Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

– Здравствуй!

P.S. Человек из параллельного мира[9]

С детства я бредил путешествиями. Над кроватью висела карта мира – два обозримых, но непостижимых круга – восточное и западное полушария. Меня манила Монголия. Пржевальский был моим кумиром. Но здесь меня ждало разочарование: весь мир был уже открыт еще в прошлом, XIX веке. В Горный институт я поступил, потому что любил горы. Но и их я забросил, потому что – не Эверест. Там я и встретил снова своего антипода. Он полез не вверх, а вглубь: как залез в вулкан, так из него и не вылез.

Мне гораздо легче относиться к нему с восхищением, чем всерьез. Хотя бы потому, что я знаю этого 75-летнего мальчика с 1946 года. Наш лагерь оказался через десятилетия выдающимся. В нем проходили пионерскую службу будущие прославленный герой-полярник и депутат Артур Чилингаров, увенчанный поэт и мэтр Евгений Рейн, выдающийся физик-теоретик Александр Штейнберг, а один выдающийся бандит даже был расстрелян. Все мы теперь выглядим и чувствуем себя, как говорят, «по паспорту». И только Генрих ни в чем не изменился. Неизменность такого рода настолько же граничит с ограниченностью, как и с феноменальностью. Эталон, как в городе Севре близ Парижа. Или как в анекдоте: один еврей увидел бегемота и сказал: «Не может быть!» Думаю, что отношение Генриха ко мне аналогично, то есть взаимно. Параллельность наша бесконечна, как у Лобачевского. Сколько бы я ни менялся, он себе не изменял.

«Выставка-проверка документов», по выражению Юза Алешковского. Тут будет и справка о включении в отряд космонавтов для полета на Луну; и справка о понижении в должности из директоров в кочегары; и права на вождение вертолета; и главный орден государства Никарагуа; и удостоверение академика и удостоверение генерала МЧС; и автограф-посвящение Иосифа Бродского; и свидетельство о рождении еще одного сына. Генрих был представлен и на Героя России и не получил звание лишь из-за чиновничьей придирки: по уставу он должен был иметь до этого хотя бы одну, хотя бы какую государственную награду – так у него ни одной не было. У нас до сих пор мало быть героем, чтобы стать еще и Героем… Остается лишь Книга рекордов Гиннесса: в ней есть результат Генриха, полученный в кратере действующего вулкана.

Есть что-то общее между танком, носорогом и гением: атака. Генрих никогда не отступит. Вот и сейчас я изо всех сил стараюсь ему позавидовать, а – не получается. Потому что он опять на своем месте, с которого не сойдет уже никогда. Но пройдет всюду. Каким-то образом.

Он проникает в любую приемную: мэра, министра, олигарха, губернатора. Причем без видимых или сомнительных ухищрений – главное, его несомненная уверенность, что его не могут не принять. Убедительно лишь отсутствие какой бы то ни было нервозности. Поэтому меня уже не удивляет появление его среди ночи у меня в больничной палате. Как он проник на охраняемую территорию, куда машины и днем не пускают? как проехал вплоть до моего корпуса? как его пропустили спящий охранник и дежурная медсестра? Удивляет меня лишь то, что он поручил охраннику присмотреть за машиной. И вот он везет меня по Третьему кольцу, прихватив за собой младшего своего отпрыска. Генрих ни секунды не сомневается, что знает, куда едет. Но едем мы как-то немножко долго. «Папа, а тебе не кажется, что мы проезжаем мимо нашего дома уже в третий раз?» – резонно спрашивает его сынок. Но главное, что мы доезжаем, и без аварий.

Поэтому я призываю всех чиновников и олигархов, замминистров и министров, премьеров и президентов проявить своевременно милость и сдаться на милость (все равно придется: прочитайте хотя бы мою повестушку) перед двумя его последними подвигами-проектами:

1. Промышленная добыча рения из вулканического газа (что выгодно и стратегически необходимо нашей оборонке и астронавтике); у академика Г.С. Штейнберга для этого уже готовы и вулкан, и лицензия, и технология, и патенты.

2. А также постройка действующего гейзера в Москве (уже выделен для этого островок за подписью мэра и прочих).

Я говорю Генриху: не проще ли построить такой гейзер прямо на территории Кремля? И он ничуть не удивляется. «Надо подумать», – ни тени сомнения, что и это возможно. Так что лучше сдаться. Расслабиться и получить удовольствие. «Удалиться под сень струй». Иначе забьет у вас однажды фонтан прямо из Лобного места. Генрих Ш. заслужил этот прижизненный памятник себе.

Из первого сборника стихов

В четверг после дождя

Дядя

Изменившийся простор,покосившийся забор,под забором тот же мячик,на заборе – тот же мальчик…

Серп луны, пустые стекла,в горле имя пересохло —покосившийся простор,постаревший лезет вор.

Под ногою хрустнет палка,за спиною каркнет галка,оглянется он окрест —не узнает этих мест,

отшвырнет сердито щепку,на глаза надвинет кепку —и останки мезонинане узнают господина…

Да, последние полвекаизменили человека.

