Николай Векшин - Эликсир жизни
Другой магистрант Рома решил перейти ко мне от Печаткина, чем вызвал его гнев. Я не хотел конфликта и предложил Печаткину совместное исследование, в котором его магистрант будет лишь часть времени работать со мной. Печаткин заявил: «Да этот сопляк ничего не умеет и вообще полный дурак!». Но отпускать его не хотел. Когда Рома пришел в мою группу, вид у него был аховый: худой, бледный, щеки впалые. Жил впроголодь, на малюсенькую стипендию. Питался супами «ролтон» и кашей. Сил на науку было маловато. На голодный желудок только с кашей воевать. Когда он у меня в лаборатории за обеденным столом увидел колбасу, то у него затряслись руки, и он стал глотать куски быстро и жадно. Через полгода он стал совсем другим: упитанным, сытым, веселым. Я отправил его на три месяца в Голландию к Висару. Там он сделал часть магистерской диссертации. «Полный дурак» на деле оказался очень толковым. По его возвращении Печаткин, завкафедрой, не допустил Рому к апробации магистерской. Мотивировка была такая: «Уехал за границу, не испросив разрешения». Рома извинился и стал умолять Печаткина о снисхождении. Тот вроде милостиво простил, но на апробации попытался устроить непослушному юнцу публичную порку. К счастью, Рома хорошо владел материалом и на все каверзные вопросы отвечал правильно. Тем не менее, после апробации Печаткин решил не допускать Рому к защите. В этот раз мотивировка была более серьезная: «Магистерская работа вся в корне ошибочна». Я пошел к Печаткину и попросил показать те места, где есть ошибки. После беседы выяснилось, что ни одного серьезного замечания нет, а есть дюжина мелких советов по поводу оформления графиков. Мне стало смешно. Рома успешно защитил магистерскую. Правда потом он свалял дурака: когда по моей просьбе его пригласил к себе на три месяца в Англию нобелевский лауреат Валкер, Рома отправился не к нему, а в задрипанную немецкую лабораторию, где контракт был на два года.
Ко мне попросился один безработный. Обычно безработными становятся не те, кому не нашлось работы, а те, кому и так хорошо. Все коллеги в один голос не советовали мне его брать, так как Юра был алкаш. Его за пьянство увольняли с разных мест многократно. В маленьком академгородке, где все друг про друга знают даже больше, чем каждый сам о себе, никто не хотел брать Юру. Это был опустившийся, очень неуверенный в себе 30-летний человек. Лицо одутловатое, по лбу и вискам капельками стекал холодный пот, светлые глаза смущенно бегали по сторонам, руки дрожали. Когда-то Юра закончил кафедру оптики. Побеседовав с ним по микроскопии, я понял, что он был хорошим специалистом, и решил дать ему шанс. К сожалению, первый шанс Юра упустил. Он так мандражировал, что утром перед экзаменом в магистратуру выпил для храбрости стакан водки. Узнав об этом, я пошел к председателю приемной комиссии Печаткину, всё ему объяснил и попросил сделать скидку на Юрино состояние. «Конечно-конечно», – душевно заверил меня Печаткин. Возможно, он так бы и сделал. Но Юре попался билет про устройство микроскопа, и когда по ходу ответа Печаткин сделал ему какое-то замечание, Юра начал спорить. За что и схлопотал двойку. Юра вернулся с экзамена сам не свой. Но я взял его в свою команду. Он пообещал с пьянством завязать. Юра был компьютерный гений. Модернизировал семь наших компьютеров и понаустанавливал массу полезных программ. Но однажды Юра не пришел на работу. Пришла его мать и сообщила, что у сына запой и глюки, мерещатся черти. На дне каждой бутылки водки сидит чертик и ждет, когда же до него доберутся. Отчаявшаяся женщина стала умолять простить сына. Вскоре Юра вышел на работу и дал клятву, что больше – ни капли. Через три месяца сорвался снова, а когда вернулся, то начал глупо оправдываться. Я жестко сказал ему: «Единственное оправдание пьянства в том, что оно убивает пьющего. Я расцениваю Ваши срывы как неуважение ко мне. Даю Вам последний шанс». Юра шанс реализовал. Нынче он возглавляет отдел сборки системных блоков на фирме и копит деньги на мерседес. У него появилась поговорка: «Счастье не в деньгах, а в том, чтобы стать от них экономически независимым».
