевую белую овальную плошку.
– Вот, – показала Ольга Даниловна, – прими и бегом песню учить.
Она придвинула таблетки к Саше и ждала.
– Нет, – попятилась Саша, – не буду. Мне автобус нужно! – закричала она. – Вы не можете меня здесь держать, я журналист районной газеты. Когда автобус на станцию пойдет?
– А вот таблетки примешь – он сразу и пойдет, – заверила ее Ольга Даниловна. – Ты, Савельева, не шуми, а то мне придется санитаров вызвать. Давай по-хорошему сегодня.
Саша отступила еще на шаг и замотала головой. Больных в коридоре становилось все больше, они текли из открытых дверей палат, собираясь полукруглыми кучками, образуя группы по несколько человек. Некоторые из них начали говорить, волноваться, и их голоса, помноженные друг на друга, вторили усиливающемуся дождю за окном.
– После Пасхи приедем приедем приедем, – слышала Саша низкий мужской бас, словно глубоко в трубе.
