Владимир Казаков - Роман Флобера
Вероника щебетала о чем-то своем. Я же спокойно вращал в башке мысли. Здорово, что прошла зима, весна вот. А сейчас, хоть и жара самаркандская, но календарно все-таки конец весны. И как знатный фенолог, берусь утверждать, что зима – это дикая глухая пьянка. А вот весна – это светлая опохмелка, когда после утреннего принятия пива неожиданно голубеет небо и растрепанные от солнечного счастья воробьи вдохновенно чирикают бетховенскую «Оду к радости»!
Я вспомнил, как однажды весной, да, конечно, это было именно весной, я встретился, не доходя до иняза, со своим другом Игорем. Оба грязные, встревоженно-взъерошенные, как две болотные выхухоли, чудом избежавшие разделки на воротники. От похмелья глаза у обоих перманентно выражали недоумение. Вокруг были проплешины бурого снега, удобряемого вонючими струями прорванной канализации. На небе грязно-блевотные тучи грозили мировым катаклизмом. Мы сели на лавочку и нахохлились. В институт идти не было ни малейшей возможности. Игорь крякнул и пополз в магазин. Минут через семь мы были обладателями шипучего вина «Салют». Мы осторожно, морщась от пузырьков, глотнули. Потом еще и еще. И тогда впервые я заметил, как вокруг нас, прямо на глазах, меняется мир. По улице заспешили по своим делам люди-братья. Тучи тотчас же распахнулись, и засияло радостное солнышко. Канализационные стоки заискрились и превратились в певучие весенние ручейки. Наши пожеванные лица распрямились, как у плакатных строителей коммунизма. Метаморфозы! Видимо, та мимолетная радость сиюминутных, волшебных превращений и привела меня потом к периодическим запоям. Но тот миг изменения в природе и собственном организме я запомнил навсегда.
Я глотнул водки еще. Гипсовый Ленин не подавал признаков жизни, лишь безучастно смотрел пустыми глазенками. Расслабленный организм обнаружил в башке дебильные строчки то ли из Николая Доризо, то ли из Евтушенко:
Ильич… Мне кажется, что где-то,В том мире колыбельных снов,Произносил я имя этоЕще до всех на свете слов.Слова потом,А он – вначале…
Нет, дальше не помню. Господи, какой бред! Девушка, услышав мое бормотание, встрепенулась:
– Что-что, Коль, я не расслышала?
– Ничего, и не вздумай запомнить. Хватит того, что у меня этой ересью все мозги проканифолены. Слушай, Вероник, вот я тебя не спрашиваю, как ты дошла до жизни такой. Это глупо. Я могу навскидку сообразить с десяток причин. Родителей ты, скорее всего, толком не видела. Изредка проскальзывает лишь мать. Из самых близких у тебя, наверное, только бабушка.
У Вероники округлились до карманного фонарика глаза.
– Откуда ты знаешь?
– Да ладно, трахнул тебя, скорее всего, отчим, однажды заехавший с матерью в гости. И ты обиделась на весь мир и начала трахаться напропалую. Или продвинутый деревенский одноклассник, а ты была в него влюблена, как белка в колесо. А он, естественно, оказался такой сволочью. Потом по проторенной дорожке потянулись другие товарищи. А однажды одна продвинутая подруга по секрету сообщила важную информацию. Что тут, дура, ты просто так всем даешь, а в Москве за это деньги платят. Ну, или что-то в этом роде. Можешь просто кивнуть, если хоть на треть я прав!
Вероника погрустнела и мотнула башкой.
– Кстати, на фига тебе столько денег сразу, или ты еще к тому же профессиональная воровка?
– Нет, нет, ты не подумай чего такого. Я честная, – для убедительности Вероника чуть приоткрыла рот и усердно хлопала глазами, – просто, ну, обстоятельства такие. За квартиру, где мы с девчонками живем, попросили за два месяца вперед. И бабушка позвонила, угол у дома по весне поплыл, и крыша в дождик подтекает маленько. Но я отдам!
– Слышь, ты, я уже сказал, проехали. Кстати, как-то в этом роде я себе это все и представлял. Да, как у тебя с наличностью?
– Ну…
– Ясно, вот держи, тут пятнашка, особо не фуфырь, я тебе не Абрамович.
– Ой, правда, что ли? – У Вероники, по детски заблестели зеленоватые глаза. – Прямо просто так?!
– Ну не совсем… – деловито, по-хозяйски, потянулся я и отхлебнул еще немного водки, – придется отработать.
Причем, несмотря на чистоту помыслов, я все равно чувствовал себя каким-то латиноамериканским сутенером. И обязательно потным, грязным, в вонючих оранжевых носках. В зеленую полосочку.
– Что, прямо здесь? – Вероника погрустнела, но начала деловито осматривать параметры скамейки, окна и балконы вокруг, видимо, на предмет несанкционируемого наблюдения за процессом.
