Виктория Токарева - О том, чего не было (сборник)
У Эльги только что окончилась одна любовь, а другая еще не начиналась. Требовалось время, чтобы после первой все улеглось.
– Не врывайся в мою паузу, – сказала Эльга.
Джинджи взял свой стул и поставил его возле Люси.
– Люся, – сказал Джинджи, – ты замечательный человек, правда. Я и раньше это предполагал, но теперь понял наверняка.
– А как ты это понял? – удивилась Люся.
– По некоторым приметам.
Люсе было интересно послушать поподробнее, но в это время в прихожей зазвонил телефон.
– Сними трубку, – попросила она Костю, который сидел возле двери с лицом талантливого трагика.
Костя думал в этот момент о том, что сегодняшний вечер – миг, и даже сто лет – миг в сравнении с вечностью. А через сто лет Кости уже не будет, и темно-серые штаны в рубчик, которые на нем надеты, переживут его имя.
Костя тихо вышел в прихожую, потом так же тихо вернулся и сел на свое место.
– Кто это звонил? – спросила Люся.
– Женя, – ответил Костя, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
– Женька?!
– Может быть, Женька, но он сказал Женя.
Юра перестал играть, и в комнате стало тихо.
– Зачем он звонил? – спросил Юра.
– Он просил передать, что придет к вам ночевать.
– А ты что сказал?
– Я сказал: у вас гости.
– А он?
– А он сказал: ничего, пожалуйста.
Гости были не только воспитанные и талантливые. Гости были чуткие. Они не могли развлекаться, если ближнему грозила опасность.
Все сели вокруг стола и сосредоточились.
– Скажите, к вам родственники приехали, – предложил Джинджи и подвинул свой локоть поближе к Люсиному.
– Я говорить не буду, – отказался Юра и посмотрел на локоть Джинджи. – Я не умею врать.
– А я, значит, умею, – обиделась Люся. – Когда надо врать или одалживать деньги, когда надо унижаться, ты посылаешь меня.
– Пусть переночует, – выручил Костя, – не надо будет врать. И что такое одна ночь в сравнении с вечностью?
– Если он переночует одну ночь, – объяснил Юра, – он поселится здесь навсегда и завтра приведет своего приятеля.
Услышав, что ее ждет, Люся часто задышала, и брови у нее стали красные.
– А вы скажите, знакомые из Ленинграда приехали, – посоветовала Эльга.
– Я уже предлагал, не подходит, – напомнил Джинджи. – Его нельзя пускать.
– Не пускайте. – У Эльги было развито логическое мышление. – Заприте дверь, будто вас нет дома. Он позвонит-позвонит и уйдет.
В дверь позвонили. Все переглянулись. Юра быстро выключил свет.
– А почему он пришел к вам ночевать? – шепотом удивился Костя. – Это кто, родственник ваш?
– Ее друг. – Юра кивнул на жену. – Большой приятель.
– К нашему берегу вечно приплывет не дерьмо, так палка, – подытожила Эльга, имея в виду не столько Люсю, сколько себя.
Женька тем временем положил палец на кнопку, полагая, что хозяева не слышат.
Все имеет свой конец, даже жизнь. Женька тоже в конце концов снял палец с кнопки, и тогда стало тихо.
– Ушел… – тихо предположил Юра, подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.
Женька сидел на ступеньках возле лифта и ждал. Он все понимал буквально: раз хозяева не отпирают, значит, их нет дома. А раз их нет – они вернутся. Женька ждал, подперев лицо руками, и выражение у него было изумленно-печальное и какое-то отрешенное. А рядом на ступеньках стояла коробка с тортом, перевязанная бумажной веревочкой.
Юра вернулся в комнату.
– Сидит, – сообщил он.
– Вот это дает! – восхищенно сказал Джинджи.
– А долго он будет сидеть? – забеспокоилась Эльга.
– Всю жизнь, – убежденно сказала Люся.
– А как же нам теперь выйти? – удивился Костя.
– Никак, – сказала Люся. – Попались!
Прошло четыре часа.
В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал на кухне холодильник, тикали снятые с руки часы.
Юра спал на тахте. Он умел засыпать в любой обстановке и спал обычно крепко, без снов.
Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при этом старался отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.
Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к ее берегу в очередной раз.
Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится и завтра снова не сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.
– Джинджи, – с надеждой попросила она, – давай я скажу тебе первую фразу…
Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл о том, что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым приметам, тоже хороший человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел в свои собственные стены к своей собственной жене.
– Какую первую фразу? – не понял он. – К чему?
– Ни к чему, просто первую фразу – и все.
Джинджи остановился.
– Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе… – начала Люся.
– Зажмурьтесь и закройте глаза – одно и то же. Надо что-нибудь одно.
– А что лучше?
– Не знаю, – мрачно сказал Джинджи.
– Брось, – лениво предложила Эльга. – Кому все это надо?
– Если так рассуждать – ничего никому не надо. И никто никому. Кому ты нужна?
– И я никому не нужна, – спокойно сказала Эльга.
Люся отвернулась, стала глядеть на редкие огни в домах. Ей вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил у нее: как дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про свои дела: про то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им некуда деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то в бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь, которая кончилась, и теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.
Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не спрашивал. Все сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.
А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с интересом смотрел свои сны… Может быть, ему снились поющие дети.
Закон сохранения
Первый раз Семечкин появился год назад в отделе кадров.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался он. – Моя фамилия Семечкин, зовут Георгий Николаевич. Вообще я русский, но долгое время жил в Грузии, как Маяковский. Вот тут все написано.
Он протянул свою автобиографию, сел на стул и приготовился ждать.
Заведующая отделом кадров Елена Ивановна взяла автобиографию и начала читать.
– При чем здесь собака? – удивилась Елена Ивановна. – Это автобиография, документ, а не художественное произведение.
– Вы помните, как Маркс начал «Манифест»? «Призрак бродит по Европе…» А ведь «Манифест» – это тоже документ. – Семечкин поднял палец.
Елена Ивановна внимательно посмотрела на палец и сказала:
– Заполните анкету.
– Не надо, я сам составил.
Семечкин вытащил из кармана листок. Листок был вырван из школьной тетради в косую линейку и заполнен с одной только стороны.
– И все? – удивилась Елена Ивановна.
– Конечно, – удивился Семечкин, – здесь все написано.
– Надо указать, имеете ли вы правительственные награды, есть ли у вас родственники за границей.
– А какое это имеет значение для той работы, которую я буду выполнять? Я написал только то, что важно: сколько мне лет – возраст определяет; какое у меня образование – это тоже иногда имеет значение…
– Знаете что, не заводите своих порядков. Заполните анкету и напишите заявление.
– А о чем заявление?
– О том, что просите принять вас на работу.
– Странно, зачем столько бумаг? Раз я поступаю на работу, то, естественно, меня не приволокли – я сам пришел.
– Вот вам бумага, сядьте и напишите. Без заявления нельзя.
Семечкин вздохнул и нарисовал на листке стол, а за столом круглоголового человечка. Вокруг головы человечка он начертал нимб, а вокруг нимба – сияние.
– А как писать?
– На имя Вахлакова.
«На имя Вахлакова», – написал Семечкин.
– Адрес укажите.
– Чей?
– Ваш.
– Зачем? Разве мне Вахлаков напишет письмо?
«Идиот», – подумала Елена Ивановна, а вслух спросила:
– Вы где раньше работали?
– В Госконцерте.
– А что вы там делали?
– Фокусы показывал. Эго такая скука, я даже начал пить.
– Пишите заявление.
– Ага… – Семечкин погрыз ручку с другого конца и стал писать.
Он написал очень быстро, потом прочитал написанное и отдал Елене Ивановне.
– По-моему, хорошо, – с удовлетворением сказал он.
Елена Ивановна прочитала заявление сначала один раз, потом другой.
– Слушайте, – сказала она, – Семечкин!
– Можете звать меня по имени, мне это приятнее…
– Слушайте, Георгий Николаевич!
– Гия.
– …Ваша работа называется редактор-организатор, а не «золотая рыбка». Какая еще рыбка?
– Вахлаков пообещал мне свободную инициативу, – гордо сказал Гия. – Хотите новое корыто, хотите новую избу, а хотите быть вольною царицей?
– Хочу мешок луковой шелухи, – сказала Елена Ивановна, подумав.
