Анатолий Тосс - Давай займемся любовью
Я улыбнулся. Очевидно, что сюжет о «сюжете» вполне может стать основой нового рассказа. Теперь только оставалось понять, как нарастить на него литературное «мясо». Что-нибудь живое, интригующее, возможно, немного мистическое, с элементом триллера, чтобы и захватывало, и заставляло задуматься одновременно. Чтобы при чтении перехватывало дыхание.
Я ощутил подступающее возбуждение – нечто новое, никогда никем не созданное, не придуманное вылуплялось из своей скорлупы и готово было выпорхнуть в жизнь новым, одушевленным существом. Я уже держал в руках завязку, интригу, характеры, ощупывал их чуткими подушечками пальцев, еще немного, и все они сойдутся в единое целое, тяжеленные блоки сдвигались и сами выстраивались в единственно правильную структуру…
Но тут выяснилось, что проспект Маркса оказался далеко позади, так же как и площадь Дзержинского, я уже подходил к Сретенке, впереди маячил вход на станцию «Кировская». Квадратные часы на столбе пробивали фосфоресцирующим светом уже давно окрепший рассвет, я взглянул на испещренный метками циферблат, тотчас пришел в себя, вернулся из одного сюжета в другой, в тот, что называется реальностью, с машинами на дорогах, со спешащими людьми, с Аксеновым, который, возможно, под троллейбус еще попасть не успел.
Оказалось, что я по-настоящему опаздываю, пришлось прибавить шаг, я влетел в метро, пробежал по эскалатору, впрыгнул в готовый отправиться без меня вагон, сдержал закрывающиеся двери, они захлопнулись за мной с недовольным, угрожающим стуком.
Конечно же, я опоздал. Не сильно, минут на десять, но достаточно, чтобы застать уже всех в сборе, сидящих, кто поодиночке, кто по двое, за длинными деревянными студенческими партами. За преподавательским столом главенствовал Аксенов, получалось, что троллейбуса он, паскуда, все же ухитрился избежать.
Его редкие, с трудом прикрывающие скальп волосы были сегодня старательно зачесаны наверх, бледное, одутловатое лицо выражало нескрываемое удовольствие, садистское, конечно, – он был весел и самодоволен. Лидер, главарь, глашатай – он, несомненно, казался себе именно таким. А как же иначе, перед ним, поеживаясь, замерли молодые люди, во многом зависимые, несвободные, и он волен распоряжаться их судьбами – мог растоптать, а мог, конечно, и пожалеть, облагодетельствовать. Все его подленькие чувства легко читались на отечном лице, проступали в бравадной улыбке, в наглом, хамоватом, с поволокой взгляде. Конечно, он будет надежной опорой для этих неоперившихся птенцов, старшим товарищем, мудрым, разъясняющим, уберегающим, готовым помочь, готовым разделить их заботы прямо сейчас, в эту самую минуту. Не со всеми, конечно, разделить, но со многими.
– А вот и Толян! – радостно приветствовал он меня, протискивающегося в дверь. – Мы уж думали, ты, Толь, не появишься сегодня, думали, дезертируешь, даже поспорили ради смеха, придешь – не придешь. Девчонки в тебе было засомневались, но ты же знаешь, какие они, девчонки, сомневающиеся. А вот я был уверен, что ты появишься, – тут он мне подмигнул, по-дружески, как своему, – что ты от коллектива не отобьешься. Я им так и сказал, что Толян – всегда часть коллектива, особенно когда коллектив в основном женский. Правда, девчонки? Так ведь и сказал!
Голос его, как и тон, запанибратский, полный нагловатой, простоватой насмешки, но не обидной, а, наоборот, солидарной, дружеской, какого-то едва скрываемого веселого намека, должен был располагать к себе, но не располагал. Меня уж точно.
– Да там трамваи у «Семеновской», как всегда, застряли, – соврал я.
Похоже, вариант про трамваи ему понравился.
– Ну как же, трамвай, – засмеялся он, но опять не обидно, а, наоборот, с пониманием, по-товарищески. – Обычное дело, трамваи встали. – Он сделал движение рукой, будто приглашал подключиться к своему веселью всех остальных. – Как ее зовут, этот трамвай? Главное, что он тебя не переехал. А вообще-то он, трамвай этот, с одним вагоном или с двумя?
В аудитории пронеслась прерывистая волна смеха, нестойкая, натужная, смешки распались, так и не успев соединиться.
– Да ладно тебе, Толь, заходи, конечно, садись, мы тут, кстати, о важных делах говорим. Ты давай подключайся к разговору. – Он подождал, пока я войду; как раз во втором крайнем ряду, прямо у двери, пустовала парта, я за нее и уселся. – Так вот, я говорил, что наше общество, как все знают, интернациональное. Вот хотя бы взять вашу девятую группу…
Аксенов нацепил очки, порылся в тонкой папочке, лежащей перед ним, вытащил листок. Я воспользовался минутной паузой, наклонился к стоящему на полу портфелю, раскрыл, нащупал клавиши на Танином «Грюндиге», отсчитал четвертую – «запись», нажал ее. Раздался несильный щелчок, я даже вздрогнул, но его, похоже, никто не услышал.
