Владислав Картавцев - Восемнадцать часов дурдома
Злонамеренное торжество, оно шаг за шагом поглощало крупицы смысла, грозилось затопить сознание и ввергнуть в наполненный кошмарами сон, но герой не сдавался. Он проламывал хребты безумия, стягивал, сковывал зло, выкручивал руки, осознавая, что только движение есть жизнь, только в нем есть светлое присутствие ангелов, только оно может спасти и спастись, и только ему можно вверить самое ценное.
Его борьба переросла саму себя, она трансформировалась в состязание мишеней, она поочередно тянула и шла следом, она вышла, она скользила, она печалилась и веселилась, она и была тем сущим, что мог предложить герой. И не было против нее защиты, и не глумилась она, но только помогала пережить и понять, и свершилось! Тьма стала пятиться, тьма вошла в подобие преамбулы, тьма просила пощады, но нигде не могла заполучить её и вынуждена была спасаться, прятаться в норе, устремиться в безвестность и смотреть оттуда жалкой и побитой.
Герой торжествовал, он пел гимны, он читал осанны, и те, кто присутствовал, отзывались ему, они шли, и они же были на равных. Они пополняли его воинство, и оно становилось могучее, теперь оно не боялось, но дрожали от страха враги, разбегались и жалели о былых устремлениях, о падших бесцельно, о жертвах и варварах, что были повержены и остались лежать трупами на мерзлой земле.
И тогда случилось! Тогда из неведомых глубин космоса прибыл ветер. Он принес бурю, полыхали молнии, били наотмашь, и друзья сказали, что отныне покидают они, пришло их время – ведь долго еще будут слышны объятия потревоженных, долго еще никто и никогда не откликнется на зов, и долго вороны будут петь свою грустную песнь, зажатые в тисках безвременья.
Явилась развязка. Все уснуло, все погрузилось в жидкость, все замерло, закостенело, остановившись и предавшись созерцанию. И не было боле ничего, и молекулы, и атомы прекратили разбег, но уподобились Будде сияющего солнца, который смотрит свысока, и нет, и не дано ему другой кармы, но только созерцание и тишина, что правит миром снов и сновидений.
Герой остыл. Остыли его чувства, слова, и даже разум впал в уныние и прекратил мятущийся бескровный бой за понимание и сути, и размеров предстоящих битв и потрясений, он уподобился вопросу, который навис над всеми и был распят поочередно то одним, то третьим, то шестым. И явь взошла и скопом взорвалась многоголосицей, и раздался рокот, который вряд ли мог быть услышан помимо воли и намерения о том, что суть, и что есть истина в последней воле торжества. Божественно, и хочется еще алкать и прикоснуться к благодати реальной тишины и смерти, вопреки всему!..
***– Хочется алкать и прикоснуться к благодати реальной тишины и смерти, вопреки всему! Вот это его заплющило! – Андрей отключил экран и вышел наружу. Станция «Третьяковская», на стене: «Компания «Картон» Правило номер семь: без квартиры ты дурак совсем! Компания Картон – наши квартиры только для Вас!»
– Лузеры, и этим все сказано! – Андрей сравнил убогий плакатный слоган со своими свежими находками и, окрыленный, рванул на переход. Три минуты, и он оказался на станции «Новокузнецкая», где первым делом уткнулся в плакат: «Если вам говорят, что в «Картоне» лучше, правило первое: это неверно! Компания «Элитные дома от Палыча» – недостойны только сволочи!»
– Обалдеть! – Андрей, действительно, слегка обалдел и протиснулся в вагон, пытаясь понять, что же такое за ночь случилось с руководством метрополитена, что оно позволило обклеить все станции такой рекламой. – Наверное, хорошо заплатили! – в итоге пришел он к логичному выводу и снова уткнулся в планшет. Впрочем, нет! Было слишком неудобно, в поезд набилась жуткая толпа, так что Андрей просто не смог поднять руку с планшетом на уровень лица. Пришлось так и ехать до следующей станции «Театральная», где стало немного полегче.
Само собой разумеется, на самом видном месте красовалось: «Если вам говорят, что в «Картоне» лучше, правило второе: не верьте этому отстою! Компания «Элитные дома от Палыча» – недостойны только сволочи!»
– Парадокс! – Андрей прочитал рекламное объявление и даже чуть-чуть взгрустнул. – И вот эти люди с интеллектом белого гриба и ягеля живут, как сыр в масле катаются, а я не могу себе позволить даже на Канары бобылем слетать, не говоря уж о девушке за мой счет! Где, спрашивается, справедливость?
