Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Даша и смотрела на нее с каким-то живым интересом, как на заговоривший стул, и говорила с холодной иронией:
– Да ну? Вот так прямо и избежать, и всего-то и надо было – сказать тебе, что я беременная, да?… Мам, а я как-то привыкла ничего тебе не рассказывать.
Мама пожала плечами:
– Не знаю, почему?
Дочь улыбнулась, отвернувшись в другую сторону. Кира Алексеевна испугалась, что Даша заплачет. Но нет, не заплакала. Наоборот, как будто сил набралась, посмотрев в окно. Заговорила насмешливо, с вызовом:
– А может, потому, что надо было привыкать всю жизнь, с детства? Сначала рассказывать, кто у меня в песочнице ведерко отобрал. Какой новый бантик у подружки… Потом – с кем в школе за партой сижу. Потом – про пятерку по географии. Потом, почему сессию завалила. А уж потом – что беременна. А я все это бабушке рассказывала. Ты у нее спроси – она в курсе.
Кира грустно усмехнулась:
– Она в курсе… Значит, я твоего доверия не заслужила. Считаешь, что я плохая мать? Ты что, всерьез считаешь, что я о тебе не заботилась?
– Я не об этом, – махнула ладошкой Даша. – Конечно, заботилась. Как ТЫ это понимаешь. Просто я понимаю – по-другому.
– Ладно, – Кира встала, направляясь к двери. – Значит, буду наверстывать. Буду исправлять ошибки. Постараюсь, хотя бы.
Даша проговорила вслед, повернув голову:
– Ты думаешь, тут некому было бы мне тарелки из столовой принести и утку подложить?
Кира Алексеевна печально покивала:
– Наверное, нашлось бы кому. Ну, доченька, придется немного потерпеть и меня. Я теперь здесь работаю.
* * *К Прокофьевне на чай время от времени заходили и медсестры, и санитарки, и даже, бывало, пациентки. Конечно, она сама зазывала. Каморка-то у нее маленькая и вся заставленная инвентарем и тюками с бельем, вся «жилплощадь» – на двоих с сестрой-хозяйкой. Но столик маленький встал, табуретки две вместились, а уж чайник-то и вовсе места мало занял. На нижней полке у Прокофьевны варенье не переводилось… Как не зайти, если приглашают?…
Вот и Кира Алексеевна зашла к доброй старушке. Сама не заметила, как стала ей исповедоваться – вот так, запросто, сидя за чашкой чаю.
Кира Алексеевна была такая печальная, когда мыла манипуляционную, что Прокофьевна грешным делом подумала: зря она взялась за такую работу, судя по всему, женщина нерабочая, изнеженная. То ли учительница, то ли продавец. Бухгалтер, может. Худенькая, стройная, но ведро несет так, будто невесомое оно: прямая спинка, шейку ровно держит, головку гордо поднимает. А вот в манипуляционной, видать, с собой не совладала немножко: плечики опустились, глаза на мокром месте.
А сейчас вот она сидела у Прокофьевны и рассказывала ей свою историю. Судя по участливому лицу старушки, та очень Киру жалела. Да и кто бы не пожалел!..
– Да не сегодня же это началось… Может, я и правда, не права. Да только… Я очень хорошо знаю, каково это – одной ребенка растить. Ну, у меня-то выбора никакого не было: за меня другие все решили. А она?… Прежде чем решение принимать, могла бы хоть посоветоваться.
Прокофьевна покосилась на Киру:
– Так что, Алексеевна, ты на аборт бы ее, что ли, послала?
«Алексеевна» отрицательно покачала головой:
– Нет – сразу под медицинский контроль. С первого дня! Нам аборты делать нельзя. Наш первый ребенок – он же и последний. И то – если повезет…
Старушка даже перекрестилась:
– Бог с тобой, Алексеевна! Ты что это такое говоришь?
Кира покачала головой и встала:
– Знаю, что говорю. Спасибо, Елена Прокофьевна. И чай у вас хороший, и сами вы – чистое золото. Ладно, пойду Дашку мою злую покормлю: я котлеток на пару сделала, суп протертый… Все-таки домашнее. Чтобы меньше ей проблем было… Бедная моя Дашка…
* * *…Сергей Стрельцов задумчиво пересмотрел целую галерею обоев, переместился к керамической плитке, понял, что одному ему не справиться, и набрал жену:
– Вера, у меня уже руки опускаются. Я без тебя не могу.
На лице у Веры Михайловны отразилось легкое удивление.
– Я тоже без тебя не могу, Сережа… Да и не хочу! – Вера усмехнулась. – Что это у тебя с настроением, такие перепады…
Сергей хмыкнул:
– Да какие там перепады! Вера! Я у себя на работе стратегические решения принимаю, а для собственной квартиры плинтус не могу самостоятельно выбрать. Все, я уезжаю. Я забыл тебе сказать: я в магазине сейчас, в стройматериалах, в Уручье. Приедем с тобой в субботу и все выберем. Вместе.
