Владимир Фомичев - Человек и история. Книга четвертая. Москва коммунальная предолимпийская
Я быстро сделал расчёты пяти вариантов печки на угольной мелочи, а также эскизы общего вида к ним, и стал не спеша конструировать отдельные узлы, детали механизмов.
Лебедев, видя моё усердие, явно не поощрял его: не спеши и не суетись – здесь это не принято, больше отрывайся на посещение технических библиотек, выставок, которые постоянно проводятся в Москве. Чтобы не быть голословным, он сам посещал их и часто приглашал меня. Так мы с ним посетили болгарскую выставку, где болгарские конструкторы экспонировали печку на угольной мелочи. Солидный болгарин – конструктор этой печки – демонстрировал желающим увидеть её работу. А его помощница очаровывала немногочисленную публику имитацией приготовления различных блюд.
Один из любопытствующих, сильно грассируя, спросил: «Можно на этой печке опалить курицу?». Деловитая болгарка даже вздрогнула от такого вопроса, смутилась и очень сильно покраснела. Как потом выяснилось, слово «курица» на некоторых славянских наречиях обозначает интимное место у женщин. Следуя совету Лебедева – а он теперь был мне не только друг, но и начальник, – я приходил на работу к положенному времени, отмечался в журнале, общался со своими коллегами в лаборатории. Отдохнув на рабочем месте и сделав отметку в журнале, отправлялся на приглянувшуюся мне выставку.
Так, впрочем, поступали многие. И, если я, заглянув на эту выставку, мог посетить ещё и музей, то женщины на другой день, шушукаясь, демонстрировали свои обновки.
– Ну не стоять же в очередях с приезжими! – презрительно оправдывались они.
Такое положение дел явно всех устраивало. В коллективе никогда не случались ссоры – всё разрешалось мирно, дружелюбно, доброжелательно.
Прошло не так уж много времени, а в Третьяковской галерее я уже знал все демонстрируемые картины «в лицо», и если бы не бахилы на моих ботинках, то меня вполне можно было бы принять за работника картинной галереи. Я по-хозяйски расхаживал по залам, раскланивался со знакомыми сотрудниками галереи. Они заранее предупреждали меня, где, что и когда будет демонстрироваться новенькое или из запасников.
В киоске галереи я приобретал репродукции отдельных картин, с завистью поглядывая на валютные альбомы, пока однажды, осмелившись, не спросил: «А если перевести стоимость на рубли, сколько это будет?». Названную сумму тут же положил перед киоскёршей и, не надеясь ни на что, тут же получил альбом, роскошно выполненный за рубежом. Придя домой, я обстоятельно ознакомился с содержанием альбома, полюбовался высококачественным офсетом с искусствоведческими комментариями к картинам. Тихо радовался. Это что касается Третьяковской галереи и живописи.
Не оставил я «камня на камне» и в московских музеях. Правда, я никогда не жаловался, что там ничего трогать руками нельзя, так, как и не имел подобного желания, хотя у многочисленных посетителей оно было, и они даже запрыгивали за канатный барьер, чем возмущали блюстителей порядка.
Прослушал и пересмотрел я и весь репертуар Большого театра – разумеется, по валютным тарифам.
Самым же любимым домашним театром для меня стал Малый театр. Я ещё застал там немногих «актёров-аристократов», как их называла просвещённая публика.
Так что Москва оправдала все мои надежды. Не зря я так в нее стремился!
Глава 14. Командировка в Донецк
Всегда что-нибудь начинается со слов «как вдруг» – так было и на этот раз. Мы сидели в довольно просторном кабинете Бориса и курили. Как вдруг Борис, перебирая бумаги на своём столе, предложил мне:
– А не желаешь ли прокатиться на юг страны?
– А с какой целью? – насторожился я. – По глазам вижу, что не Крымом или Кавказом ты пытаешься меня соблазнить.
– Ещё бы – тебя разве проведёшь? Тут вот предлагается командировка в Донецк. Согласись: всё же не на Север.
– А что за надобность? – деловито, как бы соглашаясь, спросил я.
Пока Борис читал, куда и зачем, про какой-то там реактор, крекинг угля, я уже в мыслях настроился на командировку.
– Да ладно, Боб, подробностей не надо – разберусь там, на месте.
– Да я в этом не сомневаюсь, поэтому тебе и предлагаю, – Борис подал мне лист с назначением цели командировки и пункта назначения. – Иди оформляй командировку. Время не ограничено. Всё делай по своему соображению. Тема эта плановая, утверждена учёным советом, – добавил он.
Была зима, но я не стал слишком утеплять себя – какой-никакой, но это всё-таки юг – и впоследствии пострадал от своего легкомыслия.