– Дура! Я тебе книжки принес! Будешь в свободное время, чтоб на это самое, нагулянство, не тянуло, книжки читать! Потом расскажешь о прочитанном. Вот тебе чеховская «Каштанка», вот Джек Лондон «Сердца трех». Это совсем просто, дурацкий фильм с Жигуновым наверняка видела. А вот ранние рассказы Бунина, там про любовь, и вообще, язык. Да, кстати, – вдруг спохватился я, – а ты читать-то вообще умеешь? А то кто его знает, ваше поколение.
– Ты что, Коля, я очень люблю читать!
– Ну и чего ты читаешь, просто интересно?
– Как чего?! «Лизу», «Семь дней», этот, как его, клевый такой, а-а, «Отдохни!».
– Ну, все понятно. А книги-то какие-нибудь в руки брала?
– Конечно, – легко ответила Вероника, облизывая очередное мороженое, – Гюстав Флобер, «Воспитание чувств». – Продолжила нараспев: «Ее соломенная шляпка с перламутровым отливом была отделана черным кружевом. Капюшон бурнуса развевался на ветру, от солнца она закрывалась лиловым атласным зонтиком, островерхим, как кровля пагоды.
– Что за прелесть эти пальчики! – сказал Фредерик, тихонько взяв ее левую руку, украшенную золотым браслетом в виде цепочки. – Премилая вещица! Откуда она у вас?
– О! Она у меня давно, – ответила Капитанша.
Молодой человек ничего не возразил на эти лицемерные слова. Он предпочел «воспользоваться случаем». Все еще держа кисть ее руки, он прильнул к ней губами между перчаткой и рукавом».
Могу дальше, – искренне радуясь произведенному на меня впечатлению, улыбалась Вероника.
– Не надо!!!
Да-а, впечатление на меня было произведено! Дурацкое слово «неизгладимое» в этом случае было совершенно уместно. Я бы еще добавил – «ошарашивающее». Есть еще одно ценное русское выражение: «оторопь взяла»! Вот это, пожалуй, самая точная характеристика моего состояния!
В удивительном состоянии задвига я встал и довольно четким шагом направился за угол. Вероника привстала.
– Сидеть! Ждать!
Направляясь, естественно, в ближайший винный, ну, туда, через двор, направо, я пытался отмотыжить мозги: «Значит, так, эта безмозглая шлюшка из провинции читает наизусть Флобера. Так. А я пытаюсь заняться ее образованием и воспитанием. Так. Чушь какая-то!»
Полбутылки вермута я заглотил на обратном пути. Вероника, как зайчик, сидела на лавочке.
– Значит, так: вранье и прочие сказки венского леса – вон! Откуда ты взялась такая умная, что наизусть читаешь Флобера?! Я, может, и сам в детстве читал его. И даже в армии, на сержантские двенадцать рублей, в увольнении купил его собрание сочинений. Сдуру. А знаешь, как тогда хотелось пива, или этого, ну, мороженого! Но сейчас, правда, я плохо помню, о чем там речь. Так, какие-то вспышки памяти о нелегкой буржуазной жизни девятнадцатого века. Но это не важно. Мне тогда понравилось. Опять же он дружил с Тургеневым, которого я уважаю. Слушай, может, ты между делом вундеркинд и экстерном закончила литературный институт с красным дипломом?! А тут передо мной польку-бабочку под дурочку выкаблучиваешь?!
– Ой, Коленька, я не хотела тебя обидеть! Тут вот какое дело. Просто у нас в деревне, дома, у бабушки, была единственная книжка. Флобер. «Воспитание чувств». Ее бабушка на скамеечке на станции когда-то нашла. Ну и по ней, когда я была маленькой, она меня читать учила. И писать. Я с тех пор ее наизусть знаю. Хочешь, еще чего-нибудь из нее прочитаю?
– Упаси господи! – хлебал я уже вовсю вермутянского. – Знаешь, Вероник, а все же любопытно, как же повлияло на твое падение описание дам полусвета в романах Флобера… Да-а, можешь не отвечать, и так ясно. Ничего страшного. Хотя ситуация с тобой прелюбопытная. Надо же, Флобер! Знаешь, а на меня в свое время сильно наложил отпечаток писатель Гашек со своим безумным Швейком. Когда в детстве я много болел, родная мама, чтоб не ныл, по доброте душевной читала мне именно Ярослава Гашека. Почему, непонятно. Так вот, я считаю, да уверен, что вбитые в мой нежный организм, вместе с пилюлями, строки про раздолбайство бравого солдата со своими приятелями сыграли огромную роль в моей жизни! Так что, милая Вероника, мы с тобой жертвы тлетворного влияния мировой литературы!
– Зря ты, Коля, так. Я очень люблю эту книжку.
– Да все нормально, – добивал уже литруху вермута я. Что-то в последнее время вермут какой-то подростковый стал, раз-раз, и пусто. – Все нормально, просто на самом деле я категорически не знаю, даже не представляю, как тебя перевоспитывать. И главное, зачем. И кому это нужно? Тебе? Мне? Все это попахивает таким откровенным, даже не тихим, а громоподобным умопомешательством. Понимаешь, Вероника, – я уже хлюпал носом от жалости к собственной персоне, – бывают просто идиоты, это более-менее нормально, типа ну что поделаешь! А я идиот с напором! Причем устаревшей конструкции. Какой кошмар!
