Елена Чижова - Неприкаянный дом (сборник)
Как я завидовала им – избранникам мироздания, носителям Божьего дара.
Мои родители называли это призванием.
В кухне журчит вода. Дочь моет посуду. Дзенькает кофейными чашками. Судя по звуку, смывает раздражение. С ее точки зрения, мое упорство – необъяснимое упрямство. Догадываюсь, о чем она думает: «Мусик, ты ужасно упертая . Жизнь – разумный компромисс».
В отношениях с ней я всегда готова к компромиссам. Вот и сейчас встаю и возвращаюсь на кухню. Тщательно вытираю стол. Моя дочь легка на обиду: при случае может и вспылить. Я избегаю семейных сцен. Мне тяжко дышать их пылью. Эти запасы я исчерпала на ее отце.
– И все-таки: ты видишься с Витей? – любой компромисс имеет свои пределы.
– Нет, – на этот раз она отвечает миролюбиво. Раздражение кануло в чашки. – Не вижусь, а увиделась. Сегодня. Совершенно случайно.
Совершенно случайно. Похоже, сегодня – особый день. День неожиданных встреч.
– На улице?
Она удивляется:
– Почему на улице? Просто зашел в контору. Красавец, – она заводит глаза мечтательно. – Одет как принц Уэльский. Лучшие бренды. Обрадовался. Я, между прочим, тоже, – в ее тоне дзенькает вызов. – Посидели. Выпили кофе.
Глаза молодых похожи на сканеры: бренды они различают с одного взгляда.
– Где, в офисе?
– Почему? – ее удивляет моя непонятливость. – Вышли. Посидели в кафе.
Обеды – отдельная статья расходов. Все ходят в кафе. Надо держать марку. В их офисе не принято брать с собой.
– А как ты его узнала?
– Фамилия, в документах.
– И что? Что-нибудь рассказывал?
– Ну, – дочь пожимает плечами. – Нормально. Свой бизнес.
– Торговля? – мне трудно сдержать усмешку.
– Господи… Да какая разница!
– Большая, – я выжимаю тряпку, тщательно развешиваю над краном. Если не развесить, моментально пропахнет гнилью. – А как же институт?
– С тобой, – она поджимает губы, – невозможно разговаривать. Закончил. Институт холодильных установок.
Я говорю:
– Такого нету.
– Ну, значит, другой.
Другой так другой. Муравей-солдат может расслабиться. Похоже, он просто ошибся, преувеличил внешнюю угрозу.– Ты помнишь Елену Глебовну?
– Елену Глебовну? – на этот раз ее черед удивляться.
О той жизни я почти не рассказывала. Во всяком случае, никаких подробностей. Сначала она была маленькая, потом я старалась забыть, выкинуть из памяти.
– Мы вместе работали у Фридриха. – О Фридрихе я упоминала мельком. – Кажется, он убил человека.
Я отворачиваюсь к раковине.
– Убил?! – она удивлена. – Зачем?
– Это что – вопрос целесообразности?
За моей спиной она ворчит недовольно:
– Ну что я такого сказала? У тебя ужасная манера – привязываться к словам.
– Или его убили.
– Как это? Одно из двух: убил или убили. Что, не могут опознать труп?
– Трупа нет, – я отвечаю виновато. – Во всяком случае, пока не нашли.
– На нет и суда нет, – она разводит руками. – Пусть сначала найдут.
Меня коробит ее тон. Как в детективном сериале: главное – найти труп.
– Елена Глебовна прочла в газете: вроде бы он в бегах.
– Ну-у, – она тянет. – Смотря какая газета… Но по-любому нужен классный адвокат. Может, все-таки позвонишь?
– Кому? – у меня замирает сердце.
– Тете Яне. – Тема Фридриха для нее исчерпана. Во всяком случае, пока не найдут труп. – Не обижайся, – она устраивается поудобнее, – но ты, как всегда, усложняешь. Так бывает: люди по каким-то причинам расходятся. А потом проходит время…
– Нет, – я качаю головой. – Время никуда не проходит . Оно идет . Эти глаголы – не синонимы.
Дочь морщится:
– Брось… Я не твоя ученица. Ладно, пойду пороюсь…Компьютер включается с тихим воем. Вентилятор, вправленный в корпус, охлаждает железные внутренности. Умная техника бережет себя от перегрева. Единственный способ остаться в живых.
В сущности, дети хотят как лучше. Их матери, как им кажется, в ссоре. Дело детей – помирить. Их матери дружили с самого детства, сидели за одной партой. В конце концов, у них похожие имена: Тать-я-на и Ульяна. Три слога. Два из которых одинаковые. Но первые все-таки разные. Может быть, поэтому одна из них выбрала приставки и суффиксы, другая – муравьев. Детям кажется, что два должны перевешивать. Наверное, они правы. Если копнуть, то и перевешивать, в общем, нечего. Все взвешено и найдено легким .
