Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова
– Все готово?
Азарян выдержал какую-то нехорошую паузу и посмотрел на Фролова странным сочувствующим взглядом.
– Для чего?
Встречный вопрос поставил Фролова в тупик.
– Как «для чего»? Для боя, для съемки…
Лицо Азаряна вдруг как будто начало плавиться. Черты исказились до неузнаваемости, и он вдруг начал материться. Без остановки и, похоже, от всего сердца. Фролов, конечно, знал о наличии в русском языке трехэтажного мата, но, кажется, впервые убедился в его существовании, что называется, на личном опыте.
Выплюнув без запинки сложную лингвистическую тираду, Азарян как будто освободился от чего-то и обрел дар связной речи.
– Боя?! – спросил он и принялся по-драконьи раздувать ноздрями. – Съемки?! А ты знаешь, что останется после этого боя?!
– Ф-фильм, – жалко пролепетал растерявшийся Фролов.
– Фильм, – язвительно усмехнулся Азарян и сплюнул. – Фильм-то, может, и останется. Людей не останется.
– В каком смысле?
– В прямом. У меня триста человек. Я с ними Россию и Белоруссию прошел. Я города освобождал. А ты со своим Воронцовым их, как свиней, на убой гонишь.
– Почему? – захлопал глазами Фролов точь-в-точь, как тот молодой боец, которого трепал по щеке Азарян.
– А я тебе, блять, скажу, почему! Если ты еще не догадался. Весь свет идет куда? Правильно, блять! На моих бойцов. Чтоб вам, блять, снимать легче было. Вы ж не немца слепить собрались. Вы своих подсвечиваете. Чтоб немец, сука, в темноте всех их как на ладони видел. И бил. И не вслепую, блять, а как в тире. Клал рядами, сука. А мы, блять, без артиллерии, без танков, бежим со штыками, все равно что с хуем, наперевес. И орем. Вот ором, блять, и будем брать фрица. Может, напугаем. Может, он в штаны наложит и убежит. Знаешь, сколько останется после вашей ебаной съемки от батальона? Хорошо если взвод, блять. А может, и отряда не наберется. Он-то деревню и возьмет. Трупами немцев завалим. По трупам в деревню эту, разъеби ее в пизду, и войдем. Зато кино, блять, будет. Заебись кино! Еще гордиться, блять, будете!
– А что же вы раньше…
– Молчал? – раздраженно перебил Азарян. – А я не молчал. Я, блять, говорил. Я так, блять, говорил, что у мертвого хуй встал бы – вот так я говорил. Да только мне сказали: «Приказы, блять, не обсуждаются, подполковник Азарян!» И все. Вот я и не обсуждаю. Ну давайте, блять! Давайте под корень всех. Чего уж там. Ведь кино снимем. Искусство, блять! Важнейшее из всех искусств!
Фролов почувствовал, как смысл, наполнивший за ночь его тело, вдруг куда-то улетучился.
– Ну что замер, товарищ режиссер? – продолжил Азарян. – Начинай. Мотор, камера… Как там у вас? Сейчас будешь снимать, как бойцов моих, как сусликов, класть будут. Красивое зрелище. Броненосец «Потемкин», ебись оно в рот!
– А Воронцов знает?
Азарян рассмеялся злым смехом.
– Так Воронцов сюда и прислан, чтобы мне рот закрыть.
– Но ведь деревню действительно надо освобождать…
– Да кому на хуй нужна эта деревня?! – снова взвился Азарян. – Прыщ на жопе – твоя деревня! Наша армия со всех флангов наступает. Куда твои фрицы денутся? Захотели б, давно б съебались. Они через пару дней в таком котле будут, что сами сдаваться прибегут. Господи, что ж вы все непонятливые такие! Деревню он пожалел. Да лучше б не брали мы ее совсем. Освободители, бляха-муха. Будто не знаешь, что будет с твоей деревней.
– А что будет? – выдавил Фролов, чувствуя, как неприятно похолодел затылок.
– Да ничего не будет. Останется как есть. Пустой только. Знаешь, что такое жители оккупированных территорий? Во-во. А твои невидовцы три года жили. Под немцем. Сечешь? Их всех в вагоны и в дальние края. Киркой лед долбить.
– А детей? – почему-то спросил Фролов – видимо, вспомнив про маленького Сашу.
– Детей? – растерялся Азарян, но тут же раздраженно пробурчал:
– Детей… Детей отправят туда же… Ну или в детские дома. Да откуда я знаю?! Дети его вдруг взволновали. Ну, что встал, как хуй спозаранку? Труби сигнал.
Азаряна вдруг всего передернуло, словно он хотел каким-то особым волшебным телодвижением испариться. Но только у него ничего не вышло, и он остался стоять там, где стоял.
– Забудь все, что я только что наболтал, – вдруг добавил он и помрачнел. – Действуй, как приказано. Действуй. Действуй!!!
