Алексей Никитин - Victory Park
Впрочем, хватило его ненадолго, потому что из глубины парка, из гущи тьмы, к костру вдруг вышла гигантская крыса, ростом выше Пеликана, и остановилась, внимательно оглядываясь. Крысу увидел не только Пеликан, но и очеретянские. Настолько быстро, насколько позволяла им выпитая водка, они вскочили на ноги, но ноги держали уже не всех.
Бегло осмотревшись, крыса подняла лапу, и по ее сигналу из темноты к костру полезло гигантское лесное несуразное зверье: осел с перекошенной мордой, косоглазый медведь, чудовищная белка, заяц с окровавленными усами и ухом, порванным в каком-то диком сражении. Звери валили со всех сторон, окружая поляну, но не вступая в круг света, словно у них не было сил в него войти.
Пеликан решил, что хоть выпил он немного, но коварный алкоголь обернулся пьяной галлюцинацией, и теперь ему предстоит с ней как-то бороться. Однако тут же за его спиной яростно и отчаянно завизжали очеретянские, как молитвой разгоняя нечисть животворящим матом, и Пеликан внимательнее присмотрелся к ночным чудовищам.
– Пеликан, – слегка подвывая, сказала крыса, – мы дикие хищники этого леса…
– Крыса – не хищник, – перебила ее белка.
– Если крыса не хищник, то и белка не хищник, потому что белка – та же крыса, только прыгучая. Не мешай, ты все испортишь. Ты уже все испортила.
В свете костра Пеликан разглядел свалявшуюся искусственную шерсть звериных костюмов, пятна краски, опилки и прорези для лиц.
– Ничего-ничего, – успокоил он крысу, – так даже интереснее.
– Мы, дикие хищники, Пеликан, пришли проводить тебя хрен знает куда, – оттер крысу и белку заяц, – а кто считает, что заяц – не хищник, тому я берусь доказать обратное факультативно. Ты отправляешься хрен знает куда, хрен знает зачем, но сейчас речь не об этом. Каждый из нас решил передать тебе в дар свое главное звериное качество. Я дарю способность быстро бегать и легко уворачиваться от взглядов требовательного начальства. Этот талант поможет сохранить шкуру, а она все же имеет кое-какую ценность, потому что другой у тебя нет. Белка дарит неистребимую запасливость, крыса – хитрость, правда, крыса? Осел и еж тоже что-то подарят, хотя мне трудно представить, что это может быть.
– Мы еще как подарим, у нас все с собой, – откуда-то из темноты закричали осел и еж. – Я дарю упрямство, очень полезное качество, – перекрикивая ежа рявкнул осел. – А я – шило в жопе, – добавил еж. – Когда упрямство не помогает, без шила в жопе не обойтись.
– Пеликан, – посоветовал заяц, – скорее возьми у ежа шило.
– Не бери ничего у ежа, Пеликан, – вмешались крыса и белка, – пусть его шило остается там, где он его держит.
– Как хочешь, как хочешь, – попытался почесать спину заяц, но у него ничего не вышло. – Тогда, может, медведь? Он готов поделиться талантом оказывать медвежьи услуги. Берешь?
– У меня с этим и так неплохо.
– Ну как знаешь, как хочешь, – сказал заяц.
– Спасибо, Дуля, – Пеликан пожал зайцу большую ватную лапу.
– Я опознан! Мое инкогнито раскрыто, – заломил руки заяц, плюхнулся навзничь и заколотил в воздухе ногами.
– Тогда всем бухать! – взревел медведь-Гоцик. – У меня все мозги в пыли от этого винни-пуха!
– Всем бухать! – радостно поддержали его осел и еж, оказавшиеся Рублем с качелей-лодочек и Пистоном Пирке из игровых автоматов.
– Помогите же мне снять этого зайца! – катался по траве Дуля, но его не слышали. Звериные костюмы повсюду морщились, сминались, и из грубых складок показывались пыльные и потные, но знакомые и довольные физиономии. Белка оказалась Катей, а Крыса – Иркой. Все парковые, все, кого не хватало Пеликану еще десять минут назад, теперь были здесь. Наконец хоть и догадливые, но в эти минуты нечеловечески пьяные очеретянские тоже поняли, что дикое ночное наваждение оказалось небольшим карнавалом, и над парком разнесся восторженный рев, который долетел до Комсомольского массива. Из зайца вытряхнули Дулю, разлили по стаканам водку, выпили, и тут же стало ясно, что на всех шашлыков не хватает. Бывшие звери оттаскивали от костра сытых и пьяных очеретянцев, те упирались и визжали, но парковых было больше и ими двигало чувство голодной справедливости.
Ни Ирку, ни Пеликана все это уже не интересовало. Дальше пьянка неслась сама по себе, и управлять ею не мог теперь никто. Все понимали, что буйство на поляне утихнет только когда закончится водка, а Катя позаботилась, чтобы водки хватило надолго.
