Сергей Дроздов - Правдивые байки воинов ПВО
И в этот же день Комдивке исполнилось 40 лет. Нам он тогда казался едва ли не стариком… (Молодость жестока в оценках, но она быстро проходит…)
После успешного прохождения на параде нас привезли обратно в Горелово, в училище, где долго фотографировали и строили, изрядно испортив настроение рвущимся в обещанное увольнение «парадникам».
Отпустили уже часа в три и, мы рванули в Пушкин, домой к Юре Юшину из 1-й батареи. Нас набралось человек пять. В Пушкине с большим трудом нам удалось купить водки для празднования, и веселье закипело.
Все шло прекрасно. К Юре прибыл друг из училища им. Макарова, только что пришедший из загранплавания. Он привез джин «Гордон клуб», который никто из нас никогда не пил. На пробу «Гордон» показался нам чистым одеколоном и, отложив заморский напиток в сторону, мы принялись за родимую водочку.
В разгар праздника нас стали донимать звонками ухажеры младшей Юриной сестры – десятиклассницы. Самой ее дома, разумеется, не было, но юные ухажеры «доставали» нас своими вопросами. Ситуацию обострило то обстоятельство, что какой-то молодой Ромео, представившись Слоном, очень непочтительно поговорил с Юрой и даже «послал» его в конце беседы.
Был срочно разработан замысел ответного удара, и при следующем звонке Юра сообщил ухажерам, что сестра дома и предложил заходить, но только обязательно со Слоном.
Минут через пять раздался звонок, и Юра с Дядюшкой БАМом (оба ростом под «метр девяносто») пошли встречать гостей. Прибыло человек шесть ухажеров. Процедура была незатейлива: БАМ каждому протягивал руку и втягивал в квартиру. Юшин тут же строил «новобранцев» по ранжиру.
«Вы нам весь праздник обосрали!» – с болью в голосе начал он приветственную речь. Дальше Юшин кратко изложил свои представления о правилах вежливости и ответственности за их грубое нарушение.
«Кто из вас Слон?!» – грозно вопросил Юра. Притихшие ухажеры наперебой стали доказывать, что Слона среди них нет, он остался на улице, а они сами его готовы привести, как только мы их отпустим.
Картину усугублял БАМ, расхаживавший перед импровизированным строем с грозным видом и повторявший: «Кулачок-то маленький, а „йоднуть“ — хочется!» При этом он размахивал перед их носами пудовым кулачищем.
Чтобы разрядить ситуацию, я вспомнил про «Гордона» и предложил ухажерам выпить с нами «мировую». Они с радостью согласились и приняли по фужеру этой гадости.
Юшин, смиривший гнев на милость, инструктировал гостей: «Как увидишь курсанта – так переходи на другую сторону улицы! Как увидишь кого вот с такой курсовкой (и показывал три пальца) – так БЕГИ! Понял?» Все были понятливые, и мы расстались мирно, под их обязательство немедленно привести на расправу Слона. Ухажеры, конечно же, бесследно испарились.
Увлекшись праздником, мы поздновато вспомнили, что из-за дурацкой «общеполковой поверки» из увольнения надо прибыть на полчаса раньше. На электричках с пересадками – уже не успевали, пришлось ехать на перекладных. До Пушкина – на ментовском «уазике» (трое из нас при этом сидели в «собачнике»), потом – на каком-то автобусе. Настроение, несмотря на опасность опоздать, было великолепное, и для поднятия духа мы исполняли парадную присказку. Юшин, пародируя голос Хиля, командовал: «Старший сержант Анциферов кричит РАЗ!!! А все остальные…» – «НОГУ!!!» дружно орали мы в форточки «Икаруса».
В училище лезли уже через забор, и с небольшим опозданием влетели в казарму. По помещению метался разъяренный Хиль и гнал всех на плац, крича: «Вакханалия! Понажирались, совсем совести ни у кого нет!».
Обнаружив, что на общем фоне выглядим неплохо, мы приободрились и двинули на плац, на пресловутую поверку.
Действительно, то ли из-за пережитого стресса, то ли из-за позднего отбытия в увольнение, но в тот день поднабрались почти все «парадники» дивизиона. В строю мы чувствовали себя весело, обмениваясь впечатлениями и «остроумными» репликами. Бедный Хиль с трудом удерживал публику в рамках приличия.
Пока шла перекличка, меня терзало любопытство, кто же вместо Комдивки будет докладывать Делегату.
Наконец раздался знакомый голос замполита: «СмирнО! РОвнение на средину!», и он неуклюже затопал к трибуне.
