Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану
– Я могла бы здесь жить, – с удовольствием оглянувшись, сказала Эля. – А ты? Мог бы уехать из города?
– Конечно… Особенно с тобой…
Эля взглянула на Митю, засмущалась, отвернулась. Вот когда она смущается, это несравнимо ни с чем. Такая сладкая, огромная нежность разливается по его груди, так хочется ее прижать, спрятать ото всех, стать с ней одним целым… Митя даже закашлялся от волнения и покрепче обнял Элю. Потом остановился.
– Мы так не дойдем никогда! – негромко засмеялась девушка, обнимая его.
Целый мир, огромный новый мир, в котором все по-другому. Как будто не видел и стал видеть. Или в мире появились новые краски, или природа расцветилась после долгой муторной зимы. Столько новых острых ощущений, столько наслаждения, какая же пресная жизнь была у него раньше, пока он этого не знал, а ведь это только начало, только прелюдия… Митя поднял ладонями Элин подбородок и заглянул ей в глаза. Спросить? Или об этом не спрашивают? А если обидится, если рассердится, он слышал такие истории… Что ему важнее – чтобы она не рассердилась или чтобы прелюдия, растянувшаяся на столько дней, перешла… в основную часть. А что – основное? То, чего пока не было и от чего волнуется и взрывается его тело, или то, что в душе? Или это не разделить…
Митя рассердился от собственных мыслей. Он об этом думает, потому что… потому что не понимает, чего хочет она. Могла бы и яснее как-то выражать свои намерения. Потом рассердился от того, что Эля, как будто не видя и не понимая его смятения, идет, легко помахивая какой-то веточкой, что-то красивое напевая. «Je suis malade… completement malade…» – пела она, дразня его своим спокойствием, ясной улыбкой, свежестью, своим летящим, проникающим в него голосом…
Митя потряс головой, поднял камень, зашвырнул его далеко в поле. Эля лишь подняла брови, но ничего не сказала. Пошла вперед. Легкая, грациозная, свободная. Как будто ничья. Как будто только что и не целовала его. Идет, не оборачиваясь, уверенная, что он догонит… Ах, так! Картинка, пронесшаяся в этот момент у Мити в голове, испугала его самого. Конечно, и так бывает. Но он так не хотел, он хотел по-хорошему, по согласию, даже наоборот, чтобы она сама к нему подошла… Он не имел в виду никакой грубости, никакого насилия… Но картинка, которую он увидел, такая яркая, такая жаркая…
– Можно воды? У тебя была вода, я видел, – хриплым голосом попросил он Элю, догнав ее в два прыжка и стараясь не сталкиваться с ней глазами. Кто-то внутри него живет, кого он, оказывается, совсем не знает…
Позвонил отец. Митя старался говорить спокойно, но, видимо, ему это не совсем удалось.
– Ты скоро там? – спросил отец.
– Думаю, да. Но… тут еще надо передвинуть кое-что…
– Хотел как раз с ней поговорить, я подойду, наверно, через полчасика, чай допью…
– Нет! То есть подходи, но Таисия собиралась уйти, вот поручила целый список…
– Так я тебе помогу, – мягко сказал Филипп.
Догадался? Он догадался, что Митя так же далеко от школы, как и от дома?
– Не надо, бать, смеяться будут, здесь же другие ребята еще.
– Ах, смеяться надо мной будут… Ладно, сына, дома разберемся… – Филипп резко отключился.
Митя перевел дух. Что будет дома, сейчас думать не надо. Главное, чтобы отец не пошел в школу. Пусть лучше рассердится.
– Все хорошо? – спросила Эля.
Митя кивнул.
– Вот здесь поворот. Смотри, кажется, вон там забор какой-то.
Они подошли к старому забору, когда-то покрашенному зелено-голубой краской, невысокому, сквозь который хорошо проглядывалась территория.
– Где бы нам перелезть…
Митя перемахнул через забор в том месте, где он покосился, и помог перелезть Эле. Территория старого пионерского лагеря была вся заросшая. Аккуратные когда-то кусты калины и боярышника превратились в густые непролазные заросли, вымахали сосны, осины, березы, сквозь дорожки, уложенные плиткой, продралась трава.
– Смотри! – Эля наклонилась, сфотографировала землянику, выросшую между плитками, сорвала ягоды. – Ешь… – Она положила несколько ягодок в рот Мите.
Тот не отпустил ее руку. Как-то не думается о деле, о важном деле, ради которого они приехали, о котором он думал всю зиму – он ведь давно это замыслил… Но когда она рядом, этот запах – то ли от ее волос, то ли от ягод земляники… Эти влажные губы, испачканные ягодами, сладкие, податливые, ее горячее тело под тонким платьем…
Эля отступила от него.
– Что? – резко спросил Митя и шагнул снова к ней.
– Мы хотели что-то найти здесь. Ты хотел.
– Успеется.
– Мить… – Эля смотрела на него совсем не тем взглядом, которого он ждал.
– Что?!