Когда я приехал в Донецк, был уже вечер. Ехать на завод, куда я командировался, было поздно. Искать же место в гостинице, пока я ещё не определился с командировкой, тоже показалось мне преждевременным. Я спросил у проходящего железнодорожника, как бы мне здесь перекантоваться. Тот показал мне рукой на черневшее недалеко здание:
– А вот туда подойди. Это гостиница для паровозников. Но они пускают всех – за деньги, конечно.
И меня без особых церемоний пустили. Взяли мзду, привели в комнату – не очень большую, полутемную, – показали кровать:
– Располагайся, бельё я уже здесь поменяла.
Я поставил свой портфель в тумбочку и не раздеваясь вышел.
В вокзальный ресторан мне идти не хотелось, и я спросил у стоявшего на остановке человека, есть ли поблизости приличный ресторан. Тот пошевелил пальцами: «А так, остановок через пять будет». Я поехал. В ресторане было полно народу, но официант быстро нашёл мне место, усадил и принял заказ, сразу же спросив, что я буду пить. Удостоверившись, что перед ним не абстинент, довольный, он пошёл выполнять заказ. Оркестр исполнял модную в ту время «Червону руту», и мне стало как-то тепло и уютно. Так, обласканный, я просидел некоторое время. Спустя это «некоторое время» ко мне подошёл официант и положил передо мной счёт.
– Рассчитаемся.
– Но я ещё не собираюсь уходить.
– Так мы ж и не гоним! Рассчитайтесь пока и сидите.
– Ну хорошо, – согласился я и полез за бумажником. Сунул руку во внутренний нагрудный карман, но бумажника там не было. Я в другой карман – справа, – но и там пусто. Я встал и стал проверять все свои карманы. Миролюбивое выражение на лице официанта сменилось подозрительным и даже враждебным.
– Я, кажется, оставил бумажник в пальто, – немного смущаясь, пробормотал я, – сейчас схожу.
– А мы вместе сходим, – поддержал меня официант.
Я получил в гардеробе пальто, накинул его на плечи для удобства и начал уверенно обшаривать все карманы.
Там были перчатки, ключи от квартиры, носовые платки. Не было только бумажника, в котором были не только деньги, но и документы, паспорт, командировочное удостоверение, билеты… На лице официанта было уже несмываемое выражение злорадства.
– Идём к администратору, – приказал он.
Администратор культурно спросил:
– Где проживаете?
– В Москве, – ответил я.
– А, москаль, – протянул администратор, но тут же спохватился. – А что же Вы не платите? – он ткнул пальцем в счёт, который вежливо положил на стол официант.
Я объяснил ситуацию и сказал, что я сейчас съезжу в гостиницу и привезу деньги.
Администратор рассудил так:
– Мы уже скоро закрываемся – Вам сегодня не успеть. Оставьте залог. Привезёте деньги – получите залог.
– Что Вам оставить в залог? Костюм, пальто… может, часы? – стал перечислять я и, подняв рукав, показал часы.
– О, Швейцария! – восхитился администратор. – Вот их и оставьте.
Я снял с руки массивный металлический браслет и положил часы на стол администратора. У официанта снова сменилось выражение лица, когда он увидел эти часы. Оно стало неистребимо алчным. В гостинице, присев на своё койко-место, я долго терзал свой портфель. Бумажника, как говорится, и след простыл.
Провалявшись без сна до рассвета (времени я не знал, так как часы были в залоге), я зашёл в отдел милиции вокзала. Объяснил всё там. Чобы я от них отстал, они мне даже очень сочувственно посоветовали обратиться в городское отделение милиции.
– Там у них охват шире нашего.
Я так и сделал. Объяснил городскому дежурному милиционеру. Тот дал мне лист бумаги (авторучка моя была при мне) и написал подробное заявление. Что и как, когда и почему.
– Теперь можете идти, – выпроводил меня дежурный, – заходите к нам – может, и повезёт. Иногда документы подбрасывают.
По правде сказать, в нынешней ситуации идти мне было некуда и незачем. Явиться на завод без командировочного удостоверения я не мог – как говорится, без бумажки я был хуже букашки. Оказавшись в такой ситуации, я понял, насколько человек жалок и беззащитен без этих бумажных и картонных изощрений времени! Я вышел на улицу и только тут понял свой промах с одеждой, когда собирался в командировку в южные края. А ведь это были бескрайние донецкие степи, где северовосточный ветер, который местные называют «бора», разгоняется так, что даже при не очень лютом морозе пронизывает всё тело насквозь. А тут ещё бесснежие, промёрзшие камни сами источают лютый холод, а чистейшее небо и ярчайшее солнце только подчёркивают этот ледяной холод. Да, в такой переплёт я, можно сказать, попал впервые, но зато основательно и бесперспективно.