Ко мне в аспирантуру поступил Тима. Через три месяца завкафедрой Печаткин вдруг распорядился перевести его к другому шефу. Тима не согласился. Тогда ему перестали платить стипендию. Он обратился в дирекцию, которая долго эту «проблему» обсуждала, а потом оставила Тиму у меня. Не буду перечислять все подобные случи, а то боюсь вас утомить. Хотя на счет Тимы я потом пожалел. Первый год он работал хорошо, старался, второй год – кое-как, а третий – никак. Я снисходительно смотрел на его прогулы, списывая их на его семейные обстоятельства (молодая жена, ребенок). Неряшливость экспериментов оправдывал его рассеянностью. Но когда неожиданно вскрылось, что он подменил в моем компьютере хорошую оперативку на плохую, а хорошую кому-то продал, я разозлился и решил его выгнать. Но не выгнал, снова пожалел. Денег ему на семью не хватает; вот и попутал бес. Я отправил его на месяц в Америку к Рэнди, надеясь, что вернувшись оттуда с деньгами Тима перестанет тратить время на мелочные подработки. Ничего подобного. Вернувшись с деньгами (но с нулевыми научными результатами), Тима обнаглел и не появлялся на работе по нескольку недель. Чертополох наглости произрастает на почве безнаказанности. Но безнаказанность не остается безнаказанной: аспирантские три года истекли, а диссертацию он не сделал. Ходил туда-сюда, шмонался, бегал по сомнительным фирмам, занимающимся сетевым маркетингом. А когда наконец ушел из лаборатории, выяснилось, что кое-что умыкнул с собой. Да еще начал распространять слухи, что у Никишина не наука, а лженаука. Вот поросенок! Благодарность – известное слово в мире слов и неизвестное качество в мире людей. Не ждите благодарности и тогда не удивитесь неблагодарности. Человек неблагодарен, и это нормально в той же степени, как хвост у обезьяны. Как известно, человек признателен за благодеяние лишь до тех пор, пока надеется на следующее благодеяние.
Как-то раз я повесил в институтском холле объявление, что ищу новых аспирантов. А на следующий день, проходя мимо доски объявлений, заметил краем глаза, что на моей бумажке появилось что-то красное. Подошел поближе и увидел. Крупными ярко-красными буквами поперек текста было начертано: «Осторожно! Жулик!!!». У меня аж в глазах потемнело. Мерзость. Гадость. (Почему-то вспомнилось, как в детстве кто-то на мой День рождения прицепил ко входной двери квартиры бумажку с намалеванной рожей и надписью «КЕША ДУРАК»). Рядом с объявлением я увидел информацию завкафедрой А.В.Печаткина о расписании занятий для аспирантов. Там заголовок и время занятий были подчеркнуты тем же ярко-красным маркером. Значит, та же рука? Не может быть! Каждый раз, сталкиваясь с чьей-то подлостью, я удивляюсь, поражаюсь, теряюсь. И в этот раз тоже был в смятении, не хотел верить логике. Нет, не может быть, чтобы это сделал Печаткин! При всех своих недостатках он не способен на такую подлость. Не может быть, чтобы человек радостно здоровался со мной за руку, беседовал, улыбался, а за глаза делал такое.
Визит к графу Орлову
Административное давление на меня и моих сотрудников неуклонно возрастало с каждым годом. Газ под давлением стремиться расшириться или взорваться; человек под давлением хочет того же. В конце-концов терпение мое лопнуло и я заявил замдиректору В.Н.Орлову: «Валерий Николаевич! Некоторые члены дирекции и руководители кафедры постоянно выкручивают руки моим аспирантам и магистрантам, уговаривают уходить в другие лаборатории, грозят провалом защиты, пытаются лишить стипендии. Мне всё это безобразие осточертело». Орлов, на правах старшего и начальника, спросил строгим голосом: «Викентий! Почему ты всё время со всеми ссоришься?». – «Да не ищу я никаких ссор! Хочу только, чтобы не мешали работать». Орлов раздраженно проскрипел: «Вокруг тебя конфликты, потому, что ты сам конфликтный: не умеешь ладить с людьми». – «Да какой же я конфликтный? В моей группе за 5 лет не было ни единого конфликта. Тот, кто занят делом, не имеет времени для ссор. А „ладить с людьми“ – это Вы имеете в виду, что нужно закрывать глаза на чью-то халтуру, говорить лживые любезности, участвовать в совместных пьянках, льстить начальству и вылизывать задницу Вашей вонючей дирекции?». Тут Орлов повысил голос до крика: «А! Тебе наш Институт не нравится!? Так мы тебя здесь не задерживаем!».
В любом конфликте виноват не тот, кто не прав, а тот, кто кричит. Я разозлился и, сам от себя не ожидая, резко выдал следующую тираду: «Да, не нравится. Только не пойму, по какому это праву дирекция собирается предложить мне уйти? Институт-то вроде пока государственный. Или дирекция его уже приватизировала? Разве Институт – Ваша персональная графская вотчина? Может быть, Вы хотели бы, чтобы я, вместо того, чтобы работать, „налаживал отношения“, как это делают многие вроде Комаряка и Судихиной? Что ж Вы вытаращились, дорогой граф Орлов? Сами напросились на правду, теперь слушайте. Дирекция поддерживает не тех, кто вкалывает, а тех, кто преданно ее вылизывает. Вот почему у Института нет крупных достижений, мало грантов, изобретений и хороших статей. На работу люди ходят кое-как, на пару часов, да и то не каждый день. Ученый совет не собирается по полгода. Директор отсутствует по нескольку месяцев. Резко упало количество молодежи, остались одни старперы… Вот сегодняшний портрет Института. Ну, скажите, что это всё неправда!».