– Вот хотя бы вашу группу взять, обычную группу. – Он не спеша просматривал список. – Ну, Степанова, русская, конечно, Лапина тоже, Емельянцева… А вот Громыко наверняка украинка. Ты, Оль, украинка? – Он наморщил лоб, поднял глаза, взгляд его проскользнул над очками, лукавый, полный дружеской усмешки. Я заметил, как Громыко кивнула и при этом покраснела почему-то. – А Полторацкая наверняка белоруска, ты, Свет, даже не говори ничего, ты, конечно, под русскую можешь косить, но я все равно знаю, что ты мой меньшой брат, вернее, сестра. – Он хохотнул, снова запанибратски, будто его простые, грубоватые шутки именно такими грубоватыми и должны всем нравиться. – Сергееву, Баркова и Михайлова мы пропустим, а вот Татабитдинова, без сомнения, татарка. Тут ошибки быть не может. Или может быть ошибка, Наташ? – Впрочем, на Наташу он глаз не поднял, так и продолжал скользить ими по листку. – Игнатова. Ладно с ней, с Игнатовой, Онищенко наверняка соотечественница Громыко. А вот Назбаев у нас либо киргиз, либо казах. Я забыл, ты кто, Назбаев?
– Киргиз, – зачем-то на полном серьезе ответил Тахир, видимо, не чувствуя риторики в вопросе и игривости в голосе преподавателя.
– Ну вот, а вы говорите, – согласился Аксенов. – Даже киргиз у нас нашелся. – Он снова усмехнулся, снова глянул в листок. – И вообще, кого только у нас нет. А кто-то ведь маскируется, так что сразу и не разберешь. Вот в прошлом году был у нас, например, Берман, а в этом году Бермана больше нет, зато появился Баранов. Вопрос: стал ли он от смены фамилии лучше или хуже? Нет, Кирилл, хуже ты точно не стал, хоть и разобраться нам в тебе теперь сложнее. – Аксенов снова засмеялся. Смех был заразительным, его так и хотелось разделить, поддержать. И кто-то поддержал, снова пять-шесть смешков раскололи напряженную тишину аудитории.
Я знал, к чему он ведет. Единственный оставшийся вопрос – как долго он будет еще куражиться, так сказать, завоевывать аудиторию, чтобы потом, сделав ее союзником, навалиться уже всем скопом на Ромика. Оказалось, что много времени ему не потребовалось.
– Но главное, что мы все живем дружно, несмотря на наши разные корни. Ну, а анекдоты там, про хохлов с их салом или про грузин, или армян, они даже помогают нашему братству. Ведь так, товарищ Агаронян? Ведь ты, Марин, за «армянское радио» на нас не обижаешься? – Маринка промолчала, но, похоже, в данном случае ответ и не требовался. – Вот чукчи бы могли обидеться, это правда. Но у нас ведь на курсе чукчей нет. – Он снова хохотнул собственной шутке, на сей раз его поддержали не отдельные смешки, а уже более стройный хор голосов. Видимо, поддержка Аксенова вдохновила, он решил развить тему. – Вправду, ребята, если бы я был чукчей, я бы обиделся. Особенно на этот анекдот, знаете, про экспедицию. Знаете? – Зал замер, и Аксенов с еще более широкой улыбкой, конечно же, принялся рассказывать, живенько, не без потуги на артистизм, меняя по ходу рассказа выражение лица, даже в какой-то момент взвил голос до резкого, неестественного фальцета.
Анекдот оказался, кстати, неплохой, я не смеялся, но готов был согласиться, что неплохой, теперь смех раскатился куда как более дружно, размашисто, и по всему выходило, что Аксенов все же аудиторию завоевал. Вот так, не спеша, постепенно, но завоевал. Как и полагается хорошему, опытному оратору, опытному организатору, чувствующему молодежь, умеющему найти к ней подход.
Он смеялся вместе со всеми, искренне, задорно, даже снял очки, чтобы вытереть набухшие от смеха глаза, потом вообще отложил очки, отодвинул их на стопку листов, чернеющих издалека ровным шрифтом пишущей машинки.
– Нет, правда, как тут не обидеться, если ты чукча? – сквозь смех повторил Аксенов. – Хотя мы же не по злобе, мы по-доброму, мы ведь чукчей обижать не хотим, более того, мы их никому другому в обиду не дадим. Нам без них скучно будет.
Наконец смех затих, возникла пауза, и чем дольше она длилась, тем становилась напряженнее, гуще. Гуще стал и взгляд Аксенова.
– Но вот когда я натыкаюсь на фамилию Заславский, мне почему-то анекдоты в голову не лезут. – Аксенов ткнул пальцем в лист с лежащими на нем очками. – А натыкаюсь я на эту фамилию часто. По долгу, так сказать, службы.
