Ада Самарка - Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения
Радио замолкало, и в девичьей спальне снова правил покой, звуки жизни теперь шли не из этой квартиры, а просачивались в нее извне, позвякивали ветерком и тихими, размеренными, на два тона тише их собственных, соседскими копошениями, и вернувшаяся с ночной смены самая старшая дочка бесшумно и сладко вытягивалась, вздыхая, на просторном, хоть и кривом диване, в своих смятых простынях хранящем невнятные отпечатки чужих снов. Иногда лопасти дверного механизма начинали вращаться в обратную сторону – и снова бухало, лязгали замки, на тумбу летела сумка, не разуваясь, тяжелыми широкими шагами кто-то переступал по квартире в поисках забытой вещи и потом уходил, оглушительно громко хлопая, словно пытаясь усилием, приложенным для закрытия двери, силой звука и волной подхваченного коридорного воздуха быстрей доставить себя к пункту назначения, ускорить работу мерно воющего лифта.
– Да твою же ж мать! – сонно бурчало из девичьей спальни, где запечатанный плотными шторами, со спертым сладковатым воздухом, правил еще вчерашний вечер – горела не потушенная на ночь сорокаваттная лампочка на столе, серовато тускнел над карнизом отсвет от окна.
Во второй квартире, в десятки раз более шумной, в это время тоже включалась музыка, но не радио, а телевизора. Тихо топали и хлопали дверцей холодильника младшие школьники, и холодильник в этой квартире хоть и был другой модели, но точно так же покачивался, касаясь решеткой стены. Периодически слышалось какое-то сдавленное бормотание и отчетливое, взрослым голосом произнесенное:
– Ты можешь говорить тише? Алешенька спит!
Глава семьи имел слабость – по утрам, чтобы лучше просыпаться, он принимал ванну. Упругая струя хлестала в эмалированную стальную ванну, заглушая собой все прочие сантехнические звуки. Задорным голосом бубнило радио.
– Ны-ы-ы-ы-ы я тозе хацю-у-у-у! Уы-ы-ы-хны-хны-хны, – знакомой детской хрипотцой доносилось из западной части квартиры.
– Так! – ревело оттуда же. – Я тебе сказала, что сделать? Нет, я тебя спрашиваю! Что! Я! Сказала! Тебе! Сделать!
– Маам, я пошла! – писклявым звонким голосом сообщали из прихожей, дверь легонько стукала, клацал замок, но не до конца, потому приходилось стукать еще раз. Точно так, два раза, лязгала и металлическая дверь в общем коридоре.
– У тебя вообще есть мозги? Я тебя спрашиваю! У тебя есть мозги?!
На кухне скворчала и взрывалась какая-то еда на сковородке.
– Ну-хны-хны-хны-хны-ээ-э-э-э-э– э-э-эа-а-а-а-а-а-а-а-а!!!! Он забла-а-а-а-а-а-а-ал!!!
Кто-то тихо что-то спросил, и тот же женский голос заорал:
– Ну чего ты все время мамкаешь? Ну чего ты мамкаешь?
И спустя какое-то время, перекрывая шум воды ванной, явно ногой в мягкой тапочке сильно колотили в картонную дверь:
– Сережа, имей совесть, в конце концов, Дениска укакался!
Из ванной примирительно бубнил добродушный мужской басок.
Жизнерадостно тарахтел какой-то кухонный прибор. Из комнат слышалось характерное мультипликационное музыкальное треньканье и неестественные звонкие голоса актеров.
День в этих квартирах был наполнен шорохами конфетных оберток, шепелявыми детскими голосами, бумажным скрежетом ножниц и барабанной дробью падающих на пол фломастеров, механическим частым стуком ножа о разделочную доску, звоном посуды, сухим грохотком выдвигающихся и задвигающихся ящиков, шипением сковородки и мелким мерным дребезжанием крышки на кастрюле, голосами дикторов из передач о здоровье и тренькающими мелодиями из мультфильмов, детскими воплями и детским смехом, скребущими звуками ложек о тарелки, тихим нытьем, а еще – бессистемным и бессмысленным стуком и трением ног о стены (средние любили смотреть телевизор, лежа на диване вниз головой и поколачивая пятками обои, заметно их поизносив), резким шорохом целлофановых кульков, бесконечным хлопаньем дверей и дверец и периодическим заливистым младенческим плачем.
После обеда и после недолгого сна все они отправлялись на улицу и гуляли там под присмотром кого-то из старших. А в квартире звонил телефон и слышны были звонкий женский голос и неторопливые размеренные шаги.
