Феликс Шведовский - По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха
Потом мы два дня отдыхали в монастыре Ниппондзан Мёходзи в Лумбини. Теперь он обнесен забором и имеет вооруженную охрану. С тех пор как мы были здесь два года назад, в монастыре произошла трагедия – в июле 1998 года, когда наш Марш мира только-только начался и проводились акции в Москве, индуистские экстремисты застрелили настоятеля, Набатамэ-сёнина.
В один из вечеров во время нашего странствия по индийской глубинке Сэнсэй поведал нам о подробностях этого убийства. Мы сидели у костра, как это заведено у индусов в сельской местности, кто на корточках, кто на любезно принесенных откуда-то стульях, беседовали под звездным небом о высоких материях. Тут-то Учитель и рассказал: «Это произошло, когда было так же темно. В монастыре было двадцать человек, но все спали, и не было забора. Кто-то постучал в дверь комнаты, где находился настоятель. Он открыл дверь, за ней – никого. Тогда Набатамэ-сёнин вышел на улицу и был застрелен в голову».
Убийца до сих пор не найден, но предполагают, что он связан с королевской семьей Непала, настроенной против буддистов, видя в них угрозу кастовой системе, а значит и своей власти. Со своими местными буддистами они как-то справились, вернули почти всех монахов в мир, а вот иностранных, особенно священников, очень не любят[106].
На месте смерти Набатамэ-сёнина теперь стоит камень и горшочек для благовоний, вокруг посажены цветы. Это был необычный человек. В 1996-м мы общались с ним всего несколько дней, он запомнился мне кротостью и тихим смехом. Мы тогда съели почти весь его мед и сливочное масло, по которым истосковались за месяц пребывания в Индии…
И вот теперь мы снова в его монастыре, но уже без него, а с охранником, который защищает нас в этой оказавшейся такой опасной для иностранных буддистов стране. Солдат – почти мой ровесник, ему 26 лет. Очень приветливый, с раскосыми глазами.
Вообще, Непал – это что-то среднее между Индией и Китаем. Это и в лицах некоторых населяющих его народностей, и в архитектуре, и в музыке. Впрочем, во всей полноте ощутить эту «китайскость» Непала можно только в горной его части, как здесь, в Тансене. А на равнине, в Лумбини, все было как в Индии, за исключением того охранника.
В монастыре я познакомился с еще одним узкоглазым человеком, которого принял вначале за японского монаха, что было совершенно естественно для ордена Ниппондзан Мёходзи, большинство в котором – японцы. Он был, судя по всему, самым младшим в монастыре, всем молчаливо прислуживал и во время трапезы садился в самом конце стола. Однако мы всегда усаживали его впереди нас, считая тоже японцем, а значит, по определению более старшим и уважаемым, чем мы – новички в этом ордене. Но вечером монах зашел к нам в келью, принес в подарок монашескую одежду и присел на краешек кровати пообщаться. Оказалось, что, в отличие от большинства японских монахов ордена, он хорошо знает английский. Полистав наши фотоальбомы, он вдруг спросил меня: «Как нога?»
И тут я вспомнил: Калькутта, 1996 год. Лежу в гипсе. И заходит ко мне этот монах попрощаться, и тоже присаживается на краешек кровати, говорит какие-то простые, но душевные слова, так и так, мол, случаются подобные неприятности в жизни монаха… Он уезжал тогда в центральную Индию, в Варду, чтобы принять участие в марше в поддержку Тибета. Я подумал тогда, что он тоже лама (есть ламы из северных штатов Индии, близких к Тибету, одновременно состоящие в ордене Ниппондзан Мёходзи), а он оказался сиккимец. Сикким, как и Бутан, – это восточный штат Индии. Так же как и северные штаты Лех и Химачал, он присоединился к Индии уже после обретения ею независимости, опасаясь того, что будет захвачен Китаем. Так Индия, в основном индуистская страна, приросла тибетским буддизмом.
Интересно, будет ли происходить что-нибудь подобное с Россией и сопредельными государствами, бывшими союзными республиками? Наверное – когда она проникнется ненасильственным духом Индии.
Наше знакомство с сиккимцем продолжилось на следующий день, когда он подкладывал дровишки в печку-времянку, составленную из кирпичей. На кирпичах стояли два бака с водой. Из одного бака мы набирали ковшиком воду, чтобы помыться тут же, рядом, на земле, а в другой бак забирались сами. Это поистине благодать, особенно вечером, когда становится холодно, сидеть в горячей воде и сквозь пар смотреть на звезды. Это же настоящая японская баня – «офуро»! Подкладывая дровишки, сиккимец шутил над Алексеем, забравшемся в воду с головой: «Сейчас мы его сварим. Надо бы еще картошечки и лучка». Вообще-то, вода не может закипеть, потому что костер горит не прямо под баком, а чуть в стороне, накаляя плиту, на которой стоит бак.