– Это ты придумала привести зверей? – спросил у Ирки Пеликан.
– А что, не надо было?
– Да нет, наоборот, здорово получилось.
– Пара моих идей, пара Катиных, – призналась честная Ирка.
– Вы тут обосрались все от страха, когда нас увидели, – подошла к ним Катя.
– Ну не то что бы вот так совсем обосрались, но момент был… А костюмы где взяли?
– Гоцик договорился в «Ровеснике». Они держат их для детских утренников, завтра надо все вернуть.
– Таких утренников тут точно не было! – засмеялся Пеликан.
– Слушайте, дети мои, – обняла Ирку и Пеликана трезвая Катя, – отчего-то мне кажется, что делать вам здесь больше нечего. Вот вам ключи от моей квартиры, и идите отсюда. Валите по-быстрому, а то тут сейчас начнется… Я уже вижу.
– А ты как же? – не понял Пеликан.
– Я там сейчас почти не живу, и моя малая у бабушки, так что хата свободна.
– Ты перебралась к своему дипломату насовсем?
– Тебе это сейчас надо знать, Пеликан? Вот сию минуту? Самый важный вопрос в твоей жизни: насовсем или не насовсем? Да я сама не знаю. К тому же, он не дипломат.
– А кто?
– Только молчите. Ни слова никому… Мент он. Полковник. Я у него форму видела, представляете? Я и мент. Цирк…
Когда Ирка и Пеликан вышли из парка на улицу Жмаченко, им на несколько минут перекрыла дорогу военная автоколонна. Мимо спящих многоэтажек Комсомольского в сторону Лесного массива одна за другой шли машины с рядовым составом. В это же время вторая колонна двигалась к Воскресенке. Двадцать минут спустя небольшой участок леса за Алишера Навои и дальняя, заозерная часть парка были оцеплены двумя батальонами внутренних войск.[2]
3
В землянке Калаша этим вечером читали и обсуждали третью главу ленинского «Государства и революции». Энергичный эмоциональный текст обличал оппортунистов в социалистическом движении, но время сместило акценты, и теперь достаточно было вчитаться, чтобы увидеть, как он бьет по партийным чиновникам, извратившим Ленина в точности так же, как сто лет назад Шейдеманы, Давиды, Логины… искажали Маркса. От некоторых абзацев Калаша продирал мороз, такой яркой и современной он ощущал ленинскую мысль, так отчетливо слышал интонации человека, сумевшего перевернуть огромную страну и изменить историю цивилизации. Ленин писал об уничтожении государственной власти и отсечении государства-паразита, о том, что русские революции продолжают дело Парижской Коммуны. Слушая «Государство и революцию», Калаш ясно видел свою задачу – довести до конца, закончить дело двух русских революций.
Его бойцы, сейчас яростно спорившие, до какой степени нужно разрушать государство, если в основе оно уже не буржуазное, а всенародное, – это его гвардия, ядро настоящей боевой организации, которую ему еще предстоит выстроить. Она не будет большой, потому что крупная, громоздкая структура сейчас не нужна. Чиновничье царство, похоронившее ленинские идеи, но паразитирующее на результатах его работы, уже издыхает, оно отравляет трупным смрадом всю страну, и хоть иссечь его будет непросто, но это задача решаемая. Калаш был уверен в себе и в своих бойцах.
В разгар спора открылся люк и в землянку спустился часовой.
– Калаш, в лесу и в парке какой-то шухер. Надо бы выяснить, что происходит.
– Что ты видел?
– Несколько машин с краснопогонниками перекрыли Алишера Навои. Сколько их всего, сказать не могу, не знаю.
– Хорошо, я понял. Продолжай нести службу, – Калаш отпустил часового. – Витя, Саня, – подозвал он Цуприка и Яковца, двух сержантов, с которыми служил в Афгане, – посмотрите аккуратно, что происходит наверху.
Сержанты молча переглянулись, кивнули, и все трое вдруг засмеялись: два года назад так уже было – Калаш отдавал приказы, они их выполняли, и до сих пор считали то время лучшим в своей жизни.
Яковец вернулся двадцать минут спустя и быстро набросал на четвертой полосе обложки ленинской брошюры план-схему парка и той части леса, где была вырыта их землянка.
Красным карандашом он провел линию оцепления. Линия была похожа на немного раздутый эллипс.
– Алишера Навои перекрыта и заблокирована стотридцатыми ЗИЛами с двух сторон, – поставил кресты на эллипсе Яковец, – у выезда на Курнатовского и напротив Воскресенской.
Еще через десять минут в землянку спустился Цуприк. Посмотрел схему Яковца.
– Все правильно, Витя. Оцепление двойное. Задействовано два батальона внутренних войск, войсковой части 32273. Вооружены карабинами Симонова, но боевые патроны им не выдавали.
