Николай Удальцов - Дорога во все ненастья. Брак (сборник)
Но доктор не послал меня к черту, а предложил стул:
– Присаживайтесь, – повторил он, – Что вас волнует?Ничего себе – вопрос.
Я думал довольно долго, и доктор не торопил меня:
– Пожалуй, ничего…
Кроме глобального потепления, конечно.
– Если глобальное потепление – это все, что вас волнует, то вы настолько нормальны, что вполне можете считаться клиентом психиатра.
– Кто вы по профессии? – спросил доктор.
– Художник.
– Не думаю, что мой вкус в живописи может служить образцом.
К сожалению
– У вас хороший вкус, – ответил я, и, встретив слегка удивленный взгляд врача, добавил:
– Если вы в нем не уверены…
– А тот, кого вы привезли – тоже художник?
– Пока – да…
– Скажите, только правду, вы хотели бы остаться в вечности? – толи доктору так удобно было вести разговор, переходя без всякого предупреждения от одной темы к другой, толи – это был какой-нибудь тест. Но я ответил легко, потому, что ответ на этот вопрос должен дать, прежде всего, себе, каждый художник:
– Конечно – хотелось бы. И ради этого, я готов забыть о том, что вечная жизнь – это шанс для идиотов…
И тогда доктор задал мне вопрос, на который мне было трудно ответить:
– Вы женаты?
– В общем… – ответил я. А потом размыслил вслух:
– Скорее – да, чем – нет…– А, тот, кого вы привезли – женат? – доктору было очевидно больше, чем мне показалось.
– Нет. Но у него есть девушка.
– Водка приводит человека к последней черте, – доктор как будто, рассуждал на отвлеченную тему, – Казалось бы – зачем у этой черты мужчине нужна женщина?
– Наверное, когда мужчине трудно, он приводит в дом женщину, – ответил я. Потом подумал и добавил:
– Впрочем, в остальное время, мужчина делает то же самое…– …Вы верите в бога? – спросил доктор. И, видимо, после этого вопроса, я слишком долго молчал, потому, что доктор задал другой вопрос:
– А тот, кого вы привезли, верит?
– Не знаю.
Во всяком случае, сейчас, в портвейн он верит куда искренней, чем в божий промысел.– Скажите, а вам самому до сих пор снятся алкогольные сны?
Несколько опешив оттого, что доктор Зарычев догадался о том, что у меня были проблемы с алкоголем, я сказал правду: «Да.»
– Не удивляйтесь, но о том, что вы не пьете уже двенадцать лет, вы сказали с рефлекторной гордостью. Такое бывает только у бывших запойных пьяниц…Наступило молчание.
Потом, я оглянулся на продолжавшего стоять у дверей Григория, и Гриша вышел.
И через несколько минут, он и Андрей привели Васю.
– Ну-с, – сказал доктор Зарычев после того, как Вася сел на освобожденный мной стул, – Расскажите мне о своих проблемах.
– У меня нет никаких проблем, – ответил ему Василий.
– Тогда расскажите о том, как вы добились в жизни такой удачи?…Художник Андрей Каверин
Я смотрел на стоящего ко мне спиной Василия, на его сгорбившуюся спину, и мне было очень тяжело.
Как не крути, а мы привезли друга в психушку.
И сколько бы я не говорил себе, что Василий виноват сам, а мы не бросаем, а спасаем его, на душе все равно было муторно.
И мой мозг противоречил моей душе.
А душа противоречила мозгу.
И не то, не другое не становилось главным.
Может именно в этом и заключается их единство: душа поправляет трезвый расчет, а мысль корректирует душевные порывы.
И совершенен только тот человек, который может отличить одно от другого, не поддавшись чему-то одному.
Правда, совершенный человек – не свободен.
И это плата за любое совершенство.
Ведь свобода – это еще и право людей делать неправильный выбор……Еще несколько лет назад, когда мы только познакомились, Василий был самым веселым из нас, не беззаботным, а именно веселым:
«…Воровали мы яблоки. Я на самую верхушку забрался, а тут – сторож. Ну, я и сиганул вниз. Хорошо, что снега было по пояс, а-то бы точно ноги переломал…»
«…Помню, под Воркутой, сопка, аж потемнела, как тенью тучи накрытая. Тьма саблезубых зайцев-шатунов. Им не пути не становись. Оленя в шесть секунд до костей обгладывают…»
«…Еду я на днях с Хакамадой в метро…»А теперь, мы молчим. Хотя я понимаю, что я должен сказать Васе что-то серьезное, по-настоящему важное, но у меня нет слов.
Если бы люди всегда знали, где найти правильные слова, они, наверное, были бы счастливы.
Или, наоборот.