По рассказам очевидцев, в наступившей тишине я выставил руку из строя в его сторону и во весь голос радостно сообщил окружающим: «О! Изюминка попиздюхала!», после чего первым задорно заржал.
Здоровый смех был поддержан всем коллективом дивизиона. Назад Изюминка возвращался под общий хохот, а Гиббон с трибуны отметил, что «видно праздничное настроение парадного расчета».
Еще удачнее мы исполнили обновленный гимн. Настроение позволило его петь не только громче всех остальных дивизионов вместе взятых, но и быстрее на целый куплет…
Наутро слегка разочаровал Хиль. Он всегда отличался хорошим знанием практической психологии людей и цепкой хохлятской хваткой в бытовых вопросах. А тут выдал перед строем совершенно идиотское предложение: «Тем, кто вчера был выпившим, добровольно отказаться от сегодняшнего увольнения».
«Выпившими» были практически все, но дураков – не нашлось. Хиль с досады наорал на Жиркова, который накануне был почти трезвым, и успокоился.
Комдивка запомнился нестандартным подходом к людям еще в самый первый день (точнее, поздний вечер) официального поступления в училище.
Всех поступивших (человек 400) построили на плацу. Надо было разбить нас на 3 батареи. Комдивка скомандовал: «Кто учил английский – три шага, немецкий – два шага, французский – шаг вперёд шагом МАРШ!!!» Все шагнули, а Комдивка шел и считал нас в каждой шеренге: «Первая, вторая, третья батарея!»
Самым последним стоял Ефрейтор Юрьев, не сделавший ни одного шага. Озадаченный Комдивка поинтересовался у него, почему.
«А я никакого языка не изучал!» – печально сообщил Ефрейтор.
Такого в советское время представить было невозможно.
«Почему?! – взвился Комдивка. – Хоть турецкий, да должен был изучать!»
Юрьев сообщил, что учился в сельской украинской школе, в которой все время менялись учителя иностранного, вследствие чего он пару лет учил немецкий, потом три года – английский, потом по году французский и опять – немецкий.
«И ни одного языка не знаю!» – гордо закончил доклад Ефрейтор.
Другой бы задумался, но Комдивка разобрался в запутанном вопросе Юрьевского языкознания – «на раз».
«А в аттестате у тебя какой язык записан?» – спросил он Ефрейтора.
«Немецкий».
«Значит, и тут будешь учить немецкий!» Так Ефрейтор Юрьев оказался в нашей батарее. О том, КАК он в результате учил и сдавал немецкий – своя история…
Другой фишкой Комдивки была любовь к личному участию в различных построениях. Через день он лично провожал нас на занятия:
«Строевым!!!» – орал Комдивка через весь плац.
«И с песней, с песней!!!» – трубил рядышком Изюминка.
Мы привыкли к этому, и кто-нибудь всегда передразнивал реплики дуэта, веселя курсантский строй.
Оценивал исполнение песни Комдивка всегда по одному критерию: «Хорошо поют… Громко!!!»
Однажды Комдивка «наехал» за какое-то прегрешение на курсанта Мулдафина из первой батареи, пообещав ему, что тот «будет чистить пушку». А Мулдафин был «из блатных» курсантов и, по смутным слухам, приходился чуть ли не дальним родственником члена Политбюро Кунаева Д. А.
«Ну, ничего, встретимся с тобой в степи!» – ошарашил Мулдафин Комдивку какой-то казахской поговоркой.
«Ну-ну», – только и пробормотал Комдивка и свернул «дискуссию».
Этот же казах любил проделывать еще один прикол.
Когда первая батарея следовала на занятия, в одной из строевых песен пелись слова:
«Солдат страны Советов о Родине поёт…» – и тут Мулдафин вставлял своим козлетоном: «Мой Казахстааааан!», что всегда вызывало оживление слушателей.
(Кстати, после училища Мулдафин, по слухам, в первых рядах попал в Афган, хорошо там воевал, был тяжело ранен и получил орден.)
В другой раз отличились курсанты с третьей батареи. После обеда у них был химтренаж, и кто-то, в порыве веселья, выкинул в открытое окно противогазовую коробку, с третьего этажа. Коробка чуть не угодила в Комдивку, стоявшего на плацу, который, конечно же, начал орать и требовать, чтобы виновный немедленно выглянул в окно. В результате из окна высунулась чья-то морда… в противогазе!!!
Увидев, кто орет, морда навсегда скрылась в толпе таких же «слоников».
