Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Ветер, поднимавшийся навстречу Самсону, нес звуки и запахи города, в котором он родился и в котором был так несчастлив.
Какое-то новое, сложное чувство овладело сердцем короля. Оно сладко заныло, как давным-давно, в детстве, когда Людвиг спас ему жизнь, вытащив из ямы. Самсон еще раз вздохнул полной грудью.
Он постоял несколько минут, осваиваясь с реальностью и пытаясь сообразить, что же ему делать дальше.
На некотором расстоянии от стены он увидел молодого человека, который сидел на порыжелой земле, ошалело крутил головой и еле слышно стонал. Глаза парня были безумны. Это был Эдолфи Маркус, не пришедший в себя после пьянства и наркотиков и почти полностью оглохший после взрыва.
По склону, вверх, быстрым шагом двигалась группа людей, в которой выделялась фигура высокого худощавого человека в белом костюме с орденом в виде шестиконечной звезды на лацкане.
Человек изящно помахивал древком, к которому было прикреплено полотнище апельсинового цвета со следами засохшей грязи.
– Ваше величество! Бастилия вновь в наших руках! – весело крикнул человек. – Вы свободны!
Это был Поль. Как всегда, не может без эффектов. Самсон, щуря глаза, разглядывал друга.
Глава 32
Поль и десяток опять перешедших на сторону короля гвардейцев окружили Самсона.
Тем временем несколько неизвестно откуда взявшихся коренастых, крепких мужчин в штатском поставили Эдолфи Маркуса на ноги. Но идти героический марксист не мог, ноги у него заплетались, поскольку все силы были отданы революции. Тогда здоровяки подхватили Маркуса под руки и отнесли вниз по склону, к машинам, стоявшим по обочинам шоссе.
– Кажется, все возвращается на круги своя? – произнес Голицын и вопросительно посмотрел на Самсона.
Самсон положил руку Полю на плечо.
– Очень красив! – сказал король, с удовольствием разглядывая друга. – Но где ты болтался все это время? Ты знаешь, меня тут едва не укокошили…
– Я мастерил контрреволюционное знамя, – с достоинством ответил Поль и показал на древко с оранжевой тряпицей, – и боролся за свою жизнь.
– Ну а вы?.. – обратился король к своим гвардейцам. – По слухам, вы недурно повеселились, пока я отсутствовал?
Гвардейцы загалдели:
– Ваше величество! Черт попутал!
– Кто же знал, что вы вернетесь так скоро, ваше величество?..
– Мы и разгуляться-то толком не успели…
– Это все Шауниц! Обещал горы золотые! Вы ж понимаете, разве тут удержишься?..
Король махнул рукой, велел им спускаться к дороге и ждать там. Король и Поль присели на траву.
– Давай, вываливай свой… – начал Самсон и вдруг его, что называется, скрючило.
Лицо короля жалко сморщилось, нижнюю челюсть свела судорога, и он… заплакал.
Поль, прищурившись, покусывал травинку и молча смотрел вдаль.
– Пусть это будет жестоко, но я все же скажу, – произнес он спокойно. – Каждая страна имеет такого короля, какого заслуживает… Возьми платок…
– Я совершенно не стыжусь своих слез, – сказал Самсон через несколько минут. – Ты знаешь, когда я плакал в последний раз?
– Знаю, мне Аннет рассказала…
Самсон укоризненно посмотрел на Поля.
Когда Самсон немного успокоился, Поль поведал ему, что он делал после того, как их разлучили в аэропорту имени королевы Виктории.
Тогда, прямо у трапа самолета, Поля, Нисельсона и Аннет отделили от охранников короля и посадили в спецмашину.
Они не могли понять, куда их везут, потому что окна были зашторены плотными занавесками:
– Ну, думаю, все, конец. И, ты знаешь, мне, еще накануне всерьез помышлявшему о смерти, вдруг совершенно расхотелось помирать.
– Когда я стоял у этой чертовой стены, я думал примерно о том же… – сказал Самсон.
– Какой стены?! Тебя что, хотели расстрелять?! Расскажи, мне страшно интересно!
– Тебе интересно знать, как расстреливали твоего друга?!
– А что тут особенного? Тебя же не расстреляли… И потом, я же все-таки писатель, и мне любопытно знать, что испытывает человек, когда в него целятся борцы за народное счастье.
– Что, что… Повторяю, мне с такой страшной силой захотелось еще пожить…
– Значит, ты поэтому плакал? Ах, прости, прости! Да, пережить такое… я тебя понимаю… Действительно, когда на свежую голову думаешь о собственной смерти, становится не по себе. И еще, когда ты из-за своей собственной дури решаешь лишить себя жизни – это одно, а вот когда какой-то недоносок присваивает себе право решать это сугубо интимное дело за тебя – это совсем другое. Согласен?
– Тебе надо выпить. Трезвый ты несносен!
