Лёля Графоманская - Что написано пером (сборник)

Милка и Валька тоже обожали танцевать и тоже не хотели простаивать, «платочки в руках теребя», а посему каждая из них наметила цель для грядущего «белого танца».

– Ты кого будешь приглашать? – шепотом спросила Валька у подруги.

– Славика, – так же тихо ответила Мила. – А ты?

– Я – Серегу.

Подруги удовлетворенно кивнули друг другу и выстроились на первой линии в низком старте, потому что их местный диск-жокей уже взял в руки нужную пластинку… И Славик, и Серега были теми самыми безотказными спасателями девичьей чести, так что никакой осечки тут быть не могло.

– Белый танец! – крикнул «музыкальный редактор», и сразу те, кто ни во что не верил, кинулись за дверь, а те, кто все тщательно просчитал, – приглашать. Подружки двинули вперед, но Мила шагнула на секунду позже и уже на середине пути оторопело остановилась, увидев, как Валька, резко изменив курс, быстро подошла к Славику и пригласила его танцевать. Осечки со Славиком не должно было быть, ее и не было.

Мила мгновенно развернулась и скорым шагом вышла из класса, пробежала часть коридора до лестничной клетки, через одну пропрыгала ступеньки вниз до первого этажа, хлопнула дверью раздевалки, схватила с вешалки плащ и только на улице ощутила грохот сердца где-то в районе горла. День кончился. И кончилось что-то еще, что наверняка должно кончаться рано или поздно.

III

Долг платежом красен

…Валентина подкатила на новеньком автомобильчике, любовно припарковала его у забора, любовно выдернула ручной тормоз, любовно нажала на кнопку брелока и, заходя в калитку, оглянулась назад и немного склонила голову набок, любуясь игрушкой. Она похорошела по-женски: налилась до аппетитности, устояв на границе с безобразностью, нашла стиль одежды, подчеркивающий, что надо, но и не исключающий игры мужского воображения. Спокойные очертания ее облика настраивали на безмятежность, она не рисовалась и никому не старалась понравиться, но Мила отчетливо уловила некую неуверенность, относящуюся лично к ней, к Миле. Не зря же в свое время они так хорошо знали все тропиночки заповедных территорий друг друга! Мила раньше почувствовала, чем сформулировала причину напряжения бывшей подружки: каждая получила урок, и хоть тогда они не объяснились по обоюдному молчаливому уговору, но никто из них не был уверен, что однажды этот разговор не вспыхнет, ну или просто не задымит… Двадцать пять лет спустя одинаково хорошо помнились и учителя ученикам, и ученики – учителям.

– Привет, девочка моя! – с некоторых пор Валентина взяла такой покровительственный тон в отношении всех, кто не дотягивал до нее по комплекции.

– Привет, Валюшка!

– Ну, как ты, девочка моя?

– Все отлично, мамочка моя!

«Девчонки» весело заржали и пошли в сад, в беседку на лавочку. Выскочили из дома любопытные Милкины двойняшки Зойка и Зинка, похожие на двух синичек. Они рассчитывали повертеться рядом и как следует погреть уши около взрослых разговоров. Им было уже по одиннадцать лет, и Мила даже не хотела догадываться, о чем они шепчутся под одеялом в своей спаленке. К тому же она придерживалась мнения, что иногда послушать, о чем говорят взрослые, даже полезно детям – глядишь, какие-то уроки усвоят из чужих ошибок, сэкономят место на лбу и драгоценное время. Но в этот раз сестренкам крупно не повезло: мать выставила их из беседки, не позволив даже присесть «хоть на минуточку».

– Не буду долго занимать время вступлениями, – начала Валентина, – я хочу тебя попросить помочь одному моему знакомому. Он обратился ко мне, а я сразу подумала о тебе. Я больше никого не знаю в городе, кто мог бы заняться его проблемой. Короче говоря, у него три месяца назад скоропостижно умерла жена, и теперь он не знает, что делать с наследственными делами. Ты же нотариус, вот я и подумала, что ты как раз сможешь пролить свет на все это…

– Насчет света – не знаю, но баночку чернил – точно пролью.

Они еще поговорили об этом деле, Мила выяснила кое-какие детали и разрешила Валентине дать знакомому ее номер телефона. Минут десять грызли яблоки, а потом Валентина засобиралась – уже темнело. Напоследок, уже около машины, она вдруг спросила:

– Замуж не вышла?

– Да что я там забыла-то? Хватит уж, находилась.

Валентина ничего больше не сказала, как-то неловко оборвав самой же начатый разговор, и села за руль. Мотор тихо заработал, и красные габаритные огоньки красиво удалились в дальние сумерки.

…В понедельник, как ни странно, было мало посетителей. День тянулся к обеду, Мила даже успела побродить в Интернете и пособирать мировые сплетни. Она совсем уж было увлеклась сообщением о скандале между двумя известными поп-дивами, недоумевая, почему им вдруг стало тесно в одном необъятном телеэфире, как вдруг запел телефон. Звонил тот самый знакомый Валентины. Представился Николаем и попросил о личной встрече. По крайне измученному голосу ему можно было дать не меньше пятидесяти пяти-шестидесяти лет…

– Вы можете приехать прямо сейчас? Я на месте до шести часов.

– Это было бы хорошо. Куда надо приехать?

