Евгений Орел - Баклан Свекольный
– Здесь бы исправить на «згідно з чим», – следует робкое предложение.
– Федя, не выдумывай! Надо писать – «згідно чого»! Плохо ты, братец, украинский знаешь.
Коллеги поддерживают Примакову. Хоть и не знают, как правильно, да только помыслить не могут, чтобы какой-то пижон осмелился поучать «саму Зинаиду Андреевну»!
К разговору подключается Виктор Васильевич Цветин, старший научный сотрудник, бывший партработник. Прежде по карьерной лестнице добрался до инструктора ЦК. Ездил по стране с проверками, не гнушался даров, капризничал, если ему подносили «не то». В конце концов пал жертвой элементарной подставы: подвели его под передачу «презента», и в нужный момент в кабинете возникли сотрудники прокуратуры, с понятыми да свидетелями. По закону Цветину грозило лет 8-10 с конфискацией, а по цековской солидарности его снабдили «золотым парашютом» в виде приличной должности в НИИ.
Цветина забавляет, как Примакова правит мозги Бакланову, и он не лишает себя удовольствия поддать сарказма:
– Ты бы, Федя, на курсы украинского походил. Тут в академии недавно открыли, – и особо подчеркивает, – для иностранцев.
Атмосферу пронзает поток насмешливых флюидов. Молоденькая Валя Зиновчук, новоиспечённый кандидат, подленько хихикает. Не в открытую, а так, чуть приглушённо, отчего смех больше напоминает сдавленное хрюканье.
Ожидания оправдались. Теперь надо выдержать паузу и гордо нанести победоносный удар. Нет, что ни говори, а дешёвые эффекты Феде удаются на «ура», хоть и нередко потом дорого ему обходятся. Ну так… то ж потом!
Вернувшись на рабочее место, Федя для вида шелестит бумагами, будто занят по самое не могу. Когда о нём забывают, рука тянется в ящик стола за «Словником труднощів української мови». С тем же равнодушным видом Бакланов снова подходит к Примаковой.
– Взгляните, пожалуйста, – показывает нужную статью словаря, на этот раз из принципа не обращаясь по имени-отчеству.
– А? Что? – встрепенувшись, интересуется профессор, бликая трусливыми глазками то в словарь, то на Федю. Чутьё подсказывает: случилась лажа и предстоит минута позора.
Самообладание надо сохранять. Примакова чуть прикусывает губу, покрасневшее от конфуза лицо покрывается испариной. Федя злорадно лицезреет мечущиеся зрачки, стараясь не выплеснуть радость от победы, хоть и мелкой, но приятной.
– Вот, сюда посмотрите, – пальцем указывает нужную строчку, – да-да, именно здесь, видите? – нудит он голосом, пестрящим спесивыми нотками.
Зинаида Андреевна изучает статью «згідно з чим». Поняв, что неправа, да ещё так опозорилась перед «неучем Баклановым», она упорно дырявит глазами страничку, желая потянуть время и отсрочить неизбежное. Федя распознаёт выжидательную тактику и…
– Кхе-кхе, – выразительно прочистив горло, нетерпеливой чечёткой стучит носком туфли об пол. Металлические набойки хорошо звенят даже о линолеум. Сцену довершают картинно вскинутая левая рука и подчёркнутый взгляд на часы, мол, время не терпит.
– Ну да, правильно, – наконец-то сконфуженно, тише обычного, выдавливает из себя Примакова, и Федя молча идёт на место.
Сотрудники оживляются. Никто больше не хихикает, и в общем замешательстве слышится:
– Надо же!
– Хм-м-м…
– Вот это да!
– Наш самородок-то чего выдал!
– Глядишь, молчит-молчит, а потом ка-ак…
– Ну, Федя, ты даёшь!
Реакции Бакланова не следует. В потоке двусмысленных похвал сквозит общая досада на то, что именно он, а не Примакова, оказался прав. Все понимают, что для Фёдора важно не истину выявить, а показать превосходство над окружающими хотя бы в чём-нибудь, пусть и в самом ничтожно-мелком.
Недоразумения такого рода возникали у Бакланова и прежде. Тяга к дешёвым эффектам приносила сиюминутную выгоду, но его гонор и надменность нередко ставили коллег в неловкое положение. Ему не раз по-доброму советовали вести себя скромнее. Он же воспринимал такие увещевания как прямой указ не высовываться. Но тогда это был бы не Фёдор Бакланов. Градус конфликта из раза в раз нарастал и сегодня, похоже, достиг точки закипания.
Фёдор уж собрался молча сесть на место. Его остановила реплика Виктора Васильевича:
– Это Федя специально словарь принёс, ткнуть нас носом, что мы, мол, не знаем украинской мовы.
– Да, Виктор Васильевич, именно для этого я словарь и притащил! – Федя едва не срывается за грань грубости.
