Ольга Новикова - Христос был женщиной (сборник)
Криста согласительно смеется:
– И велит княжне Марье написать брату, чтоб не женился – подождал, пока он, старик, умрет. – И с прежней серьезностью, но уже чуток поспокойнее продолжает пересказывать фильм.
Всплывает имя Матвея. Хм, наш пострел…
Когда его точка зрения подается, как нечто сакральное, Ева снова не выдерживает.
– Эта Венеция – заброшенное кладбище, на котором еще и отвратительно воняет, – говорит она медленно и негромко – переводит разговор в другой эмоциональный регистр. – И вообще, посмотри в сторону Азии. Там – будущее… там – совсем другое отношение к жизни. Устремленность к преодолению, к воспроизводимости, в то время как в Европе работает установка на суицид.
– Да? – теряется Криста. – Неужели?.. – В ее заминке – явное нежелание противоречить, но личность все же побеждает мямлю: – А хорошо бы Венецию своими глазами пощупать…
Молодец подруга! Не поддается. Но и Еве проигрывать не с руки:
– Давайте… давай пообедаем вместе. Своими глазами посмотришь на «Три апельсина», обосранные в твоем фильме. Насчет интерьера – дело вкуса, а кормят там в кайф. За едой и договорим.
Опоздание Ева себе прощает: московский трафик непредсказуем, как тут рассчитаешь? Даже такой ушлый водила, как ее Джазик, бессильно бурчит: «Сегодня же праздник, а Кольцо всё равно забито…»
Пробки возникают из ничего – в спокойное время, на нетесных дорогах… Никакого иммунитета у города нет. Как слабый человек от любого сквознячка – влёжку, так и Москва встает при малейшем ДТП.
Ладно, я – на машине, но Криста-то на метро едет. Что, и там пробки? Почему ее нет?
Евина нога в лодочке с высоким каблуком (некоторые дамы без операции на ступне не могут носить Маноло Бланик, а лично ей его колодка впору – как Золушке хрустальная туфелька) высовывается из приоткрытой дверцы и тянется к асфальту, одновременно ее рука с ярко-алыми ноготками подносит к уху алый мобильник с набранным номером, а глаза тем временем высматривают Кристу. Вон справа вроде знакомая прямая спина… Но почему удаляется от входа в ресторан? Приостанавливается, роется в сумке…
– И куда же ты направляешься? – с подковыркой шепчет Ева в трубку. Ехидничает, чтобы самой не извиняться за опоздание.
– Я? – Вот Криста резко оглядывается, вот узнает темно-зеленый «Порше» и, разворачиваясь, отключает телефон. Экономная… – Я прогуливаюсь… – говорит она громко, почти кричит, подбегая к Еве. – А где тут ресторан? Нет вывески…
Ева, увиливая от Кристиного чмока – не любит она целоваться на людях, – делает два шага к ближайшей стене, задирает руку и хлопает ладошкой по глиняной таблице, на которой выбиты три апельсина – силуэт и название. По цвету слитно с фоном. И правда, не зная, не заметишь. Не ресторан, а что-то вроде клуба не для всех. Но все же не такая закрытость, как в родительское советское время. Тогда в спецзаведения пускали только депутатов-делегатов, а сейчас ведь можно здесь перекусить, целенаправленно подзаработав. Количество денег в кошельке – это, конечно, ограничение, но не такое фатальное. Достаточно разок побывать – насытить любопытство.
– Как тут! – бормочет Криста, лишь только они с улицы входят… на улицу. Ливрейный швейцар придерживает перед девушками-дамами обычную дверь – похожую на любую внутреннюю, впускающую в домашние покои, – и они попадают в вымощенный дворик. По краям его щедро расставлены мраморные боги-культуристы, живое солнце беспрепятственно шлет лучи через высокий застекленный потолок. Надраивают его, наверное, каждый день…
Из сегодняшней русской столицы – в итальянский восемнадцатый век. Впечатляет!
Метрдотель вполголоса справляется, какой зал предпочитают гости. Не торопит, терпеливо ждет, пока Криста разглядит своенравную роскошь заведения.
С нарисованного неба-купола свисает огромная люстра. Она смотрится граненым алмазом, вправленным в балюстраду второго этажа. Капризные изгибы карнизов, капителей, лепные завитки, цветочные гирлянды, фестоны, раковины – веселая, раскрепощающая рококо-красота.
– Мы – наверх! – Криста бежит по ступенькам широченной лестницы мимо игривых фресок, изобличающих счастливые возможности качелей и будуаров. Ковровая дорожка делает ее резвость бесшумной.
Статуя в светло-бежевом камзоле вдруг оживает, выходит из ниши и отодвигает стул… Такие тут официанты. Усаживают за стол с самым лучшим обзором. Мебель как в музее, но запрещающих веревочек нет – можно пользоваться по назначению.
