Элайн Нексли - Вивиана. Наперекор судьбе
Было четыре часа утра, и рассветную тишину развеял громкий плач новорожденного младенца.
Глава 19
По кораблю разносились радостные возгласы и крики. После непродолжительных мучений Николет все же смогла произвести на свет очаровательного сына.
Откинувшись на подушки, измученная болями женщина прижимала к груди крохотный комочек счастья. Малыш мирно спал. На его прелестном личике играла полная безмятежность и покой, лишь тень от длинных, словно у девочки, ресниц скользила по розовым щечкам. Крохотное, почти прозрачное тельце, закутанное в бархатное покрывало, казалось таким невесомым, словно ангел.
– Мадам, вам нужно поспать и набраться сил. Вы потеряли много крови, – повитуха протянула руки к женщине, прося у нее младенца.
Николет лишь покачала головой. В ее блеклых глазах блеснул какой-то странный огонь, но потом сразу потух. Все еще с каплями пота на лице, с синими кругами под глазами, она сидела на огромной кровати, не отрывая взгляда от спящего ребенка. Разумеется, для любящей матери это было вполне нормально, но ее взгляд… Потухший, с лихорадочным блеском, он вселял недобрый страх в сердце. Все ждали от женщины каких-то чувств: радости, смеха, нежности, но она не с кем не разговаривала и не на кого не смотрела. Джонни, смахнув рукой слезы, подошел к жене и тихо прошептал:
– Дай мне ребенка. Я хочу посмотреть на него, – рука мужчины скользнула по плечу Николет, но от этого прикосновения, будто от огня, француженка резко отстранилась, еще сильней прижав к себе мальчика. Она смотрела на супруга так, словно видит его впервые:
– Это мой сын. Не трогайте его, – грудной, хриплый голос задел Брука. Поежившись, он вновь повторил попытку:
– Николет, это наш сын, наша кровь и плоть. Я – его отец, и имею полное право взять ребенка на руки.
– Нет, я…, я не знаю вас. У моего сыночка нет отца, он умер, еще давно, – по комнате разнеслись удивленные возгласы. Джонни, раскрыв рот в беззвучно крике удивления, лишь спустя несколько минут взял себя в руки и проговорил:
– Ты…не помнишь меня? Любимая, я – твой муж, Джонни Брук, – рука англичанина скользнула по волосам женщины, но она вновь отстранилась:
– Не трогайте меня. Я вас не знаю.
Англичанин остолбенел. Он был не в силах что-то говорить, комок в горле с каждой секундой все больше нарастал.
– Друг мой, успокойся, – тихий и вкрадчивый голос Шарлемана вырвал Брука из оцепенения. Слегка оттолкнув зятя, мсье де Гаррель опустился на колени перед сестрой, взяв ее ледяную руку в свою: – А меня…, меня ты помнишь?
Измученная, блеклая улыбка коснулась губ Николет: – Конечно, брат, помню. Ты так постарел, – пальцы женщины заскользили по лицу брата, остановившись на глубоких морщинках, потом поднялись до слегка седых волос: – Тебе ведь только двадцать семь, а выглядишь ты старше, – Шарлеман судорожно сглотнул несколько раз. Его рука, сжимавшая запястье Николет, бессильно ослабла. Нет, этого не может быть! Молодая женщина просто не помнит события последних лет! Сейчас ему было тридцать четыре года, но не двадцать семь!
– Выйдите все. Джонни, ты тоже, – по мраморным плитам раздались быстрые шаги уходящих людей. Когда дверь за ними захлопнулась, француз опустился на край кровати, аккуратно взяв ребенка. Малыш захныкал, оказавшись на руках у дяди, но замолчал, когда тот положил его в колыбель. Сейчас мужчине казалось, что Николет даже может причинить вред малышу.
– Сколько тебе лет?
– Пятнадцать, – в недоумении ответила француженка, но внезапно замолчала. Ее лицо исказилось гримасой, а руки бессильно повисли вдоль тела: – Почему родители не пришли? Они нашли дом после пожара? – француз едва сдержал себя, чтобы не завыть воем раненного животного. Сейчас мужчина все окончательно понял. Николет забыла последние шесть лет. Сейчас ей – двадцать один год, а когда было пятнадцать, то жила она еще во Франции. Тогда их дом сгорел, в результате погиб возлюбленный молодой женщины – Александр. Разумеется, эту потерю девушка перенесла тяжело, но уже через год все забыла. У де Гарреля неприятно заныло сердце. Тот беспощадный огонь унес и его любимую Кристину.
– А где Кристина? Мой любимый погиб, но зачал в чреве нашего сыночка, – взгляд женщины непринужденно блуждал по каюте.