Вечером с тихим урчанием во двор въезжал небольшой желтый автобус, сияющий глянцем, как новая игрушка. Глава семейства обходил его вокруг, постукивал по колесам. Доставал из-под сиденья тряпицу (бывшую рубашку в сине-серую клетку) и протирал большие сферические зеркала, потом запирал автобус на ключ и на непослушных от долгого сидения ногах, вразвалочку шел к киоску, находящемуся на углу дома, брал там пиво и две пачки сухариков. Летом, когда темнело поздно, его встречали гуляющие во дворе дети: завидев автобус на улице, бежали перед ним, и за ним, и по бокам, как туземное племя, чумазые, частично беззубые, с палками и сбитыми коленками. И обязательно сообщали друг другу: «Папка приехал! Папка приехал!» Вместе проверяли колеса и внимательно наблюдали за протиркой зеркал, а вот за пивом не ходили, ждали на почтительном расстоянии в прямой видимости от киоска и потом, построившись свиньей, рябым, чумазым клином, роняя ключи, мячи и железяки, волоча развязанные шнурки, шли следом в парадное. Парочка старших иногда оставалась кружить на велосипедах, стоя на вытянутых ногах и нахлобучив капюшоны, на сравнительно небольшом дворовом пространстве выписывая дуги и восьмерки.
Снова тренькала микроволновка, заливисто плакал младенец, темнела листва в палисаднике, и душистым прохладным туманом на пригород опускалась ночь. Цеплялась за противомоскитную сетку, горела красной закатной ртутью на капельках в мясистых листьях балконных растений, выливалась синим на оконные стекла. Шумела вода, вздыхал и бурлил бачок, кто-то что-то рассыпал или разбивал, кто-то за кем-то гонялся и отчаянно плакал, кто-то что-то тащил на веревке, и оно тарахтело, переворачивалось, билось о плинтусы. Спорили, кто будет читать малышам. Вырывали листы из тетрадей. Бесконечно долго билась тугая струя воды о дно эмалированной стальной ванны. Кто-то рассказывал, жуя звуки, школьные стишки. Кто-то в отчаянии швырял школьный дневник в стену над шкафом, и, шмякнувшись, припечатавшись к обоям, он проваливался в зашкафное пространство, застревая на полпути, и с сухим древесным постукиванием там потом долго елозили рукояткой от швабры. В ванной упругим фонтанчиком, как из порванного шланга, разбрызгивались визг и хохот, и наступал на них, словно резиновой тапкой, рык уже мужской:
– Заглохли оба, кому сказал!
Ночь становилась графитно-черной, из-за серо-бурых облаков показывалась бледная луна, на листки и стебли комнатных растений, на карандаши в банке на углу стола, на хромированные стрелки настенных часов ложились продолговатые невнятные блики. Едва заметно трепетал тюль, где-то глухо что-то бормотало, скорее всего, телевизор, где-то между стенками, постепенно затихая, мышкой скребся детский смешок в подушку, и потом, с наступлением почти полной тишины, доносились деликатные, почти фантомные, но так явственно различимые звуки покачивающегося дивана. И они, как живительная вода, распространялись по дому, хотя были так тихи по сравнению с прочими шумами.
Одиннадцатого ребенка они не хотели.
Странно было иметь столько детей и при том так остро, осознанно, всеми фибрами не хотеть еще одного.
Узнав о беременности, мать семейства, пошаркав на кухню, тяжело опустилась на табуретку, закрыла лицо руками, скрестив пальцы на черном проборе с сединой, и заплакала. Отец семейства молча прохаживался из кухни в гостиную. Тонкая белая бумажная палочка с двумя фиолетовыми штрихами валялась на клеенке стола среди хлебных крошек и сахаринок, рассыпанных словно для птиц, наштампованных в зеленых квадратах.
– Ты же кормишь. Как можно было так быстро залететь?
– Я не потяну больше. Малой все соки из меня выпивает. Я просто физически не могу больше…
Отец семейства как раз заканчивал рейс от входной двери к кухонному окну, остановился там, обратно не пошел, положив широкую теплую ладонь на плечо жены. Под цветастым хлопковым халатиком без рукавов чувствовалось, что плечо и впрямь похудело и как-то высохло, заострилось. Внизу в тени старой дикой груши стоял, радостно желтея, его автобус.
– А с другой стороны… – сказал отец семейства, и его жена поняла с неожиданной благодарностью, потрясенная собственной реакцией, что все-таки будет ребенок, вытянут, – а ведь с другой стороны, доллар сейчас упал как никогда, я кредит хорошо выплачиваю, нам даже на море остается. На этом же автобусе и поедем.
Жена удивленно посмотрела на него снизу вверх заплаканными глазами.
– Вас с младшими хлопцами и с кем-то из старших девчонок на поезде, а я с народом на автобусе. На вокзале встретимся. Вас в домике на базе поселим, а мы по-спартански, как туристы, в палатках. Валь, ну ты чего?
– А Женя? Ей только четыре года, как она с вами на автобусе? Это ж сутки ехать!