– Отличная мысль! Там, – Поль рукой показал в сторону тюрьмы, – там наливают?
– Как Аннет?
– Слава Богу, с ней все в порядке. И с графом – тоже. А вот твой Шауниц оказался настоящей бестией… Он предал тебя…
Самсон засмеялся деревянным смехом. Поль спросил:
– Так ты не удивлен?!
– Я был бы удивлен, если бы он поступил иначе…
Дорого же дался Самсону его смех! Чего-чего, но только не измены ждал он от старого слуги. Как он отныне будет обходиться без утренних докладов смешного толстяка?
Ведь эти доклады – драгоценная часть жизни, это разлитая во времени традиция, которая успокаивает сильнее, чем литры валериановых капель. Но на то он и король, чтобы уметь скрывать свои чувства. Даже от друга. И он сказал:
– Чего он только от меня ни натерпелся! Несчастный старик… Предать такого изверга, как я, было для него просто удовольствием. Ну, рассказывай, как тебе удалось выпутаться из всей той истории?
– Сначала о том, как я угодил прямо в лапы к министру внутренних дел. Вот это, доложу я тебе, экземпляр! Настоящая горилла в генеральской форме! Орденов!.. Вот послушай. Привели меня к нему в кабинет и оставили с глазу на глаз. Он довольно долго рассматривал меня. Потом важно выкатил грудь и торжественно представился. Я, говорит, министр Шинкль. Сказал и замер. Только искоса на меня посматривает и костяшками пальцев по золотому портсигару постукивает. Я подумал, может, он ждет рукоплесканий? Не дождавшись, министр сварливо пробурчал:
– «Вы, конечно, еврей?»
Я разинул рот. Начало несколько необычное, не правда ли?
– «С какой это стати?» – отвечаю.
– «А фамилия у вас русская – Голицын. А все русские – евреи, это все знают… Я когда в Америке был, мне рассказывали, что больше всего русских на Брайтон-бич, их там как собак нерезаных. И все эти русские на Брайтон-бич сплошь евреи».
– «Не знаю, – говорю, – в Америке не был. Не довелось. Может быть, там, и вправду, на Брайтон-бич, все тамошние русские являются евреями. Но лично я – не еврей. Я бельгиец».
– «Вы уверены?»
– «Что – уверен?»
– «Ну, что вы не еврей? А то, бывает, говорит, не еврей, а на самом деле…»
– «Похоже, – говорю, – они вам крепко насолили».
– «Кто?»
– «Да евреи же…»
– «Какие евреи?..»
– «Откуда я-то знаю, какие?!»
– «Что вы мне голову морочите?»
– «Ну вы же сами начали про евреев…»
– «Кто?! Я?!» У генерала и так-то глаза были навыкате, а тут он их так вытаращил, что, казалось, еще немного, и они у него выкатятся из глазниц и пойдут прыгать по кабинету.
Я понял, что имею дело с сумасшедшим. Или со страшным пройдохой. А он тем временем достает из ящика стола револьвер и кладет его перед собой. Минут пять смотрит на меня.
Причем смотрит чрезвычайно строго. Вот, думаю, не сознаюсь, возьмет да и шлепнет.
Потом генерал головой как-то странно мотнул и опять:
– «Так вы еврей?»
– Ты знаешь, его упорству можно было позавидовать. Но и я решил не уступать. Если бы я сказал, что я еврей, то это было вроде как предательство по отношению к предкам. И хотя мне на них, по большому счету, всегда было наплевать, тем не менее, у меня что-то внутри поднялось. Вроде патриотического сухостоя… Если уж какой-то засранный астроном упирался и твердил, что земля все-таки вертится, то почему я, Поль Голицын-Бертье на простой вопрос о национальной принадлежности должен признаваться, что родился под звездой Давида или под какой-то там еще… Я ничего не имею против евреев, у меня всегда было навалом друзей евреев, но здесь, что называется, нашла коса на камень. Пусть, думаю, расстреляет, но буду стоять на смерть.
– «Нет, не еврей, – говорю, – но если бы был евреем, то признался бы. Даже в гестапо…»
– «Слава тебе господи! А ваша девушка? Аннет, кажется? Она что, тоже не еврейка? Признайтесь, облегчите душу!»
– «А это важно?»
– «Что важно?..»
– «Национальность?»
– «Да, в общем-то, нет… – отвечает он нехотя, – хотя мне все уши прожужжали про мировой еврейский заговор…»
– «Кто, – спрашиваю, – прожужжал?»
– «Да есть тут такие. Двое. То есть два еврея. Братья Берковские. Они и прожужжали… Говорят, что если революция вдруг ни с того ни с сего начинается или еще что-то в этом роде, ищи еврея. То есть, значит, без евреев, не обошлось…
– «И вы?..»
– «А что я? Чем я лучше других? Тоже ищу еврея…»
– «Нашли?..»