Дети верят в чудодейственную силу времени: убийцы, идущего по пятам.
«Меня зовут Яна». Однажды даже исправила в классном журнале: закрасила первый слог. Директриса закатила скандал: журнал – официальный документ. Это вам не какой-нибудь альбомчик.
Наши родители были советскими людьми. Разница в том, что мои любили Евгения Онегина. А ее мать восхищалась подвигом молодогвардейцев. Особенно Ульяной Громовой. Назвала дочь в ее честь. Похоже, этой чести моя подруга стыдилась. А может быть, ее смущало простонародное звучание.
Самое интересное, что на следующий год они все-таки исправили. С тех пор так и пошло: Татьяна и Яна.
Когда меня окликали полным именем, ее имя отзывалось эхом.Интересно, что бы сказала моя дочь, если бы ей сообщили, что мать – соучастница убийства? Тоже спросила бы: зачем?
Адвокат должен верить в невиновность подзащитного. В то же время дочь обязана верить матери. Как же ей строить стратегию защиты, если мать утверждает, что виновна?
Вопрос, на который у меня нет ответа. Пусть решает суд.
«Граждане судьи! (Мысленно я любуюсь дочерью. Ей к лицу будущая роль.) В сложившихся обстоятельствах помощь – не соучастие. У моей подзащитной не было выбора. Она зависела от убийцы. Точнее, на него работала. Ее должность – помощник генерального директора. Факт не отражен в трудовой книжке, однако есть свидетели. Защита ходатайствует о приобщении их списка к материалам уголовного дела. Кроме того, не надо забывать о контракте. По условиям контракта она должна была поступить именно так ».
Я подхожу к зеркалу. Женщина средних лет улыбается мне через силу. Свидетели защиты помнят ее молодой.– Фридрих Великий, Фридрих Энгельс… Фридрих Барбаросса… ага, еще Гогенцоллерн… Фридрих Ницше… Представляешь! – она кричит из своей комнаты. – В переводе с древнегерманского это значит могущественный . Все Фридрихи целеустремленны и находчивы. Обладают прекрасными организаторскими способностями. С подчиненными корректны, но требовательны… В быту привередливы и брезгливы, – она возвращается на кухню. – Ну как, сходится? Кстати, в сексе весьма переборчивы…
– Почему – кстати? При чем здесь кстати ?
– Кстати? Разве я сказала – кстати? Я хотела сказать – дохлый номер. В Рунете этих Фридрихов – как грязи. Или, – она хихикает, – как донов Педров. И не сосчитать! Я оставила. Хочешь, сама поройся.
– Вводные слова надо употреблять к месту, а не абы как…
– Не хочешь – как хочешь, – она пожимает плечами.Фридрих – не имя и не фамилия. На самом деле его звали Евгений Фридрихович. Я раскладываю диван. Механизм, как всегда, заедает: надо отжать и дернуть. Одеяло волочится по полу. Скорее всего, из обрусевших немцев. Раньше я не задумывалась об этом: судя по русской фамилии, мать растила его одна. Иначе бы их выслали. Всю семью, в начале войны.
Свободный фасон
Чтобы уснуть, надо сосчитать до тысячи. Я считаю с закрытыми глазами. Мои глаза различают только цифры. Череда цифр движется беззвучно…
В этом смысле их судьбы похожи. Моя Яна тоже росла без отца.
Ее мать, жалевшая молодогвардейцев, какое-то время подрабатывала уборщицей. Об этом я узнала случайно. В их доме был общественный туалет. В подвале, рядом с парадной. Однажды мне ужасно приспичило . Ее мать мыла ведро под краном. Боялась обрызгать ноги. Черный кран торчал из стены. Вода лилась на пол, уходила в сливное отверстие. Я обмерла, попятилась…
У меня была другая семья. Родители преподавали в Полиграфическом техникуме. На работу шли как на праздник. По вечерам смотрели программу «Время» – отец говорил: надо быть в курсе . Никогда не пили кофе – исключительно чай. В маленьком чайнике заварка прозябала неделями: для них это не имело значения. Главное – иметь цель.
Отец говорил: «Цель должна быть высокой. Интеллигентный человек должен ставить такие цели, к которым нужно идти всю жизнь».
Идти – глагол несовершенного вида. Несовершенный вид – залог счастливой жизни.
Я уверена, мои родители были счастливы. Пролетарии умственного труда.
Сколько себя помню, отец писал диссертацию. По воскресеньям отправлялся в Публичную библиотеку. Читал материалы по Пушкину . Делал выписки. Для выписок нарезались карточки – в нашем доме картонные коробки не выбрасывали.
Возвращаясь домой, раскладывал по папкам. Это называлось: собирать картотеку. Свои папки он никому не показывал, даже маме. Она не настаивала. Говорила: интеллигентный человек имеет право на личную жизнь.