Оживление сменяется шоком. Бакланова несёт:
– Специально месяц назад купил. Всё выжидал, когда же случай подвернётся. Даже пометку сделал. Вот, взгляните!
Федя украдкой чёркает карандашом «галочку» напротив «згідно з чим». В его руках книга совершает полукруг, чтобы все могли увидеть, где именно он сделал отметку.
– Видите? – его злорадный тон выходит за рамки привычного кривляния. – Я же знал, что рано или поздно кто-то из вас облажается. Потому что не только я украинского не знаю, но и вы далеко не ушли. Только понты гоните, что вот, мол, «які ми свідомі» (какие мы сознательные). Где же вы раньше были со своей свидомостью?
Обращаясь ко всем, Фёдор задерживает взгляд на Примаковой. Её лицо каменеет. Щёки, пунцовые от злости, нервно подрагивают. Руки неловко и рефлекторно перекладывают с места на место бумаги на столе.
Многие помнят, как в середине 80-х Зинаида Андреевна первая выступила в осуждение двух сотрудников, уличённых в украинском национализме. Когда же с 91-го украинство утвердилось на официальном уровне и превратилось в предмет гордости для одних и в профессию для других, Примакова, опять же среди первых, перешла с языка на мову. И больше не вспоминала отца-кагэбиста, прежде боровшегося с шовинизмом и национализмом. Не высказывалась и о том, сколько её папа «передавил и сгноил в Сибири этих националюг». Времена поменялись. Говорить о «подвигах» родителя нынче стало не только постыдно, но и небезопасно. Немудрено, что Примакова больше других принимает слова Фёдора на свой счёт, хотя и остальным его речи комфорта не создают.
А Фёдор беспощадно неукротим во гневе. Его раздражение накаляется с каждым словом:
– Какие вы на хрен «свидомые»? – гнёт он свою линию. – Вы… вы знаете, кто? Вы – конъюнктурщики! (Небольшая пауза.) Хотя нет! Для вас это чересчур лестно! Вы и слова такого не стоите! Вы – приспособленцы и прихлебатели! Вот вы кто! Скажи вам сейчас, что надо снова все писать и говорить по-русски, вы же мигом перекраситесь! Ваша сущность в том, что у вас нет никакой сущности!
Коллеги не знают, как реагировать на этот затянувшийся пассаж. Только очкарик Романченко, старший научный сотрудник, с круглой мордой о двух подбородках, недовольно бурчит:
– Ну, Баклан, ты ваще…
Фёдор не желает выслушивать, что он там «ваще». Не давая хаму опомниться, категоричным тоном требует:
– Так, полегче! Моя фамилия – Бакланов! Попрошу не коверкать!
Романченко – типичный быдловатый вампир. Ему только того и надо: зацепить, нахамить и, если ему платят той же монетой, продолжать натиск, покуда не выведет жертву из равновесия. Подпитается энергией – и доволен, а пострадавшего колотит по-чёрному. Вот и сейчас, почуяв в Бакланове «донора», он давай наращивать прессинг на ещё более повышенных тонах:
– Та шо ты тут развыступался! Баклан – ты и есть баклан! – для большей убедительности Романченко даже привстаёт.
– Я сказал – не сметь коверкать мою фамилию!!! – рявкает Фёдор, хлопая ладонью по столу. Карандаши и ручки в настольном наборе испуганно подпрыгивают.
Комната погружается в недобрую тишину. Взоры не участвующих в перепалке робко скользят с Бакланова на Романченко и обратно.
По молчаливому согласию требование Бакланова признаётся справедливым. Романченко чувствует неодобрение коллег и, ни на кого не глядя, садится на место.
В давнюю бытность председателем колхоза Николай Андреевич Романченко однажды по пьянке объявил о решении податься в науку. По материалам своего колхоза и ряда соседних нацарапал и защитил кандидатскую диссертацию. Тема – что-то там о машинном доении. В написание диссера председатель впряг весь плановый отдел, да и не только – работа нашлась многим спецам.
После защиты Романченко устроил шикарнющий банкет. За счёт «заведения», конечно. Обещал премию всем помощникам, но… забыл. Из колхоза ушёл по-плохому.
В институте ему предложили старшего научного сотрудника. Хотели дать отдел, но передумали: потенциал не тот, да и с характером его только пасти коров, а не людьми руководить.
Звонит телефон. На шесть сотрудников два аппарата – один приютился у Примаковой на столе, всегда заваленном бумагами, другим «командует» Валентина. Она же в основном и принимает звонки. В этот раз после «аллё» Валя, ни на кого не глядя, объявляет:
– Тут просят Фёдора Михайловича… Бакла-а-анова, – язвительно растягивая фамилию.
На неё Федя никогда не злится: мелкая сошка, считает он.
Валя держит трубку на весу, стервозным взглядом исподлобья следя за движениями Фёдора. Губы искривлены в подобие улыбки.
