Николай Семченко - Одиночество шамана
Однако чёрная тень Орлицы продолжала методично обследовать дерево ветка за веткой; она тормошила каждую птичку-чока и заглядывала под широкие листья. На Андрея Орлица не обращала никакого внимания, а сам он и не догадывался, что чудесная небожительница ищет ту самую чока, в которую великан Калгама поместил нечто наподобие рыбки, изъятое из его естества. Зато бабушка Чикуэ знала, зачем её покровительница внимательно и придирчиво осматривает дерево.
Старуха обратила внимание на то, что одна из чока, находившихся на нижней ветке, отличалась от своих товарок: если те сидели спокойно и были хладнокровны, то эта время от времени незаметно поднимала голову и обеспокоенно смотрела вверх.
Чикуэ Золонговна решила, что это неспроста, о чём и оповестила Орлицу. Черная тень переметнулась на указанную ветку. Она накрывала собой маленьких чока – одна за другой, заставляла их раскрывать клюв, ворошила им перышки на грудке, а если какая-нибудь из птичек, потеряв терпение, робко её клевала, получала от тени лёгкий тумак. Орлица соизмеряла силу удара так, чтобы показать строптивице, кто есть кто, и если чока, не удержавшись, падала вниз, успевала её подхватить и посадить на прежнее место.
С одной из чока слетело рябенькое перышко. Необыкновенно лёгкое и мягкое, как кусочек шёлка, оно, бабочкой покружившись в воздухе, упало на лоб Андрея. От пера исходило приятное умиротворяющее тепло, оно хоть немного, но всё-таки притупило боль, которую испытывал парень.
Чёрная тень, между тем, накрыла последнюю чока. Птичка была чуть крупнее своих товарок, её перышки блестели ярче, и чуткая Орлица уловила в ней, кроме пульсации сердца, ровное, ясное биение чего-то другого. Она надавила клювом на шейку чока, и та была вынуждена широко открыть клюв. Из него показался легкий, розовый хвост, напоминавший перо хариуса. Орлица ухватила его и вытащила из чока нечто, похожее на извивающуюся серебристую рыбку. От этого существа исходил мерцающий жемчужный свет, и оно не сопротивлялось, оказавшись в могучем клюве, наоборот – успокоилось и смиренно повисло.
Черная тень Орлицы стремительно перенеслась на Андрея. Он ощутил ледяной холод, окутавший его с ног до головы. Казалось, эта стынь проникла в каждую клеточку кожи, отчего тело окоченело, но не так, как это бывает от мороза, а несколько иначе: онемение не вызвало озноба, напротив, холод приятно остудил разгоряченное туловище, охватил легким морозцем ноющее бедро и сковал ящерку, которая, казалось, вот-вот должна была вцепиться в самое сердце.
Орлица, придавив Андрея к земле, приглушенно заклекотала, не выпуская рыбку из клюва. Парень под тяжестью птицы неловко охнул, и как только он раскрыл рот, почувствовал: небожительница, не церемонясь, втолкала в него серебристое существо, которое мгновенно скользнуло внутрь и, как по маслу, миновало горло, а куда попало после этого, он так и не понял: такое ощущение, будто испарилось, во всяком случае, в пищеводе и желудке он ничего не почувствовал. Зато ощутил, как ящерка, добравшаяся почти до сердца, попятилась назад и вскоре выскользнула из раны на ноге. Орлица ухватила её и, переломив напополам, бросила на землю, после чего наступила на обломки могучими лапами и потопталась на них – от деревянной мерзопакости осталась одна труха. Та же участь постигла и хвост, вышедший из бедра Андрея.
Аоми по-прежнему цепко держалась за жилы, пытаясь спрятаться как можно глубже в теле Андрея. Но Орлица, ухватив туловище парня могучей лапой, перевернула его на живот и молниеносным движением острого, как нож, клюва сделала тонкий, но глубокий надрез. Зацепив лоскут кожи, она медленно и осторожно принялась тянуть его на себя, будто очищала с помидора кожицу. Палящая боль ожгла Андрея, и он потерял сознание.
С отдираемого куска кожи кровь сочилась капля за каплей, раскрывшаяся розовая плоть дрожала и покрывалась пузырящейся сукровицей. Темный крючковатый клюв безжалостно погрузился в мясо – брызнул красный фонтанчик, оросивший Орлицу крупными алыми брызгами. Она недовольно встряхнула головой и ещё глубже погрузилась в рану, которая темнела прямо на глазах.