Еве лестно Кристино изумление. В компании с ней, как рядом с ребенком, заново узнаешь знакомое. Nil admirari – не про нее. Криста не подчиняется современному стилю, в основе которого это самое «ничему не удивляюсь». Напяливая маску невозмутимости, остаются наедине со своими непополняемыми скудными знаниями. Сами себя загоняют в резервацию. Ничему не учатся – и оттого жить становится скучно. Не раз показывали по ящику, как преступник равнодушно проговаривает в жерло телекамеры: «Почему убил? Да от скуки». Пустые глаза…
Чур меня!
С самого младенчества – сначала бессознательно, потом, лет с семи, вполне отдавая себе отчет – Ева азартно ищет, чему бы удивиться.
А вот голубые Кристины глаза, округлившиеся от первой же цифры в распахнутом меню, – это нисколько не поражает. Действительно, цены тут… Не слишком ли отгоняют народ? Вокруг никого, только один стол в соседнем зале занят…
– Стоп, стоп! – Ева рукой удерживает уже приподнявшуюся подругу. – Остаемся. Я пригласила, я и плачу.
Заявления мало. Понятно, не каждому уютно поступать на содержание, пусть и временное.
– Деньги, если их не тратить, портятся. Зачем я зарабатывала? – тихо уговаривает Ева. – Успокойся, в следующий раз ты меня позовешь. Туда, куда захочешь. И я ведь здесь впервые. Бывшие бизнес-партнеры распропагандировали это место. Говорят, тут отличная азиатская кухня… Но если хочешь что-нибудь европейское – you are welcome!
И все-таки Криста сжалась. Прочитала все странички меню, одетого в тисненую кожу, и нахмурилась: ждет, пока Ева обозначит свой выбор. Ладно, берем несколько разных закусок – на двоих и, после консультации с официантом, седло ягненка. Криста потихоньку смелеет – заказывает другое мясо, в той же ценовой категории.
– В листьях лотоса… – зардевшись, объясняет она свое любопытство. – Их можно есть?
Ева не успевает ответить – приходится сосредоточиться на переговорах с сомелье. Мужик в бордовом бархатном камзоле и аж в парике подвез к их столу этажерку на колесах и вместе с картой вин протягивает запыленную бутылку:
– Лучшее наше вино, мадам, мерло девяносто третьего года, – доверительно шепчет он, наклоняясь к Евину плечу. Мол, из уважения предлагаю – знатока сразу видно…
Психолог хренов. Какой-нибудь пижон ради форсу, глядишь, и клюнет. Пара сотен лишних баксов при здешних ценах – не такой уж разор. Пятизвездочная декорация, а разводят, словно на дешевом оптовом рынке.
– Чилийское каберне нам подойдет? – Ева смотрит на Кристу, демонстративно игнорируя нахального сомелье. Дождавшись ее кивка, вспоминает – назидательно не утишая голоса, – как в советские времена родители захаживали в «Националь», чтобы выпить кофе. Без ничего. Садились у огромного окна и час-полтора под разговор глазели на Красную площадь, на Кремль, на проспект Маркса, ведущий к филфаку. – В универе познакомились. Их альма– матер. А официанты, вымуштрованные иностранными постояльцами, и бровью не поводили. Вот это был класс! – громко говорит Ева, когда в ее бокале оказывается лужица вина. Пробует, кивает официанту и откидывается на спинку стула. Можно расслабиться.
Криста тоже пригубляет свой бокал, жмурится, чуть улыбнувшись, – мол, вкусно, и отводит взгляд от Евиного лица. Ненатужно молчит. Вроде понимает, что надобно время, чтобы осели, успокоились эмоции, взбаламученные новизной обстановки, выбором еды… Ведь все это, весь этот роскошный антураж – лишь средство, лишь почва для прозрачного, непризрачного общения.
А цель встречи? Никакой прагматики. У Евы, во всяком случае. Если соединение получится, то само собой откроется, зачем оно. В том-то и интерес нелесбийских женских дружеств – в непредсказуемости результата.
В ресторане тем временем появляются новые визитеры. Разнополые, однополые пары и группы примерно одной возрастной – между тридцатью и сорока – и одной ценовой категории. Всех видно, но почти не слышно: шаги и говор скрадываются толстыми коврами, а главное – столы здесь не жмутся друг к дружке, как, например, в парижских едальнях любого класса.
Значит, можно откровенничать, отмечает для себя Ева. Никто не навострит уши. Если за нами не следят…
Вроде подходящий момент, чтобы известить Кристу о моей рокировке. Чтобы избежать напряга, когда буду с Павлушей знакомить.
А Криста… Надо же, как хорошо она молчит. Не похоже на зажатость. Скорее воспитанность и интуиция. Не выскакивает, не заводит первой речь… В этой деликатности читается ее благодарность за приглашение. Но признательность без самоунижения, без угодливой суетливости и многословия. Вон подбирает соус последним валиком спаржи… С откровенным удовольствием!