Понятно, ему все понятно. Это то, о чем рассказывали, очень грубо, цинично, другие парни. И что ты с ней поделаешь, если она так с ним…
– Но мы же не за этим сюда приехали. Ты не за этим сюда стремился.
– Ну, еще раз скажи! Скажи!!! – выкрикнул Митя. – Одно другому не мешает! – буркнул Митя, чуть погодя, заставляя себя не кричать, не показывать ей, как ему обидно. Вот позор какой, а! Еще и говорит прямо… Понимает все, значит. Понимает и не хочет. Почему? Почему?!! Может, не спрашивать разрешения? Не ждать, пока она согласится… Не нюниться, ведь это тоже нюни!
Митя опять шагнул к ней, Эля не двигалась с места, не отступала, не поднимала рук, чтобы обнять его… Почему-то совершенно некстати он вспомнил, как дал себе слово в Юрмале, что ее вообще ни один мужчина никогда не коснется, потому что она ангел, а не девушка… Ерунду он тогда надумал, конечно, но…
Эта мысль помешала Мите.
– Ладно! – махнул он рукой.
Говорить ей, что она права, он не будет, но… И действительно. Он хотел найти скульптуру, ради этого ехал, а вовсе не ради Эли, точнее, не ради того, чтобы перешагнуть черту, отделяющую его от мира взрослых мужчин. До нее осталось полшага. Сделает ли он их сегодня?
Митя дома взял тайком у отца две сигареты и коробок спичек, сунул их в рюкзак. Вот сейчас он как раз выкурит одну сигарету. Он уже пробовал пару раз курить, год назад и недавно, с Деряевым, его не стошнило, не закружилась голова, было вполне нормально. Больше не хотелось, правда. А сейчас как раз тот момент, когда можно покурить.
Мальчик отошел в сторону, сел на ступеньки заколоченной веранды. Удивительно, что за много лет, когда лагерь явно был брошен, никто здесь не жил, не пытался проникнуть. Стекла были все на месте. Нигде не было следов ни пикников, ни вообще людей, посещавших это место. Митя достал сигарету, не глядя на Элю, закурил. Вот то, чего ему сейчас не хватало. Отец бы сделал именно так.
Сбоку от тропинки на столбе висели старые круглые часы, остановившиеся когда-то на 11.42. Без восемнадцати двенадцать. Интересно, ночи или дня? Был день, ясный, летний, или, наоборот, морозный, январский, или пасмурный, осенний, когда стрелка, и так двигавшаяся еле-еле, последний раз щелкнула и замерла, не дотянув даже до без четверти? Или же была ночь, часы могли остановиться в полночь, это было бы символично, есть же такая книжка, детектив, кажется… Это красиво – остановиться в полночь, на грани нового дня, но они не дотянули, не смогли. Почему-то Мите казалось, что они остановились все-таки утром. Была жизнь, пели птицы, скорей всего – ранняя весна. Почему – он и сам не знал. Но он четко видел сейчас, как шли стрелки, шли и замерли, покачнувшись. Все. Точка.
– Митя! – Эля ахнула, увидев его с сигаретой. – А я думаю, откуда запах идет. Ты что, куришь?
– Да! – Мальчик небрежно стряхнул пепел, как отец всегда делает. Мать, правда, гонит Митю, не разрешает ему толочься рядом с отцом, когда он курит на лестничной клетке, но Митя все равно любит стоять рядом, вдыхать ароматный дым. Чуть-чуть начинает дрожать в голове, но хорошо, приятно, мысли как бы затухают, уже так не прыгают, все воспринимаешь как сквозь незримую, но плотную пелену. А уж когда сам куришь – тем более.
Митя курил с удовольствием, глубоко затягиваясь. Всего ведь третий раз курит, а как будто курил всю жизнь!
– Садись рядом! – бросил он Эле.
Эля, покачав головой, отошла от него, побрела дальше по тропинке. Симпатичные одноэтажные корпуса, с резными наличниками, балясинами в русском стиле, хвостатыми петушками, растительными орнаментами, все такое старое, милое. Когда-то здесь кипела жизнь, теперь – гнезда птиц под крышей, земляника, желтые шары жарков на длинных гибких стеблях, ромашки… Эля увидела крупного ежа, быстро перебегавшего дорожку, остановившегося посередине, за ним шли ежата, шесть или семь маленьких ежиков, у одного на иголках зацепился листик. Эля сфотографировала их.
За большим кустом с белыми соцветиями была небольшая площадка. Эля прошла на нее, на ходу сорвав веточку с цветками.
На площадке посередине стоял мишка, в шляпе, чем-то напоминающей любимую Митину шляпку, но еще и с кокетливым цветочком на ободке. В руках у мишки была то ли удочка, то ли сачок, теперь уже не разобрать, верх был отломан. Плотненький, фигуристый мишка стоял, расставив ноги, упираясь в постамент, горделиво, по-барски, но при этом у него такая растерянная, жалкая ухмылка на мордочке…
