Анатолий Тосс - Магнолия. 12 дней
«Странно, – успел мимоходом подумать я, – а в постели она совсем не стремится к доминантности. Даже наоборот».
– Он правильно в основном сказал, – заступился за меня Ромик серьезным, без намека на легкомыслие голосом. – Он за меня подставился. Другого выхода не было, на нас в институте наехали, вернее, на меня. И Толик решил, что единственный выход – это спровоцировать того человека. Ну, чтобы он его избил, а потом мы на него в суд подали. Нет, правда, сложно в двух словах объяснить. – Ромик сбился, замялся.
– Ничего не поняла, – попыталась обмануть нас Людмила Борисовна, потому что наверняка была женщиной сообразительной. – А почему именно тебе надо было подставляться? – Она выделила интонацией слово «тебе». – У тебя же ребро сломано. Тебе вообще двигаться запрещено, а ты в драку. Что у тебя за потребности такие?
Если честно, мне ее допрос стал надоедать. Конечно, как-то объяснить мои повреждения было необходимо, но ведь как-то мы объяснили.
– Слушай, – сказал я, тоже добавив в голос резкости. – Так получилось, понятно? Спонтанно. Там думать некогда было. Да и драки никакой не было. Он по мне вдарил два-три раза, на том дело и закончилось. Теперь мне заключение медицинское нужно для милиции, адвоката и прочее. Ты можешь заключение сделать? Или кто-то у вас в клинике? Если нет, я в травмпункт могу поехать.
Она сразу осеклась, все же добавила, пожурила для порядка:
– Тебе же нельзя было. Ребро могло сместиться. Могло вообще легкое проткнуть. Надо же соображать хоть немного.
Я ничего не ответил, промолчал, но вместо меня ответил Ромик:
– Правда, все настолько быстро произошло, никто даже подумать не успел. Кроме Толика, конечно. Главное, похоже, действительно другого выхода не было.
– Ладно, – смилостивилась наконец доктор Гессина, – сейчас все сделаем. Пойдем в кабинет. – И Ромику: – Вы, молодой человек, можете ехать домой, спасибо, что сопроводили.
– Мне же его домой еще надо довезти. Я на машине. – попытался было возразить Ромик, но бдительный эскулап его прервала:
– Не волнуйтесь, я сама довезу. – И тут же мне: – Пойдем в кабинет, осмотрю тебя.
Я взглянул на Ромика, он на меня, я попытался было приподнять брови, но ничего приподнять не получилось. Поэтому пришлось интерпретировать словами.
– Слышал, что доктор прописал? Ты домой, я на осмотр. Не боись, старик, я в надежных руках.
– Да-да, – на ходу подтвердила Мила и стала отпирать своим собственным докторским ключом дверь собственного докторского кабинета.
А вот у Ромика поднять брови вполне получилось, и интерпретировать его мимику даже не требовалось. «Ну, ты даешь», – красноречиво восклицала мимика, и в ней читались и уважение к побитому товарищу, и даже подспудная зависть.
В кабинете освещение оказалось значительно лучше, чем в коридоре. Даже нашлась специальная мощная лампа с направленным светом, так что моя боевая раскраска предстала перед сердечным доктором в полном, сильно припухшем убранстве.
Мила осматривала меня внимательно, нажимала на какие-то точки, интересовалась: «Больно?» Точки, по-видимому, были болевые, поэтому я всегда честно признавался, что да, больно. А скорее всего все мое лицо стало одной большой болевой точкой.
– Ну что ж, хотя бы одна хорошая новость. – Она сидела на высоком крутящемся стульчике, подобные ставят перед барной стойкой, только этот был медицинский, нога закинута на ногу, пола халата отъехала, оголила не только колено, но и соблазнительную полноту затянутой в плотные колготки ноги.
Я бросил взгляд на коленку, выше, ниже, потом соединил все увиденное в единую систему женской аккуратной ножки, покачивающей черной лакированной туфелькой на высоком каблучке, и почувствовал, как подло екнуло сердце. Или не сердце, я точно не знал, что именно, но что-то екнуло точно.
– В чем новость? – переспросил я, к голосу подступило легкое, лишь мне заметное, волнение.
– Глаз, похоже, не поврежден, – заключила внимательная докторша. – Я, конечно, пошлю тебя к офтальмологу, пусть проверит дополнительно, но думаю, что все в порядке. А теперь о плохом.
Она сидела близко, практически вплотную, длинные подкрашенные ресницы, яркие губы, округленные, двигающиеся, составляющие из звуков слова, сильный, но в то же время неуловимый, рассеянный запах духов, расстегнутая верхняя пуговица медицинского халатика открывала глубокое декольте. Но главное – глаза, выяснилось, что я соскучился по их озерной, окаймленной в заросшие ресничные берега глади. Как из глаз может бить такая мощная струя чувств? Она просто не могла оставить равнодушным. Да и равнодушных здесь, в этой ярко наэлектризованной комнате, уже давно не было.