Мила назвала адрес, повесила трубку и продолжила недоумевать во всемирной сети.

Через час Николай приехал. Частично Мила ошиблась: он оказался крепким молодым мужчиной сорока пяти лет (в паспорте посмотрела), но его лицо было напряжено и издергано, он выглядел потерянным и усталым, даже, пожалуй, затравленным. Мила женским взглядом отметила несвежую рубашку, дергающийся кадык и неподъемную тоску, давящую на плечи этого человека.

– Хотите водички?

– Да, очень хочу.

Мила налила в два стакана и поставила один около него, другой – ближе к себе. Она вовсе не хотела пить, а так – для компании. Николай сразу выпил свою воду и сбивчиво начал рассказывать. Было видно, что ему тяжело говорить, но по опыту Мила знала, что говорить мужчине надо – будет легче. Подобных клиентов прошло немало перед ней, такая уж работа у нотариуса. Поначалу она эмоционально вникала в каждую ситуацию, норовила утешить и ободрить, а потом спала почти в коматозном состоянии по десять-одиннадцать часов в сутки и не могла утром найти силы поднять голову по зову будильника. Некоторые клиенты так «высасывали» ее, что к вечеру Мила была не в состоянии сама идти домой – вызывала такси и падала на заднее сиденье в состоянии глубокого ступора. Но постепенно она осознала, что надо прикрываться от страждущих, чтоб оставить для домашних толику энергии и моральных сил. На ее жизнь имеют право только ее дети, а больше она никому не должна.

…Николай сбивчиво рассказывал про свое несчастье, про трудные отношения с другими наследниками жены от ее первого брака. Он пытался и никак не мог сказать, что ему очень не хочется ни с кем делить наследство. Он недоумевал (но не вслух), как же так неправильно устроен закон, разбазаривающий имущество супругов бездумно и безрезультатно… Мила слушала ровно до того момента, когда в голосе рассказчика начали проступать металлические нотки. Это сигнал: сентименты закончились, душа вывернута, начинается собственно процесс. Вздохнула. Взяла в руки документы, чтоб задать вопросы и сделать копии. И вдруг ее пригвоздило к месту: в голове отчетливо высветилось, что Валентина прислала к ней этого парня в качестве уплаты по долгам! О, небо! Назвать ее наивной? Да нет, язык не поворачивается, в житейском уме ей не откажешь. Но внутри у Милы как-то потеплело и просветлело. Она задумалась и не заметила, что Николай продолжает рассказывать, что он выпил воду и из ее стакана, и что он уже молчит и вопросительно смотрит на нее. Валентина рассчитала все правильно, она знала жизнь: нет лучшего способа привязать мужчину к себе, пожалев его в тяжелую минуту, посочувствовав ему. А что: он – вдовец, но молодой, Милка – разведенная баба, тоже еще годная к употреблению. Почему бы и нет? «Ох, Валька… Спасибо, конечно, но у меня в этих делах свои пути-дороги». Но что-то определенно рассосалось в воздухе, и пешеходная зона немного оживилась.

…Николай уехал, часы на стене дотикивали шестой час, часы в Милке дотикивали сороковой год. Еще один день кончился. И кончилось что-то еще, что наверняка должно кончаться рано или поздно.

Неполиткорректная история

рассказ бывшего студента из Харькова

Здесь должна быть выдержка из какого-то законодательного акта США, запрещающего негров называть неграми…

«….официально за слово «негр» вы статью схлопочете (лет 15, в зависимости от штата)…»

В восьмидесятых годах я учился в политехническом институте в Харькове. Надо сказать, что я не учился, а мучился – не мое дело это было. Частенько вместо институтских лекций я попадал на занятия художественного училища, которое располагалось как раз по дороге к «политеху». Мне нравилось смотреть, как рисуют гипсовые головы с отколотыми носами и натюрморты из обшарпанных кувшинов на полинявших тряпках, а на картонах получаются прекрасные античные лица и блестящие бока посудин на изысканных скатертях. Наверное, эта способность художников разглядеть под слоем патины и разрушения истинную красоту и привлекала меня в этой профессии. Я ходил-ходил на лекции по композиции и истории искусств, да и бросил свой политехнический в пользу художественного училища. Произошло это на втором курсе в середине учебного года. Мне пришлось устроиться на работу, поскольку стипендия на новом месте учебы была существенно ниже, а у родителей денег просить я не мог по причине того, что отец чрезвычайно гордился сыном-студентом такого престижного вуза и не позволил бы мне уйти из него. Я решил молчать так долго, как это будет возможно. Работа меня не пугала, гораздо хуже было то, что художественное училище не имело общежития, иногородние учащиеся снимали углы, как-то устраивались к родным и знакомым – у меня же не было никого в Харькове, а снимать что-то – нужны деньги. Решить больной вопрос мне помог мой друг Сашка, оставшийся учиться в институте: я спал у него под кроватью в общежитской комнате не чужого мне «политеха». Каждый день я проходил мимо вахтеров спокойно и уверенно – за полтора года все тети Маши и тети Веры запомнили меня в лицо и пропуска не требовали. А новеньким стражам я предъявлял свой студенческий билет, который при отчислении не сдал в деканат… Во время всяческих проверок морального облика и паспортного режима я либо ждал условленного сигнала на улице, либо прятался в таких места общаги, куда членам комиссий заглянуть не приходило в голову.