Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
– Значит, раз о высшей мере толкуешь, замазан ты с ним? – Солудев почувствовал, что он на верном пути.
– Давай попробуем по порядку, – ушел с опасной темы Зарецкий. – Для начала моя повинная без протокола против твоего слова за попа, а потом вернемся к базару.
Виктор согласно кивнул. Зарецкий неторопливо признался, откуда у отца Амвросия оказалась мука, из которой пекся хлеб для церковной службы, умолчав только, что кражу муки из машины совершал вместе со своим подельником Шкетом. Сделал акцент: священника он обманул, сказав, что муку обменял на вещи.
– Где, говоришь, машину чистил? – обрадовался Солудев, вспомнив допрос Артема Выкина. И, получив уточнение, поразил Цыгана заявлением: – Не один ты был – со Шкетом дельце провернул.
– Шкет насвистел? – огрызнулся Ванька, поняв, что попал в ловушку легавого.
– Да нет, Шкет почему-то всех сдал, а о тебе ни слова не произнес, – не скрывал своей радости оперативник. – Надо будет с ним завтра еще разок побеседовать или вам очную ставку устроить.
– Нет надобности, начальник. Даже если брал муку с ним, то что это меняет? – возразил Цыган.
– Все меняет! Во-первых, нужно уточнить у твоего подельника в отношении священника, знал ли тот, что мучица краденая. Во-вторых, Шкет сдал банду Нецецкого, поэтому если ты говорить о Деде не хочешь, он нам расскажет о твоей роли в банде.
– Значит, наш базар фуфло, а ты базарило, – горько усмехнулся Цыган, понимая, что теперь опер вряд ли освободит отца Амвросия. Выходит, его жертва напрасна.
– Слишком долго ты Ваньку валял, парень, – давил Солудев. – Теперь или говори все, или иди в камеру, но после того, как Шкет все за тебя расскажет, твоей просьбой о попе я заниматься не буду.
– Похоже, ты и так не стал бы, – нахмурился Цыган, туша папиросу. – Что тебе Шкет про меня напоет, я не знаю, но остаюсь при своих: пока поп под арестом, я буду нем. Мне нет резона против себя доносить.
Солудев решил больше не тратить слов, поскольку и так полученный результат превзошел все его ожидания. Отправив арестованного обратно в камеру, он позвонил следователю, ведущему дело, и после разговора с ним перезвонил дежурному по управлению, заказав назавтра доставку из Крестов Шкета, которому решил устроить с Цыганом очную ставку.
Всю ночь Анастасия не могла заснуть из-за смертельного холода и плача детей. В голову девушке, не переставая, лезли мысли о любимом, за которого она начинала беспокоиться, о пропаже тети, о неожиданном намерении Христофорова забрать Катю. Но больше всего Настя переживала из-за голодных слез малышей. Состояние детей стало просто катастрофическим, и девушка чувствовала свою вину – ведь не принесла остатки венчальной трапезы. Лариса тоже ничего не принесла, напрасно простояв в двух очередях, – завоза продуктов не было. Завтра будет третий день, как дети ничего не ели. Чтобы растопить печурку перед сном, пришлось разломать деревянный стул, но печка проглотила предмет скромного интерьера, словно ненасытное чудовище, не отдав в комнату должного тепла. Надеясь хоть как-то согреться, Лариса с дочерью сдвинули две кровати вместе и подтащили их поближе к печке, положили детей посередине, а сами легли по краям.
Когда хныканье Андрюшки стало невыносимым, Анастасия встала и решительно взялась за сумку с университетскими учебниками.
– Ты чего удумала? – услышала девушка шепот мамы.
– Мам, но это же только книги, – вздохнула дочь. – Разве они важней нашей жизни?
Лариса встала и подсела к дочери, которая уже вырвала несколько листов и бросила в печку. Комната немного осветилась. Учебники по праву были толстые и не торопились загораться, потихоньку прогревая стальной корпус печи.
– Дожить бы до прихода Алексея… – устало, с ноткой обреченности произнесла Лариса, с восковым лицом наблюдая за языками пламени.
– Все будет хорошо, – обняла Настя мать.
– Ивана твоего что-то не видать. Поссорились, что ли? – неожиданно спросила та.
Настя не выдержала и заплакала, уткнувшись в мамино плечо.
– Что случилось? – встревожилась Лариса.
Не в силах дольше скрывать от родного человека события последних дней, Анастасия рассказала и о тайном венчании, и об аресте священника. Мать слушала, не прерывая.
– И где же он? Может, с ним что-то случилось? – не высказав ни одного упрека, произнесла женщина, понимая, что все равно уже ничего не изменить.
– Не знаю, – снова заплакала Настя, теснее прижавшись к материнской груди.