– Нос у тебя, кажется, сломан. – Она снова потрогала что-то на носу, я инстинктивно скорчился от острой боли.
– На переносице, и еще хрящ. Поэтому и распух. Хрящ зарастет, а вот что с переносицей будет, не знаю. По-разному может быть. Но о своем привычном носе ты и не мечтай больше.
– Надо же, как обидно. – запережевал я вслух. – Значит, я на себя не буду больше похож? Жалко, я к себе попривык за годы.
– Ничего, – успокоила она, – твоему лицу пойдет крупный нос. Крупный нос вообще признак породы. Маленький мужской нос вызывает подозрения.
Я не знал, какие именно подозрения вызывают у Милочки маленькие носы, но тем не менее заступился за свою недавнюю, еще не сломанную переносицу:
– У меня он и так был породистый.
– А теперь будет еще более породистый, – философски заметила доктор Гессина. – Ну и бровь у тебя над левым глазом рассечена. Отсюда и кровоточит. Но это ерунда, подшить я тебе подошью, главное, что глаз не поврежден, – повторила доктор, и я согласился с ней. Подумаешь, нос, чуть больше, чуть меньше, главное, что им дышать можно. А еще если захочется, то и совать в чужие дела.
– Ты перед тем, как зашивать, направь меня в травматологическое отделение, пусть меня там зафиксируют, сфотографируют, опишут повреждения, заключение о сломанном носе дадут. – Я подумал немного и добавил: – Нам эту гадину обязательно завалить надо. Чтобы он не вывернулся, не ускользнул. А то получится, что я зря пострадал.
– А что, все так серьезно? – спросила Мила и только сейчас заглянула мне в глаза, которые, в соответствии с ее докторским диагнозом, не были повреждены. Меня будто током ударило. Будто я превратился в электрический провод и вот попал в короткое замыкание.
– Ага, – все же ухитрился ответить я. – Сейчас уже не так серьезно, но еще утром было очень серьезно.
Она кивнула и не стала больше ничего спрашивать.
– В травматологию я сейчас позвоню, – пообещала Мила. – Но сначала, дай, я твой бок осмотрю, не произошло ли смещения. Встань, пожалуйста.
Я поднялся со стула, теперь Милины глаза оказались ниже меня, значительно ниже.
– Свитер снять? – задал я естественный для медицинского осмотра вопрос.
– Нет, не надо, я приподниму. Мне достаточно, чтобы пропальпировать.
Ее руки сразу стали мягкими, заботливыми, никаких резких движений, лишь плавная, выверенная четкость. Под свитером оказалась заткнутая в брюки рубашка, Мила потянула, та поддалась, но не сильно.
– Я расстегну ремень, – решила она и, не ожидая ответа, начала трудиться над пряжкой.
Ее ловкие, умелые пальцы скользили по брючным застежкам, в какой-то момент она подняла глаза, отсюда, сверху, они казались просящими, зовущими, в них закралась мольба, даже униженность, готовность принять, вместить в себя. Не знаю, любой ли женский взгляд, бросаемый на мужчину снизу вверх, несет различимую примесь мольбы, или в Милиных влажных глазах ее было подмешано чуть больше обычного.
Но, так или иначе, Милочкин взгляд, пройдя через мою подпорченную ночными видениями фантазию, вызвал реакцию, которую нетрудно было предположить. Ну, и конечно, доктор заметила ее, тут же глаза опустила, я различил едва мелькнувшую непроизвольную усмешку на губах – вот она проскользнула и растворилась.
Наконец рубашка была задрана вслед за свитером, небольшие сильные пальцы, сдерживая силу, прошлись по левому боку, задержались на каком-то отдельном ребрышке, снова двинулись, мягко, с явной, нескрываемой заботой. Я аж зажмурился от скользящего вяжущего прикосновения, было неясно, чем заняты ее руки – осматривают, ласкают, играют на некоем живом клавишном инструменте? Если играют, то какие тогда звуки должен испускать инструмент?
– Слава Богу, все, кажется, в порядке, смещения я не чувствую, – наконец поставила еще один диагноз доктор. – Как можно было лезть в такую авантюру со сломанным ребром? Не понимаю. А если бы оно легкое проткнуло? Ты бы мог погибнуть. – Она так и не сняла руку с моего бока, так и продолжала водить пальцами, как бы по-прежнему ощупывая, осматривая. – Без тебя, что ли, не могли разобраться? Хотя бы этот твой товарищ, который привез тебя, или еще кто-нибудь. Почему нужно было именно тебе лезть? Может, ты от природы драчун?
