Маргарита Азарова - Оцелот Куна
Такой «привилегией», как посещение детского сада, Жанна пользовалась сполна. Домой её забирали исключительно только на выходные, и кроме неконтролируемого раздражения, упрёков и недовольства матери одним лишь её присутствием, Жанна по отношению к себе не чувствовала.
– Какая у вас упрямая девочка, – говорили матери Жанны в детском саду. – Ни за что не попросит прощения, а будет упорно стоять в углу вопреки всем разумным педагогическим доводам. Вам, наверное, очень тяжело с ней приходится?
Мать Жанны недоумевала по поводу высказываний воспитателей детского сада: ребёнок как ребёнок. Дома её не видно и не слышно.
– Может, мне наподдать ей хорошенько, внушить, так сказать, как нужно себя вести?
– Что вы, ни в коем случае, несмотря ни на что – они же детки, ещё ангелы, – мягким спокойным тоном возражала педагог-психолог детского сада, – хрупкая детская душа – лист чистой бумаги. Как постигнуть мир и понять, что ты сделал не так, за что тебе взрослые делают больно. За что ставят в угол, бьют ремнём, часто даже не объясняя, в чём же вина ребёнка, совершающего тот или иной поступок в первый раз. И вот – уже сделаны первые тёмные штрихи в этой открытой миру, солнцу детской душе. Появляются ростки обиды и скрытой ответной агрессии на непонятный жестокий мир взрослых. И листок великолепной чистой бумаги – душа ребёнка – постепенно превращается в лакмусовую бумажку, отражение тех, с кем она рядом. Ребёнок становится замкнутым, затравленным, закомплексованным волчонком, желающим только одного: чтобы эти взрослые оставили его в покое. А такие взрослые мамки и папки, ограниченные, нравственные, прямо скажем, уродцы, вершители детских судеб могут даже получить всплеск положительных эмоций от наказания своего ребёнка, убеждённые в том, что они не бездействуют, а очень активно занимаются воспитанием своего отпрыска.
И мать Жанны, удивляясь этим странным речам, даже не догадывалась, насколько сказанное было близко к истине в формировании характера Жанны.
Упрямство? Да, оно проявлялось внезапно, как неуправляемая молния, и здесь уж – бей её хоть чем, даже рукояткой веника, она не будет плакать, не будет убегать или защищаться, а будет стоять и упорно принимать удары без единой слезинки на лице и с отрешённым безразличием в глазах. Но это ж бывает так редко. Пусть не наговаривают. Она обычная – такая, какими должны быть дети в её возрасте.
С упрямством сорняка сквозь плотную кору асфальта Жанна пробивалась к месту под солнцем, – так сказал бы о ней писатель.
Находясь в одном пространстве, мать и дочь редко соприкасались: если мать была дома, то Жанна носилась где-то на улице, не докучая своим присутствием, боясь натолкнуться на грубость. Так и жили: если мать на порог, дочь за дверь, если мать за дверь, дочь на порог. Они почти не виделись в моменты их вынужденного совместного пребывания дома. А если вдруг мать и дочь оказывались вместе, то Жанна вела себя так, что «через неё можно было смотреть телевизор» – настолько её присутствие было незаметным.
Разговоры на общей кухне огромной коммуналки – бурлящей, кипящей, пахнущей всем на свете – делали мать Жанны невольной слушательницей соседки, бывшей актрисы, которая даже нравоучительные темы излагала с театральным эмоциональным накалом мелодраматических страстей. Время от времени разговоры вращались вокруг школы. Племянник, часто гостивший у авторитетной, но, надо заметить, одинокой соседки, был не совсем прилежным учеником и, получив очередную двойку, прятался от гнева родителей под крылом обожавшей его тётушки.
– Нынешние школы, – вещала тётушка-оракул, – просто вызывают отвращение, и кто в них преподаёт: учителя, не умеющие объяснить свой предмет. Они просто прикрывают свою безграмотность наносной строгостью по отношению к школьникам. Я считаю, что, поставив двойку, ты подписываешься в своей несостоятельности учителя, педагога и личности, в способности существовать в этой очень сложной профессии, требующей от человека не только больших знаний в своём ремесле, но и определённой организации мышления, высокого морального уровня. Настоящий педагог – это человек с большой буквы, который не угнетает таланты и достоинства ребёнка, а лишь стремится подавить его отрицательные зачатки проявления характера и не выравнивает всех в одну линию, не измеряет одной меркой, а даёт вырасти индивидуальности.