Андрей на какое-то мгновение пришёл в себя, но, застонав, снова впал в беспамятство. Он не почувствовал, как Орлица мертвой хваткой вцепилась в Ниохту и вытянула её из тёмно-красной, пузырящейся раны. Аоми напоминала серый студенистый клубок, который колыхался, как шмат рыбного желе, и оглушительно визжал. Но ещё громогласнее кричала Марго. Она закрыла глаза ладонями, но всё-таки, не в силах побороть своё любопытство, смотрела на происходящее через щёлочку. Истинный вид аоми настолько её ошеломил, что Марго, как ни пыталась, не удержала вопля ужаса.
Сергей Васильевич тоже был поражен, но в отличие от Марго старался выглядеть хладнокровно, лишь побледнел. Он повторял про себя фразу Карлсона из своего любимого мультика: «Спокойствие, только спокойствие!». Конечно, смешно, но, как ни странно, это ему всегда помогало.
Сергей Васильевич словно остолбенел, и молча взирал, как призрачная темная птица разрывала оглушительно визжащий клубок. Его вопль постепенно стихал, а желейные шматки, упавшие на землю, растекались по траве и с шипением испарялись.
Покончив с аоми, Орлица подхватила клювом лоскут кожи и положила его Андрею на рану, после чего провела по его пояснице сизым крылом – и, о чудо, на теле не осталось даже царапины.
Чикуэ Золонговна благоговейно склонилась перед Орлицей и что-то зашептала, скорее всего, это были слова благодарности.
Андрей почувствовал облегчение. Будто с сердца упал камень, давивший его немилосердной тяжестью. Он открыл глаза и с изумлением прислушался к себе: внутри было ясно и пусто, но где-то глубоко-глубоко, может, в сердце, а может, рядом с ним что-то тихонечко звенело, словно по разноцветным камушкам прыгал застенчивый ручеёк. В ложбинке на груди осторожно покалывала тонкая иголка, чуть-чуть, едва заметно – и это было похоже на то, как если бы невидимый хирург накладывал бережный шов. Но такое сравнение показалось Андрею слишком вычурным, и он тут же одёрнул себя: какой, мол, к чёрту хирург – просто на грудь упала сухая травинка. Вот она, длинная, ломкая, с желтым хвостиком-колоском, из которого высыпались мелкие чёрные семена.
– Теперь ты это ты, – сказала ему Чикуэ Золонговна. – Вставай!
Она протянула ему руку, и Андрей ухватился за неё. Ему было неловко оттого, что приходится принимать помощь пожилой женщины, но подняться самостоятельно он не смог бы: нога ныла, голова кружилась, всё тело охватила мелкая, дрожащая паутина слабости, и на нём, как росинки, выступал пот.
Сергей Васильевич, спохватившись, подхватил Андрея за плечи и помог ему сесть на камень. Шероховатая поверхность серого валуна была испещрена трещинами, напоминавшими крупные звенья цепи. Будто бы камень собирались на них подвесить да раздумали.
Андрей не знал, что в старых нанайских сказаниях упоминаются прекрасные дворцы, построенные из солнечного камня, – они подвешены к небу на цепях. Чтобы попасть в терем, мэргену приходилось прыгнуть, к примеру, в кипящее озеро; на его дне он попадал в какой-то странный мир: всё так же, как и в этом, только на каждом шагу встречаются великаны, злобные старики-шаманы, красавицы-фудин немыслимой красоты, и, главное, нужно выйти на берег реки и суметь прыгнуть на льдину в сажень шириной, как ковёр. На ней богатырь и возносится в небесный дворец, висящий на цепях. Но эти цепи на самом деле не что иное, как шнуры, связующие Верхний, Средний и Нижний миры.
Впрочем, если бы Андрей даже знал об этом, то не обратил бы внимания на оригинальные трещинки в камне. Ему было не до того. Пережив сильную боль, он с трудом приходил в себя. Всё плыло перед ним, подёрнутое слабым призрачным туманом. В этой дымке терялись очертания гигантского дерева, закрывавшего небо, – оно неуловимо меняло очертания, бледнело и уменьшалось в размерах, словно было надувной игрушкой, которую проткнули иглой.
– Всё хорошо, – шепнула Чикуэ Золонговна. – Посиди, отдохни. У тебя был трудный день. Теперь ты свободен…
– Свободен? – переспросил он и слабо улыбнулся. – От чего?
– Это ты скоро сам поймёшь, – пообещала старуха. – Тебе откроется одна простая вещь. Э! Такая простая, но такая мудрая, что ты сам удивишься: сама по себе жизнь ни плоха, ни хороша. Она такая, как есть. Нужно принимать жизнь, радоваться ей, ценить её и любить настолько, чтобы ни за что на свете не поменять на другую, пусть даже самую расчудесную – плата за это бывает порой непомерная. Доверься своей жизни и не живи чужой. И тогда всё будет так, как надо, даже если по-другому…
– Я это знал всегда.
– Всего лишь знал, – старуха печально покачала головой. – Мы не всегда поступаем так, как подсказывает ум…