«Действуй? – с изумлением подумал Фролов. – То есть сейчас мне надо действовать? Наконец, действовать? А как действовать? Действовать я-то сейчас как раз и не могу. Или могу?»
Он яростно растер ладонями лицо. Затем глянул на Азаряна. Но тот стоял как ни в чем не бывало и снова смотрел куда-то вперед. Будто и не кричал секунду назад. Будто не матерился. Будто все это только померещилось Фролову.
В голове лихорадочно забегали мысли.
«Что есть бездействие? Правильно. Несовершение какого-то поступка. Является ли несовершение дурного поступка добрым поступком, и наоборот? Черт! О чем я думаю? А может, рассосется? Нет, товарищ Фролов, это не рассосется. Само не рассосется. Но именно сейчас бездействие и будет тем самым правильным решением. Именно сейчас. Возможно, первый и последний раз в жизни. Жалко, что Никитина не увижу. Стоп. А что изменится? Деревню-то все равно возьмут. Со мной или без меня. Да и съемка, скорее всего, состоится. Хотя, как знать…»
Фролов почувствовал, что внутренне уже принял решение, только боится себе в этом признаться и потому мешкает. Небеса заметили это замешательство и, кивнув своим звездным небосклоном, помогли.
– Да еб твою мать! – раздалось где-то рядом.
Из темноты возникла фигура Воронцова. Он был взбешен проволочкой.
– Вы будете командовать или нет?! Светать скоро будет!!!
– Я не буду руководить съемкой, – тихо сказал Фролов и устало потер лоб.
– Что? – опешил Воронцов и переглянулся с Азаряном. Тот, кажется, был удивлен не меньше полковника. – То есть как это «не буду»? Что это еще за фокусы? Мы что тут, в бирюльки играем, по-вашему?!
С перекошенным лицом он вдруг схватил Фролова за грудки и затряс, громыхая поставленным голосом.
– Слушать, блять, мою команду! Приказывайте операторам начинать съемку, а Азарян отдаст приказ начинать атаку!
Фролов зло вырвался из цепких рук полковника. Теперь он уже шел на принцип.
– Вы можете командовать чем угодно и кем угодно, но только я руководить съемкой не буду.
– Да что стряслось-то?!
– Да ничего! – поддавшись истерике Воронцова, заорал Фролов. – Вы под светом фар ваших дурацких положите уйму людей за здорово живешь, возьмете деревню, которая никому на хер не нужна, а всех жителей отправите по лагерям. Вот и все, что стряслось. Точнее, стрясется.
Полковник несколько секунд ошалело смотрел на Фролова, затем, видимо, догадавшись, откуда ветер дует, развернулся к Азаряну. Глаза его зло сверкнули в темноте.
– Ну Рубен… Ну удружил… Не ожидал… Но я этого так не оставлю. Ты меня знаешь.
Затем Воронцов перевел взгляд на Фролова.
– За деревню, значит, переживаешь, сукин ты сын? За тех, кто с немцами сотрудничал? За подстилок немецких? М-да… Говорили мне, что тебе нельзя доверять. А я-то, старый пень, все спорил, доказывал. Ну, как же! Он же наш, советский режиссер. Да, жил под немцем. Да, наверняка сотрудничал с оккупантами. Да, оступился. Но осознал. Встал на путь исправления… Но вот и вылезла вся ваша гниль интеллигентская. Да ты знаешь, что с тобой будет?! Ты хоть понимаешь, что тебе светит?!?
Фролову вдруг стало совершенно все равно. Полковник метал молнии, но они отскакивали от Фролова, как солнечные зайчики. Прыг-скок.
– Да вас… Да я… Вы срываете… Сталин… народ… долг… священная война…
Фролов аккуратно положил на землю рупор и пошел прочь. До него продолжали долетать отдельные слова полковника, но в связные предложения они почему-то уже не складывались.
Тем временем Воронцов переключился на Азаряна.
– Приказываю начинать атаку! – громыхал Воронцов.
– Если съемка не пройдет, как намечено, спросят, за что людей положили, – возражал Азарян.
– Под трибунал отдам! В штрафбат!
– А вы возьмете ответственность за результат съемки на себя? – снова возражал Азарян.
Наконец, Воронцов устал. Кажется, ответственность за гибель целого батальона без должного результата он и вправду не хотел на себя брать. Он было метнулся к операторам, но те пожали плечами – командуйте, мы будем снимать, но, если будет каша, получится обычная фронтовая дерганая съемка. Для этого настоящее сражение, и свет, и прочее не нужны. Фролов знает, когда свет давать, он все с Азаряном согласовал.
Через несколько минут Воронцов сдался.
– Выбивайте немцев, как хотите, – прошипел он Азаряну, придя в себя. – Меняйте диспозицию, перегруппировку делайте, мне насрать. Просто освободите деревню. Все.
После чего отдал приказ операторам приготовить камеры и снимать – все равно что, все равно как. Лишь бы солдаты были в кадре. Затем выхватил двух бойцов и приказал взять удалившегося Фролова под стражу.