Последние слова, как правило, произносились не менее чем на тон выше, и для весомости сказанного указательный палец застывал перед глазами ближайшего к ней слушателя; казалось, что для убедительности её напудренный нос почему-то зрительно вытягивался, ставя восклицательный знак под всем сказанным.
– Вот, значит, какие сейчас учителя, – с видом непоколебимой уверенности во всём том, что вещала бывшая актриса, вторила ей мать Жанны, – вот кому мы доверяем своих детей.
Соседка, довольная произведённым её речью эффектом, удостаивала своих слушателей многозначительным взглядом и улыбкой густо напомаженных губ.
В школьные годы Жанна также целыми днями была предоставлена сама себе. Никого не интересовало, где она бывала и с кем, приходила в определённое время домой – и этого достаточно, больше от неё ничего не требовалось. Главное внешнее благополучие и внешнее исполнение материнского и дочернего долга. Ни мать, ни дочь не интересовались делами друг друга. И если Жанна приобретала какие-нибудь навыки в жизни, это только благодаря своему желанию этим чем-то заниматься. Иллюзия семьи, её видимые атрибуты для Жанны были соблюдены: накормлена, напоена, одета. Отношение похожее на кость, брошенную собаке: вроде участие проявлено, а уж подавится она ей или нет – никого не волновало. Положительное мнение как о прилежной матери есть. Что ещё нужно?…
Мать Жанны была очень далека от мысли, что у ребёнка может существовать собственный внутренний мир, в котором она, мать, должна занимать главное место – как пример для подражания, как источник любви и нежности, как опора и советчик в трудностях, с которыми встречается её несформировавшееся в нравственном, человеческом плане дитя.
Жанна не понимала, почему некоторые девчонки, с которыми она общалась, повторяли: «А вот моя мама говорит…» И беспрекословно делали то, что говорила им мать. Она, ни разу не заснувшая под колыбельную, не знавшая материнского поцелуя перед сном, – из какого источника она могла напиться всем тем богатством чувств, которые может дать только мать, если этот источник безнадёжно скрыт под огромным слоем равнодушия и неприязни к ней, Жанне.
Она же испытывала только чувства обиды и неприкаянности. Но, по мере взросления, Жанна запретила себе плакать и стала воспринимать отношение матери и окружающих людей к себе как само собой разумеющееся, другого отношения она просто не знала, и ей казалось, что за дверью каждой семьи живут такие же «зверушки»: «Так устроен мир», – решила она и стала вырабатывать в себе иммунитет независимости.
2. Жемчужные слёзы
Во сне с Жанной происходили необычные, сказочные события, и, пробудившись ото сна, ей так хотелось поменять местами сон и реальность.
И эта ночь не была исключением: во сне она – Жанна – юная принцесса далёкого острова в океане. На острове – изумрудно-зелёные лианы с круглыми листьями и красными цветами, похожими на гигантские колокола.
Лёгкий ветерок, дующий с океана, касается их, они отвечают ему покачиванием и нежным, чуть звенящим пением. Лианы укрывают собой от яркого солнца дворец с колоннами и античными статуями, окнами из разноцветных мозаичных стёклышек, которые, мерцая бликами, создают внутри замка обстановку умиротворения и покоя. Принцесса лежит на кровати под шёлковым балдахином. На мраморном столике рядом с кроватью – вазы с заморскими фруктами, кувшины, наполненные нектаром. Воздух насыщен запахом ванили. К ней подходит принц, становится на одно колено и обращается со словами: «C днём рождения, Жанна. Я так тебя люблю. Будь моей женой», – протягивает шкатулку, в которой – необыкновенной красоты жемчужина. Жанна счастлива, одно огорчает: лицо принца остаётся для неё загадкой, оно всё время ускользает от её пристального взора… Вдруг с моря дуёт сильный ветер, начинается шторм, который смывает в океан дворец, принца…
Слёзы обиды катятся по её лицу. Слезинок очень много. Они падают вокруг, падают ей в ладони… превращаясь в жемчужины… Она судорожно сжимает их в кулачок и тут просыпается оттого, что мать тормошит её со словами:
– Что ты дрыхнешь, соня, а ну вставай, день рождения свой проспишь…
Ей хочется вернуться в сон. Ведь она так и не разглядела лицо принца…
Сквозь смеженные веки видит, как по половице ползёт ленивый таракан.
Жанна зажмуривает покрепче глаза, стараясь тем самым остановить момент пробуждения, вновь погрузиться в небытие сна, потому что реальность такая, что гнуснее не придумаешь…