Он тяжело вздохнул и вслух процитировал недавно услышанную им понравившуюся эпиграмму из «Правдоруба и лихоборца товарища Неплоского», который шел по каналу «Культура на дне». Смысл программы был прост: вместе собирались писатели и поэты и острили один другого тупее. Впрочем, были и такие, которых хотелось слушать, и которым хотелось сопереживать. Например, основатель партии Сермяжные Лапти (ПСЛ), борец за социальную идею товарищ Многожильный. Именно его стихи больше всего нравились Андрею. Андрей негромко продекламировал::
Вот он на «Порше»Весь из себя видный,Весь из себя чинный,Весь из себя дивный!
Весь из себя при деньгах,Весь из себя при блате,Тупой, как пень, онИ налогов не платит!
Даешь пролетарское восстаниеПротив упырей-кровопийц!Устроим им в наказаниеОбед без трюфелей и устриц!
Пускай почувствуют,Как народ живет,Как народ воет,Как слезы льет!
Кормясь с помоек,Кормясь с подачек,Кормясь с помидоров,Выращенных на дачах!
Пускай безжалостнаПоступь капиталистов,У нас задача одна —Вытащить маузер и застрелить их!
Над ухом раздалось одобрительное покряхтывание. Андрей обернулся – рядом стоял дед, расплывшийся в улыбке:
– Молодец, сынок! Так их, паразитов, три шкуры с нас спускают, и никто ни за что не отвечает! Вот при Советской-то власти их бы всех прижали к ногтю, а сейчас что – один бардак и анархия! На вот, возьми визитку, активисты нам нужны, звони, приходи, бригада еще не полностью набрана, будешь за главного!
– Какая бригада? – Андрей пытался понять, что дед имеет в виду.
– Как, какая? Могильщиков антинародного режима, конечно! Манифестации, митинги, волнения и недовольства – это все наше, всё оплачиваемое! А ты парень подкованный, будешь у нас за горлопана-главаря, вон и стихи знаешь, так что считай, обеспечен работой на годы вперед!
– Нет, спасибо, дедуля! – Андрей твердо оттолкнул протянутую ему визитку, – я еще в ЦРУ не продался, чтобы в такое тяжелое время против собственного народа идти! Мне и без этого проблем на работе хватает, хочешь, чтобы меня за сто первый километр выслали?
– Ну, как знаешь! А мог бы и подкалымить! – дед мгновенно сник и отошел в сторону. По его лицу блуждали тени минувших сражений, побед и неудач.
– Похож на Чапаева в старости! – Андрей в последний раз кинул на него взгляд и отвернулся.
«Станция Тверская. При выходе из вагона не забывайте свои вещи!», – прогудел электронный мужик, и двери распахнулись. Поверх всей станции шла перетяжка: «Если вам говорят, что в «Картоне» лучше, правило третье: отстою этому не верьте! Компания «Элитные дома от Палыча» – недостойны только сволочи!»
– Какие, однако, настырные! Есть мнение, пока доеду до работы, захочу купить квартиру – или просто отобрать у «Картона» переселить туда Палыча, а самому въехать в его хоромы! А что по этому поводу скажет господин жЛОБ? Заглянем в ответы!
***Колесо вечности провернулось, оставив после себя послевкусие беды. Филигранный стержень был вынут, Толстая встала и покачнулась, как от удара битой. Глухой звук извне поколебал устои, спружинил и ушел, покинул пространство, наполненное страданием и болью.
Трясина была упразднена, картина вскипела и вылила сплеча настойку – медленно и с расстановкой. Толстая недоуменно воззрилась и пришла к выводу о несущественном, она хотела выговориться, но вдруг ее охватил страх, перемежающийся пониманием ненужности и сугубой кривизны проделок, поскольку иначе чем проделками сие назвать было невозможно.
Где-то вспорхнула птица, но пусть! Толстую несло. Могучий огненный поток подхватил ее и стремительно опрокидывал, а она, не в силах противиться, лишь жалко вращала белками глаз, печально уносясь в неведомые глубины мироздания без всякой надежды спастись.
Ее не было видно долго. Глас из тишины не нарушал рассвета, опричники не трубили в барабаны, ловко и подспудно пытаясь отгородиться от злодеяний венценосного монарха. Зов пучины был нескончаем. Ему вторило эхо, наполнявшее пространство удалью и лихоимством, стонущее и вызывающее на дуэль ошметки разума, все еще бывшей у Толстой и ее неразделенной души.
Вскоре все было кончено. Сарказм, как проявление всеобщего жизнеописания, здесь был лишним – и без него понятно проявление момента. Толстая очутилась обнаженная на древе, куда ее занесло ручьем сознания, улыбаясь и веря, что все, что сделано, было не зря, и благодарность последует, но если ее не теребить, но просто прикоснуться.