Перестали бы быть людьми, даже не заметив этого…Как-то я сказал Грише Керчину, когда тот уничтожил свою, неудачную, по его мнению, картину:
– Для того, чтобы быть не довольным собой, нужно быть очень самокритичным человеком.
Григорий ответил мне:
– Для того, что бы быть недовольным собой, нужно быть разумным.
Не больше…А потом добавил: – Самокритичным нужно быть для того, чтобы не быть недовольным другими…
Если бы я продолжал думать о том, что нас четверых связало, то, вспомнив об этом случае, легко смог бы понять – что именно? Каждому из нас было, что сказать остальным…
…Ни под разумного, ни под самокритичного, в этот момент я не подходил ни по каким, даже самым раздутым меркам.
И потому, мне простительно, что я задал глупый, но едва не оказавшийся вещим, вопрос:
– Василий, как ты думаешь, что о нас скажут женщины, когда мы умрем?
Разве я мог предположить – что я кличу?
Вася оглянулся, посмотрел мне прямо в глаза.
Это был прежний Василий.
Пусть на одно это мгновение, но в это мгновение я понял, вернее, почувствовал, что, спасая его, мы поступаем небезнадежно.
А он сказал, и не тихо, и не громко.
Как говорил всегда:
– Все будет зависеть от их настроения.
Но соврут они, как всегда, когда говорят о нас…И, чуть помолчав, добавил: – Ведь, именно за это мы их любим…
А потом из дверей вышел Керчин.
Медленно, как мне показалось, нехотя, подошел к нам.
Постоял.
Помолчал.
Молчал и Василий, и тогда я спросил:
– Пора? – и Гриша кивнул.В какой-то момент я подумал: «Да, что за трагедия, в конце концов. Не в тюрьму же мы его привезли.
Проболтается месячишко, а потом выйдет, Бог даст, свеженький, как огурец с грядки.»
Наверное, то же самое подумал и Григорий.
И не могли мы знать того, в начало какой трагедии, трагедии, обессилящей все наши мысли и поступки, мы вступаем.В кабинете врача, мы, я Гриша и Петр, оставались минуты две-три, не больше, а потом, доктор Зарычев предложил нам выйти.
А он остался с Василием наедине.
Для того чтобы поставить диагноз.Когда мы выходили во двор, произошел довольно комичный случай. Двое, в сероватых байковых робах, даже не второго, а какого-нибудь тридцать первого срока, срока, делающего невозможным определение первозданного цвета ткани более точно, чем сероватый, ринулись открывать нам дверь, при этом, вступив в дискуссию, которую в ином месте, вполне можно было бы назвать дракой.
Мы так и стояли в предбаннике, а между нами и дверью, два человека безуспешно старались доказать все право на оказание нам услуги.
Это могло затянуться на неопределенный срок, но тут появилась уже знакомая женщина в белом халате:
– Не бойтесь, проходите. Эти из первого отделения – они не буйные.
– А что они делают? – поинтересовался Григорий.
– Надеются на то, что тот, кто откроет вам дверь – получит сигарету.– Здесь, как и везде, – проговорил Петр, – Существует конкуренция.
– А им можно курить? – спросил Григорий.
– Можно, – ответила женщина. И добавила, не вполне понятно для нас, что, имея ввиду – дав своеобразную характеристику состояния человека:
– Этим – все можно…Григорий отодвинул рукой обоих спорщиков, пропуская нас к двери, потом достал из кармана пачку сигарет и, уже собравшись отдать эту пачку тем, кому «все можно», остановился, поняв, что поступает не правильно.
А потом продемонстрировал, что ему самому пока «можно не все».
Он разделил, находившиеся в пачке сигареты, на две, приблизительно равные части, и отдал эти сигареты обоим больным, каждому по отдельности.Мы вышли на солнышко двора.
Теплое, но не душащее, дружащее с ветерком.
– В такую погоду хорошо бы на природу, – сказал я, – Потому, что в такую погоду на природе лучше, чем в городе, где между человеком и погодой слишком большая дистанция, и где от погоды слишком много защитных средств.
Хочется туда, где все естественное.
Петр, помолчав немного, видимо не зная, как себя понимать, учитывая место, время и надпись на воротах, сказал:
– Туда – где все естественное?
А мы где, по-твоему, находимся?..На дворе нам пришлось пробыть не долго потому, что та же женщина в белом, появившись в дверях, помахала нам рукой: – Художники, – быстро же разносятся слухи по дурдому. Почти, как по союзу художников, – Зайдите к Дмитрию Николаевичу.
– Мы разговариваем с вами уже не в первый раз, но даже не знаем, как вас зовут? – спросил Петр у женщины в белом халате. Если бы Петр у нее еще и телефон попросил – это был бы некоторый перебор. А так: «Как вас зовут?» – это вполне нормально.
– Зовут меня Наташа.