Даме, желающей мне понравиться

Знакомое лицо лиц завершенье ряда.За всё, за всё! – взимается награда…Вы подняли жучка знакоменьким движеньем —А это смерти оказалось приближеньем.Уж мне знаком жучок! ясны повадки ваши,И я не оживу. Со мной не сваришь каши.И ваш изгиб спины, и резвость приседанья —Уже не вкус еды, а привкус приеданья.И я уже не я – а кто-то и когда-то,И вы уже не вы – предшественница МХАТа.Жучок уже не тот – а копия жучка.И рифмы бывшие кропит рукой рука:«Печальной осени опознан ранний вид», —Гибрид сей никого не удивит.Листы календаря, и смена времен года…Как стала повторяться ты, природа!Какое все в тебе одно и то же!На что ж тогда мое отчаянье похоже?Желание уйти? «Пора, мой друг, пора»?Ах, это было уже завтра! не вчера.Ведь то, что может предложить природа,Не наша с вами жизнь – а продолженье рода.Травинкой прежнею не щекоти мне ухо:Она уже росла. Щекотно мне – но глухо.

Четверг

И. П.

В четверг, когдако мне пришел сосед,чтоб рассмотреть следы разгрома,сосед был, как всегда,высок и сед —а я был дома.Зря приходил ко мне сосед —меня уже с тобою нет,тебя еще со мною нет —давно…

…он не успел нам помешать. Средаи вторник уж прошли. Они принадлежалисегодня – лучшим временам, давно прошедшим.Мне было все равно, на что не лень соседусмотреть… Пожалуйста, любуйтесь!

Вот выгодная композиция,свидетельствующая о разнообразнейшей позиции…Вот кровать – которую я не успел постлать.Вот селедки – хвост, окурки, смоченные в водке.Вот ваза – которую я не донес до унитаза.Вот кое-что в порядке:так, натюрморт из ватки и помадки…Любуйся, старый черт!Ты думаешь, мы спрятаться хотели? Никогда!Я однолюб и верный человекна самом деле,с нетерпеньем жду жену, своюодну, без мужа, чтобвстречаться с ней в кино, в подъезде,под дождем…Гарантий никаких не выдается в прошлом,не можем мы сказать, что то, что было, —было.

И вот – четверг. Вот дождь идет во имясестры жены любовника сестры жены моей…приснившейся в четвергпосле дождя…Входи, мой друг!здесь нету никого…

Ночная ваза

«Ночная ваза» – есть стихотворенье,что надо выводить как уравненье…где нынешние дни и прошлые эпохиравны друг другу, словно выдохи и вдохи.

…Нам суждено, девицу провожая,площадки обживая этажейи унижаясь или обижая,увидеть мир искусных витражей.(Воспоминание об этом мираженастигнет на последнем этаже,где цел еще витраж с фанерной вставкой,а грация заколота булавкой…)

Условной девы худобы длинаи золото волос зеленого отлива,напомнив очертанья валуна,перенесут нас к Финскому заливу…Пузатой пены лопнут пузыри,сойдет волна, и кружево отливаракушку обнажит, медузы след ленивыйи водорослей клок… Попробуй, усмотри,как прямизна крива и как прямое – криво.Развитый локон линии модернаприроду отразил довольно верно.

Из-за фанерного листа средины веканам видится яснее, чем тогда;его начало – окончанье Человека…И вянет под рукой фригидная звезда.Мы утомимся этим предприятьеми нежность ложную вручим рукопожатью.

Ах, то, что было, было навсегда!Никто нам нашу ночку не распишети восклицания немого не услышит,и то, что есть, – не будет никогда.Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,похожей на фамилию отца…и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)последнее наследие от pere’а —ночную вазу или ее ручку,которая исполнена так нервно!

Да, страшное отсутствие кристаллаесть жизнь! Но и ее не стало.И нерва нить уныла и серанапоминает дерево пейзажа,петровски-мокрого, с названием «Вчера»,«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,что писан позже, чем Бердслей или Сера,но ранее, чем скрылось все во мраке.

есть стихотворенье,что надо выводить, как уравненье…X, Y, Z…Икс с Игреком прогулкузатеяли.Чтоб не столкнуться с Зетом,пришлось им по другому переулкуназад пройти(о, северное лето!а Игрек, как назло, легко одета,дрожит…и дом свой не узнала сразу…) —с возлюбленной все выглядит иначе:и на углу,так непривычно глазу,Икс видит вазу…«Я говорила, Зет вернется с дачи!..» —отпрянув, плачапрошептала Игрек……Зет —руки в боки,как большая гиря, светилсяза углом белее мела,возмездием сливаясь с ночью белой,безвыходный подсказывая способ,как Игрек защитить,и изо всех вопросови страхов —на один:«Ты любишь?» —«О, всегда!» —ответил облегченноИкс Игрек.Ряд отточий…

О, белая водаволшебней ночи!…Но,между прочим,Икс Игрек минус Зетчему-нибудь равно…

Икс – Игрек получил,Зет не вернулся с дачи,а все равноИкс, в виде сдачи,с его собакою гуляет.Сеттер Альфаобходит с Иксом регулярновазу,дабы обнюхать и присесть…Икс Альфу ждет…Закончить фразумы можем лишь изгибомковарным вазыиз эпохи «мо —дерн», был русский,русский был модернв начале века.

И, может быть, самособой, что к ночинапоминаетвазачеловека…Хотя – не очень.

Анне