Вера вздохнула:
– Ну, так бы и сказал, что в магазине. Хорошо… Ладно… Только вот… время потеряем, Сережа. Жалко же времени! Пока вместе соберемся, приедем в магазин… Пока выберем, закажем, загрузим… Ой, мне даже думать об этом не хочется. Я после работы – никакая. А тебе я абсолютно доверяю! У тебя прекрасный вкус.
Муж не поддавался на комплименты:
– Ну да, ну да! Верик, хитрюга, еще Карнеги заметил: «Вас хвалят – внимание: вас хотят использовать». Я знаю, я читал… Один раз я проявил хороший вкус – когда на тебе женился! А в остальном – не факт.
Вера Михайловна расплылась в нежной улыбке:
– Сережка, а что, разве это для меня не факт? Это самый главный факт. И аргумент заодно. Целую тебя. Ладно, в субботу съездим, с утра.
Подумав про утро субботы, Сергей заметил, что его мысли плавно перетекли в другое русло… Подумав, он нащупал зыбкий компромисс:
– Знаешь что? Я смесители пока куплю. Вот в них я разбираюсь. Договорились? А обои, в конце концов, это последнее, что нам понадобится. Все, работаю.
Вера откликнулась:
– И я работаю…
* * *Даша лежала все так же неподвижно на своей кровати, но уже не так безучастно: мамочки-девчонки все же втянули ее в общую беседу. Начала осторожно Маринка, подслушавшая ее первый, тяжелый разговор с мамой:
– Даша, у тебя мама такая молодая. Вы как сестры с ней.
Даша согласилась:
– Конечно, она же меня в восемнадцать родила… Ну, вот как я, если… все хорошо будет…
Наташа, третья их подружка по палате, заверила горячо:
– Будет! Будет все хорошо! Ты программируй – и все так и будет!
– Ой, нет… – скривилась Даша, – не люблю программировать. Это мамочка моя рациональная: все программирует, все просчитывает, стратег.
Даша усмехнулась, махнула рукой. Потом добавила:
– Я – другая. Я как бабушка, а она сказала: «Как Бог даст…»
Повисла пауза. Потом Маринка подумала-подумала, да и сказала.
– Даша… Ты так со своей мамой разговариваешь. Извини, конечно, но я просто из палаты хочу выйти, когда это слышу… Ты не обижайся, что я замечание делаю…
Ничего не ответила Даша, только головой помотала.
Добросердечная Наташа поддержала Маринку:
– Нет, правда, Даша. Я вот когда-то давно, девчонка еще была, подросток, с матерью полаялась: что-то она меня доставала… Сейчас-то думаю: ну что уж такое она мне говорила? «До полночи не гуляй? Сделай потише музыку? Ты уроки выучила?» Уже и не помню. Но вот так разозлилась я и как выдам ей: «Дура ты!» А мне мама сказала, спокойно так: «Ты все, что мне сейчас говоришь, запоминай. Чтобы потом было что написать… Ну, знаешь, на чем, да?» Ой, как я ревела… Вот сейчас вспоминаю и опять плакать хочу. Ты-то вроде и не грубишь, но… Как с чужой теткой.
Больше Даша молчать не стала:
– А может, она заслужила, а? Ты не думала? Не хочу говорить. Давайте о чем-нибудь хорошем.
Молчали. Видно, выбирали тему. Потом Марина спросила:
– У тебя срок маленький… Не знаешь еще, кто у тебя – мальчик или девочка?
Даша рассмеялась, но без особого веселья:
– Догадываюсь! Девочка!
Марина поинтересовалась:
– А почему ты так думаешь?
Даша подумала… Стоит ли рассказывать? И решила: а почему нет? Лежать тут, судя по всему, долго. С мамой разговаривать совсем не хотелось, а девчонки вроде неплохие, ну почему бы и не поболтать. Тема, конечно, такая, личная… Да тут никто, в общем, откровенничать не стесняется: место такое особенное… И Даша начала:
– Бабушка рассказывала: на нас какое-то заклятие. По женской линии. Пра-пра-пра… Еще пра-пра… В общем, где-то там кто-то из наших прабабок крепко провинилась по женской части. А та, перед кем она виновата была – у которой мужа увела или еще что, наложила заклятие: рождаться будут только девочки, – Даша сделала паузу. – И всех их – то есть нас – до седьмого колена будут бросать мужчины. Пока заклятие работает… И вот вам доказательство.
Девчонки заслушались. Но Маринка все же переспросила:
– Какое доказательство?
Даша весело подняла бровки – что ж тут непонятного:
– Я!
* * *Саша Сосновский просунул в дверь кабинета Бобровского буйную голову, блестя шальными глазами:
– Владимир Николаевич, можно?
Откладывая медицинский журнал, завотделением коротко пригласил:
– Заходи.
Сашка зашел, сел на стул, положил одну руку на стол начальнику: получилась, вроде бы, раскованная поза:
– Владимир Николаевич, мне как донору отгул положен.
