Борис Носик - Смерть секретарши (сборник)
В четверг, у Риточки, Чухин начал очень осторожно, с такого почти официального, официального-дружеского тона, будто они и не спали никогда, а так, сотрудники, ну, что там у тебя, выкладывай, – невольно улыбнулся, когда понял, что правильно угадал, но угадал не угадал, а дело тут серьезное, особенно сейчас, под его оформление, когда любая нелепость, шероховатость, любая анонимка – и ходи потом доказывай и год, и два, и пять. Но Рита, похоже, ни на что серьезное не претендует, так что он дал ей понять, но так, не обидно, конечно, а как бы вскользь, что, вообще-то, не должно быть от него, потому что он, Юра, всегда очень осторожен, да и срок не совсем, не того, но, впрочем, все бывает, всякие чудеса, так что надо помогать всеми силами, поможем – вот тут важно было никаких конкретных обещаний, никаких сумм, прежде всего – доктора надо поискать, ах, уже есть, ну что ж, раз есть… Ах, ты не хочешь делать, ну что ж, как хочешь, – во всяком случае, он-то, Юра, он всегда, в любую минуту – и помощью, и деньгами, а ты не горюй, не пропадешь, насчет оставить, что ж, дело хорошее – дети цветы жизни, это правда, но только время теперь такое – все в десять раз сложнее, даже и родить не так легко стало, и международная обстановка, и экологический кризис, однако, если что надо, он со своей стороны…
В общем, вел себя, кажется, вполне пристойно – подарил ей духи, принес бутылку виски, цепочку на очки, мелкую, очень красивую, также авторучку на шею, на шнурочке, очень симпатичную, а штуки для ванной отложил на другой случай – еще представится, и один пласт тоже ей подарил – «Пинк Флойд», она этому цену знает. Потом они выпили, послушали Дассена: «э си тю нэгзистэ па…», тара-ра-та-рам-пам-пам, и было хорошо, лучше даже, чем в те разы, а может, он просто забыл – ему было лучше, ну а ей всегда хорошо, но тут вдруг в самый трогательный момент что-то вдруг как грохнет в дверь – Юра отпрянул к стене в смятении, потому что черт его знает, что это может быть и кто ломится в дверь ночью – может, какой-нибудь сотрудник редакции, у которого больше прав, или даже полиция нравов (ну, у нас такой нет, положим, но просто милиция, тоже хлопот не оберешься). А потом уж и вовсе было как дурной сон, стоны какие-то, кряхтение, пропитой голос:
– Рита! А Рит! Ритуль!
– Не беспокойся, – сказала Риточка. – Это дядя Леша. Сосед. Он пьяный. Как всегда. Сейчас встану…
Чухин не давал ей встать, все еще дрожа от пережитого страха, от унижения, от праведного возмущения и обиды – да что ж это, в конце концов, за свинство!
– Рита! – сказал хриплый голос за дверью с мольбой и упреком. – Я знаю, ты там. Мое дело маленькое, но мне чуток выпить, чучуть. Я был в угловом – ни портвейну, ни водки, ничего, коньяк, говорит, пей, это на какие, мать иху, деньги, да мне его даром не надо, а он, это ж надо, двенадцать рублей пол-литра. Когда я, можно сказать, мальчишка, на Втором Украинском фронте…
– Щас, дядь Леш! – крикнула Рита и подняла взгляд на Чухина. – Пусти, а, Юр… Он же мучается…
– Ты еще жалеешь его! – сказал Чухин с отвращением, отодвигаясь к стене. – Боже, что за страна! Что за народ! Ломиться ночью в квартиру…
– Квартира у нас коммунальная, – сказала Рита безъюморно, – ломиться не надо.
– Нет, все-таки там это невозможно, – сказал Чухин убежденно, наблюдая, как Риточка вынимает из тайника за шкафом бутылку и наливает в стакан анилинового цвета жидкость. – Скорей бы уж там они, что ли, телились с документами.
– От двери отодвинься, дядь Леш… – попросила Рита, возясь с замком. – А всего лучше на кухню ползи.
– Нет, нет, там это невозможно, – повторял Чухин, слушая хрипы и возню в коридоре: наверно, Рита помогала пьянице-соседу добраться до кухни, выпить и впасть там в полное беспамятство. – Там это невозможно!