– Я боюсь по утрам просыпаться потому, что дети опять будут просить есть, – с болью произнесла Лариса. – Что я им завтра дам? Ничего же нет. Даже воды нет, чтобы кипятку им налить.
– Я утром схожу, – пообещала Настя, – а заодно очередь в магазин займу.
Разбудило девушку чувство голода. Настя долго не могла открыть глаза, словно впала в оцепенение, прислушиваясь к призывам организма о еде. Она даже сознательно поддерживала в себе это состояние оцепенения, боясь окончательно проснуться и ощутить голод с утроенной силой. Но неожиданно поймала себя на мысли о спящих детях, чьи движения на кровати она перестала ощущать, и испуг заставил ее посмотреть на них. Дети лежали с закрытыми глазами. Не слыша их дыхания, Настя встала с кровати и, взяв небольшое зеркальце, поднесла его по очереди к их лицам. Зеркальце в обоих случаях запотело. Вздохнув с облегчением, она стала собираться за водой. Мать с трудом открыла глаза, но сил для того, чтобы сказать дочери хоть слово, у нее уже не было. В дверях Анастасия оглянулась на любимых людей – все трое лежали, словно мумии, настолько мало жизни было в их лицах серо-зеленого цвета.
Было раннее утро, на улице то тут, то там появлялись фигуры с ведрами, канистрами и другими емкостями для воды, стоящими на саночках – своими руками донести воду до квартир у ленинградцев уже не хватало сил. Половая принадлежность людей трудно определялась из-за большого количества разной одежды, наверченной друг на дружку. Мужчины в шапках-ушанках зачастую повязывали поверх женские шерстяные платки. Все шли молча, явно экономя силы перед забором воды в Неве.
Анастасия влилась в эти человеческие ручейки, тянущиеся, словно муравьиные дорожки, к источнику жизни. Первое время Петраковы, так же как и другие ленинградцы, набирали снег и топили его. Однако когда канализационные трубы замерзли и все туалеты заколотили, чистого снега в городе больше не осталось.
Дойдя до набережной, Анастасия остановилась, опустив ведро на землю. Из-за того что многие при подъеме наполненных ведер падали и разливали воду, на спуске образовалась настоящая ледяная горка, на которой падали другие. Но никто никому не пытался помочь подняться, все были сосредоточены только на одном – набрать воды и суметь, не разлив, подняться обратно на набережную.
Зачерпнув воду, Настя ощутила огромную тяжесть и не без усилий выволокла ведро на лед. Ей удалось преодолеть половину подъема, но неожиданно нога лишилась опоры, и девушка, опрокинув содержимое ведра, скатилась вниз, свалив при падении пожилого мужчину в стеганой телогрейке и заячьем треухе.
Снова набрав воды, посмотрев на место предстоящего подъема, Анастасия испугалась. Если она сейчас не выберется из ледяной ловушки, то может умереть. Испуг придал ей силы. У начала подъема девушка попросила у Господа помощи и, перекрестившись, медленно пошла вверх, перенося весь вес своего тела с опорной ноги только тогда, когда была уверена, что стоит твердо. И удалось подняться! Вдруг Настя услышала какой-то давно забытый звук – ржание. Оглянулась и увидела армейские сани, запряженные исхудалой лошадью. Ее впалые бока тяжело вздымались, голова дергалась. Присмотревшись, Анастасия, к своему изумлению, узнала в этой кляче Бурана, на котором ездила в конно-спортивной секции. Конь тоже узнал девушку, нетерпеливо фыркнул и потянулся к ведру. Пока конь жадно пил, она гладила его высохшую шею и впалые бока, приговаривая:
– Буранчик, родненький, вот мы и встретились. Ты давай держись, немного осталось. Глядишь, и откормишься летом, и мы еще с тобой погарцуем назло всем фашистам.
– Спасибо, дочка, что попоила лошадку, – поблагодарил ее подошедший возница, и Настя узнала своего тренера Матвея Георгиевича Канцибера.
– Да не за что, Матвей Георгиевич, – улыбнулась девушка.
– Откуда ты меня знаешь? – удивленно вскинул кустистые брови старик. И наконец узнал: – Настя, Петракова! Не эвакуировалась?
– Нет, я в городе вместе со своими. А вы как?
– Я при военном госпитале, в хозобслуге, – ответил тренер, поправляя упряжь и усаживаясь в сани. – Ну, бывай, деточка, спешу. Может, еще увидимся.
Конь стронул сани с места, но неожиданно попал на лед, который образовался из-за разлитой воды, копыта разъехались, и он рухнул на землю. Попытался вскочить, но снова повалился на лед.
– Ну давай, милый, – тянув за упряжь, стал помогать ему подняться Матвей Георгиевич, но конь, выбившись из сил, не хотел подниматься.