Шарлеман обреченно покачал головой. Он знал, что сестра не в себе, но все же решил сказать Николет правду: – Послушай, тебе сейчас двадцать один год, мне – тридцать четыре. Пожар случился шесть лет назад. Он унес с собой и Александра, и Кристину. После этого ты вышла замуж за Джонни Брука, уехала с ним в Англию. Именно он – отец ребенка, но не погибший Александр, – жалкая усмешка коснулась губ женщины, а грудь стала нервно вздыматься и опускаться от прерывистого дыхания. Николет несколько минут молча смотрела на брата, но потом резко закричала и задергалась. Ее всхлипы превратились в хриплое рычание затравленного зверя. На возгласы сбежались слуги. Испуганная повитуха унесла плачущего младенца, но лекарки, обступив кровать, лишь молча стояли. Прижав сестру к себе, Шарлеман вскричал: – Ну же, помогите ей! Вы же видите, она не в себе! – мисс Кери, знавшая француженку еще девочкой, обреченно покачала головой:
– Увы, милорд, мы не в силах прекратить ее истерику. Это приступы паники, не подвластные лечению.
Внезапно Николет застыла. Ее бледные, словно полотно, губы прошептали что-то бессвязное, а ослабевшее тело стало оседать на руках Шарлеман. Уложив сестру в кровать, он едва сдержал в себе приступ страха. По лицу молодой женщины стекали струи пота, щеки горели огнем, хотя все лицо внезапно приобрело сине-серый оттенок. Нащупав пульс Николет, старуха с облегчением вздохнула, поманив де Гарреля за собой. Отойдя от ложа на приличное расстояние, Кери проговорила: – Это особое состояние женского организма, очень редкое полоумие. У женщины оно может появиться при родах на ранних сроках, происшедших из-за очень большого стресса. Мне не хочется в это верить, но у вашей сестры все признаки: провалы в памяти, отрешенность, скрытость, приступы истерики. Если это действительно та болезнь, о которой я вам сейчас рассказала… Понимаете, вашу жену будут считать просто сумасшедшей, а в наши дни… это…, Церковь приравнивает сумасшедших до одержимых дьяволом…,[41] – Шарлеман резким жестом приказала старухе замолчать. Тяжело вздохнув, он охрипшим голосом прошептал:
– Не отходите от Николет ни на шаг, будьте всегда с ней, если что-то случится, немедленно зовите меня. Где ребенок?
– Его отдали мистеру Бруку. Малыш сейчас в его каюте.
– Как он? Мой племянник родился недоношенным, – слабо улыбнувшись, Кери ответила:
– Все хорошо. Не волнуйтесь. Мальчик родился здоровым и сильным, единственное, у него слабые кости. Мы будем два раз в день втирать в его тельце специальную мазь для укрепления суставов.
Вымученно кивнув, Шарлеман побрел в каюту зятя и застал там душераздирающую картину. Джонни, сидя на коленях, рыдал, прижимая к себе мирно спавшего ребенка, Вивиана ему что-то шептала и дрожащими руками вытирала слезы. Увидев француза, мужчина, шатаясь, поднялся, протягивая ему крохотное тельце:
– Как она? – любуясь очаровательным личиком племянника, Шарлеман сдавленно ответил:
– Николет забыла последние шесть лет. Когда я рассказал ей правду, она стала кричать и извиваться, потом бессильно провалилась в забытье. Лекарка говорит, у нее…все признаки послеродового безумия, – обреченно вздохнув, англичанин опустился на диван, обхватив руками голову. Сейчас молодой человек чувствовал себя покинутым и глубоко несчастным. В это раннее утро корабль, освещенный ясными лучами рассветного солнца, казался ему серой клеткой. Он сам виноват в этом, из-за него Николет страдает…
– Если она умрет, я не выдержу, – глухо пролепетал Джонни, зачесав дрожащей рукой волосы. Передав младенца Вивиане, де Гаррель молча покинул каюту. Он знал, что в безумии сестры виноват, прежде всего, этот слабонервный и жестокий англичанин.
– Не ищите виновных в этой беде, мистер Брук. Вы и только вы виноваты. Подло было при беременной женщине насиловать девушку, не так ли? – в голосе Вивианы прозвучали предательские нотки. Она ненавидела этого англичанина, презирала, старалась причинить как можно больше боли. Девушка печально посмотрела на маленький комочек, прижатый к груди. Этот невинный малыш не заслужил такого подлого отца, но родителей не выбирают. И молодая женщина надеялась всем своим существом, что Брук понесет наказание за страдания несчастной Николет.
Оказавшись в своей каюте, дочь графа устало опустила малыша в колыбель, на шелковые, кружевные простыни. Она пообещала позаботиться о мальчике, пока его родители не придут в себя. Хотя, Вивиане трудно верилось, что француженка когда-то вновь станет прежней, веселой и беспечной женщиной. Теперь в ее душе поселилась черная, непроглядная дыра боли, что с каждым днем будет увеличиваться…