Строго говоря, несмотря на долгие годы, проведенные за границей, Юра Чухин не знал толком, что возможно и что невозможно, скажем, в той же Франции, потому что жизнь его протекала там в очень специфической среде, а также вполне специфических заботах и опасениях (при входе в посольский жилой дом спрячь пакет дешевого магазина «Тати» – «ле при плю ба а Пари», – засунь барахло в какой-нибудь нейтральный пакет, еще лучше сверху батон положить, то есть багет, и улыбнуться дружески миляге вахтеру, уж он-то повыше тебя чином, а потом дуй в квартиру, но и там не стоит особенно варежку разевать, потому что следить друг за другом не только почетный долг, но и священная обязанность, как говорит третий секретарь в порядке застольной шутки). Все их вылазки в чужой мир были: в магазин, изредка в кино, на посольский прием да один раз в Лувр, на двенадцать лет хватило. Конечно, была художественная литература на лотках за три копейки – много ее, на всех языках, но читать было некогда, к тому же Чухин не верил писателям, ни здесь, ни там, а теперь уж, поработав в редакции, окончательно убедился, чего это стоит: какой-нибудь Валевский – как язык не устанет? – народ, народ, нет его умней и лучше; вот бы его сейчас выпустить туда в коридор, к дяде Леше, да без стакана бормотухи, а так, голого, с одними восторгами: мол, нет народа нравственней и чище. Обними меня, страдающий брат…
Риточка вернулась, улыбаясь, словно это был пустячок, пустяшное недоразумение – всего-навсего пьяный мужик ломится к человеку в комнату в такой момент. Она скинула халатик, прилегла, но все, поезд ушел…
Юра Чухин взглянул на часы и стал собираться, потому что было уже далеко за полночь.
– Интересно, а сколько там у них водка стоит? – неожиданно спросила Рита.
– Где это «там»? – раздраженно сказал Чухин, бродя по комнате в поисках носка.
– Ну а вот где ты в последний раз был, в Италии, что ли…
– Ах, там… – Юра задумался. Это был серьезный вопрос. – Виноградная водка, граппа, обходится примерно рубля четыре литр, то есть два рубля пол-литра. В пересчете на наши оклады это примерно полтинник пол-литра, но к ней, конечно, надо привычку…
– А наша есть водка?
– Наша там есть. Я видел как-то в Милане – три рубля литр, то есть пол-литра полтора рубля, но в пересчете на их оклад меньше. Хорошая была водка, с медалями, особая московская, еще та, прежняя. Но конечно, Милан – это не вся Италия, это север, – спохватился Чухин. – На юге оклады ниже. Но и водки там, впрочем, не пьют.
– Это сколько ж пол-литров в день можно купить? – сонно спросила Рита.
– Там не меряют на пол-литры, – усмехнулся Чухин, завязывая галстук. – А что тебе вдруг пришло в голову?
– Не мне. Это дядя Леша мне говорит – спроси по секрету такое сведение.
– Ой народ! Золото, золото сердце народное. Как там писал Валевский в своей статье?
– Дядя Леша, он добрый, – сказала Рита. – У него душа добрая. Несчастный он, отец их бросил, фронтовик был Второго Украинского, мать пила.
– Значит, сам он не был на фронте?
– Ты что, Юр, он моложе тебя. Он только по виду старый, не содержит себя, ему выпить, и все.
– Ну и страна… – Чухин покачал головой. Чмокнул Риточку в щеку и на цыпочках пошел за ней по опасному коридору.
* * *– Я прочел ваше, подписал, – сказал шеф Колебакину. – Как всегда, солидно и по существу… Кое-что мне тут особенно понравилась. Вот тут, например: «Его герои – это всегда и всюду бойцы того особого подразделения, которое сражается на переднем крае жизни». Выразительно. Вот с именами только не знаю – у него всегда такие имена, у Хлыстобина…
– Да, уж он мастер, – улыбнулся Колебакин мечтательно. – Это особый прием.
– Вот тут где-то. «Особое русское обаяние женского образа…» Нет, здесь: «Такие герои, как Павлена Журавушка, Феня Угреватая, Купава Вишнецветная…» Это, впрочем, ничего, хорошо.
– Очень поэтично!
– Вот тут еще – Ядрипона Карюха. Как вам самому-то, ничего?
– Так ведь это не у меня так, Владимир Капитоныч, у него, у Хлыстобина, тут слова не выкинешь, к тому же прием, и он мастер этого приема. Вы ведь понимаете, что это полемически – ко всему безродному, заимствованному, нерусскому.
– Я-то понимаю, поймут ли нас? Лады, вам видней, голубчик, а в общем, поздравляю – новый успех, ваш успех. И Хлыстобину можете показать, мы всегда по его вещам – первые.
Проходя мимо Риточки, Колебакин шутливо постучал себя по груди:
– Каюсь. Задержал шефа. Но убегаю. Рысью.
Риточка не спешила уходить. Она погляделась в зеркальце, потом вошла в кабинет шефа, встала у дверей молча.
– Все, все… Уже закончил, – бубнил Владимир Капитоныч, аккуратно складывая бумаги в ящик стола: у него еще от прежней работы осталась привычка все бумаги считать секретными. – Да ты не жди, ты можешь идти…
Владимир Капитоныч поднял голову и немедленно снял очки. Риточка была невеселая, даже вон слезинка, что-то не так.
– А ну садись, садись, что там у тебя такое?
Он всегда к ней относился по-отечески, потому что она работник была незаменимый и хорошая девочка, хорошая и настолько привлекательная, что он, не выдержав принципа, раз или два в месяц проявлял к ней нежность более чем отеческую – благо было у девчушки это скромное, но вполне укромное гнездышко, а он уже себя считал человеком немолодым и умел быть благодарным за такой подарок судьбы, так что всегда при случае, когда есть возможность – у начальника она всегда есть – отблагодарить девочку, и за казенный счет, и так, из своих…