20 декабря 1998 г., воскресенье. Завтра начинаем трехдневный сухой пост, сопровождаемый молитвой в течение всего светового дня.
Приехав в Покхару, мы сразу поднялись на гору, в монастырь Ниппондзан Мёходзи. Настоятель уехал к себе в Японию, и нас здесь никто не ждал. Поначалу еле нашлись ключи от комнат, которых хватило только на то, чтобы спать вдвоем на односпальных кроватях. И жилые помещения, и храм запылились, пахнут крысами. За этим местом давно никто не присматривает, кроме выпивающего сторожа – «чокидара». Но сегодня он наконец нашел ключи от остальных комнат, и теперь каждому досталось по отдельной кровати.
Весь день мы прибирали монастырь. Здесь часто не работает водопроводный насос, и мы спускаемся к источнику в деревне в пятнадцати минутах отсюда. Он представляет собой кран с вентилем прямо посреди лужайки. Набираем ведра – и обратно, наверх.
Чуть повыше монастыря, на самой вершине горы достраивается Ступа Мира. Когда она будет достроена, состоится торжественная церемония, будет много людей с разных концов планеты, и в нее поместят прах Будды Шакьямуни. Осталось совсем немного – покрыть Ступу штукатуркой и побелить. Уже блестит золотой шпиль, но еще сиротливо краснеет кирпичами тело ступы с пустыми, без статуй Будды, нишами[107].
Кирпичные стены этой ступы с пустыми нишами напомнили мне приходящие в упадок русские церкви, с обнажившимся мясом кирпичей и такими же, только менее глубокими нишами для наружных икон. Ступа чем-то похожа на увеличенную в несколько раз шатровую колокольню над нынешним «Союзмультфильмом», которую я все детство наблюдал из окна дедушкиной комнаты на Маяковке и мечтал как-нибудь взобраться на нее по канату. Продумывал до мельчайших подробностей, как проникну через забор в ту башню, лестница внутри которой давно обвалилась, и закину канат на какую-нибудь перекладину, и начну восхождение, и окажусь на верхушке, где растут деревья…
Удивительно, что еще до того, как я увидел недостроенную Ступу Мира в Покхаре, мне приснилась эта колокольня в Пыхов-Церковном переулке. Во сне я поднимался в лифте на последний этаж нашего дома, где была дедушкина квартира, но лифт неожиданно устремился выше – и я безо всякого каната оказался наверху той самой башни и увидел, что внутри там растет трава и садовник в ней возится. Лифт сразу оказался фуникулером со множеством туристов и опустил нас на самое дно колокольни, в какие-то хоромы, очень красивые, типа кремлевской Грановитой палаты. Сон был исполнен радости от осуществившейся мечты детства.
В этом монастыре, с прекрасным видом на высочайшие вершины Гималаев, испытываешь пьянящее чувство, особенно ночью, когда повсюду – колыхание звезд, а далеко внизу – мерцание огней города Покхара. Низкие поручни перил на верандах, возносящихся над склоном горы, делают монастырь похожим на океанский лайнер, парящий на высоте птичьего полета. А на восходе и закате – пейзаж доисторический. Здесь становится спокойно и ясно, что все будет так, как угодно Богу. Знайте это и вы, мои жена и сын. Спокойной ночи.
23 декабря 1998 г., среда. Закончились три дня без пищи и питья. Мы промыли кишечник по методу японских отшельников «сюгендо», с помощью горячей кисло-соленой воды и сырых овощей. Скоро будет самая приятная часть преломления поста – сладкий молочный чай.
Вести дневник во время поста я не мог. Весь день мы били в молитвенные барабаны, а вечером становилось холодно, и в комнатах без отопления сразу хотелось под одеяло. Да и усталость в теле сильная, не то что два года назад, когда мы здесь же проводили семидневную практику, а я из-за гипса на ноге сидел не на коленях или со скрещенными ногами, как положено, а в кресле и потому не ощущал боли в ногах – одного из главных препятствий этого духовного испытания. Благодаря чему мне тогда удавалось вести дневник, причем весьма подробный.
Во время практики вспоминаются неожиданные вещи из далекого прошлого. Начинаешь чувствовать, как любишь своих родных. Повседневная суета не позволяла заглянуть в себя, а тут, в уединении, не отвлекаясь ни на что, сосредоточившись лишь на молитве, ты видишь в себе это сокровище любви…
Из какой-то заповедной глубины сердца выплыл рассказ Льва Толстого «Корней Яковлев», который я прочитал три года назад, когда мы с Тэрасавой-сэнсэем были в Грозном, во время войны. Мы остановились на квартире у полурусского-получеченского телохранителя, на пятом этаже дома, в котором тоже, кстати, был разбит насос, как и в этом монастыре, и воду приходилось носить в ведрах со двора.
