Андрей Битов - Нулевой том (сборник)
– Дядя Харитон! – раздался громкий шепот.
Харитоныч допил лекарство и крикнул. Понюхал рукав, смахнул слезу.
– Дядя Харитон!..
Харитоныч сунул пустой пузырек в карман и осмотрелся: из-за сарайчика манила Варя.
– Ну что?.. – взволнованно шептала.
– Не приехал еще, Варенька…
– Но – приезжает?
– Кто его знает… – меланхолично и замедленно под действием лекарства сказал Харитоныч. – Может, едет…
– Так едет или не едет?!
– Не понял я, хозяйка вроде сон видела…
– Вы что, смеетесь надо мной?..
– Нет, что ты! И ты видела, и она видела.
– А вы ей рассказали про мой сон!.. – ужаснулась Варя.
– Нет, не успел.
– Так вы едете назад или не едете! – рассердилась Варя.
– Куда ж я поеду, я вон его не пристроил… – Харитоныч указал на волчонка.
– Так я сама поеду!
– Как же ты поедешь, когда ключ-то от реки у меня, – Харитоныч показал ключик от замка.
– С кем ты там шепчешься! – раздался зычный голос Екатерины Андреевны.
Варя отпрянула за угол, Харитоныч подхватил волчонка и снова показал его волкам.
– А вот с ними… Слушай, они будто своих не узнают…
– Отдай сюда, старый дурак! Что у него, ножка? А шину кто ставил?.. Варя? Ты что прячешься-то, я тебя уже видела, выходи.
Смущенная и злая, появилась Варя.
– Значит, берешь волчонка-то… – Харитоныч ретировался. – Ну и хорошо, а я пошел… Ждут там меня, поди, на том берегу…
Екатерина Андреевна в сарае. Здесь лопаты, метлы, птичьи клетки, флаг, сети, весла, завешенная мешком статуя с торчащим из-под нее сапогом, спасательный круг и шкаф-сейф. Повсюду развешаны пучки сухих трав. Сейф открыт, полки его уставлены бутылями и банками, колбами и пробирками, ретортами и мензурками. Наружу торчат банки с угрожающими этикетками: яд, череп и кости. Екатерина Андреевна колдует – просматривает свои настойки, сливает, фильтрует, варит – это ее лаборатория.
Варя ей ассистирует.
– А я думала, что ты на меня рассердилась…
– За что? – удивляется Варя.
– Ну, что я тебе тогда адрес Сережин не дала, когда ты поступать ездила…
– Адрес можно и в справочном узнать.
– А вот и нельзя, – по-детски говорит Екатерина Андреевна. – Он комнату снимает.
– Тогда на работе его можно найти.
– Да… Ну и что, нашла?
– Не искала.
– Ну и правильно. Он занят по горло. Да и вряд ли стал бы тебе помогать.
– И хотел бы, да не мог, – усмехнулась Варя.
– Ты откуда знаешь! – вспыхнула Екатерина Андреевна. – При его связях… Мог бы. Только я против этого. Теперь все по блату. Нельзя с этого жизнь начинать.
– Вот я с этого и не начала.
Екатерина Андреевна пристально взглядывает на Варю.
– Постой… Как-то ты странно со мной разговариваешь… Господи! Да ты никак беременная!..
Варя вздрогнула.
– Откуда вы знаете?
– Вижу. Ты лучше спроси: как я сразу-то не заметила! Я до того, как сюда приехала, около тридцати лет сестрою и фельдшерицей проработала, – заговорила Екатерина Андреевна не без самодовольства. – Ты спроси: у кого я работала!.. Пациент входил – профессор по лицу видел, чем человек болен. Это были врачи, теперь врачей нет, теперь кандидаты и доктора. Это сейчас человека анализами замучают, шарлатаны. А я без диплома тебе и срок скажу, не щупая, и пол, может быть, угадаю. Только от кого – этого не скажу… – Екатерина Андреевна даже ухмыльнулась, настолько ей понравилось, как это она точно угадала, но и Варя усмехнулась, чего «зрящая насквозь» Екатерина Андреевна уже не заметила.
– Вот и ваш сын – скоро кандидат…
– Сережа-то… Сережа – настоящий врач, мне кажется. У него пальцы видят. А что кандидат – хорошо, сейчас другого пути нет. Вот зря науку-то мою забросила, он у меня многому научился. Этому в институте не учат: у них болезнь сама по себе, а человек сам по себе, у них болезнь одна на всех, как закон, а я тебе скажу: сколько людей, столько болезней. Вот Иван Модестович, к примеру, разве же это болезнь? Это Иван Модестович… – Екатерина Андреевна вздохнула и обратилась к реальности: – Что делать-то будешь? Снова поступать?
– Не знаю, – неохотно сказала Варя.
– Постой, как же ты поступать-то будешь?!! Так вот зачем ты заявилась?! И не думай – я тебе ничего не дам! Это не болезнь. Я от этого не лечу.
– Я не за этим, – суховато сказала Варя. – Сами же хвалили свою науку – столько-то, если мне было бы нужно, я давно знаю.
– Ну, положим… Впрочем, и хорошо, раз ты так. А кто такой, не скажешь? Я что-то здесь никого тебе подобрать не могу… Ну, и не надо. Я не любопытна. Не вовремя, конечно… Ну, да эти дела вовремя теперь не бывают. А может, и лучше, что сразу… Я вот Сереженьку в сорок пять родила. В сорок пять и в сорок пятом. Родила, и только тогда поняла, что война – кончена. Каждый день бога хвалю, что успела. А жаль, что только одного его… Сережа-то мог бы внуком моим быть по возрасту-то… – Старуха вздохнула. – Так что ты не горюй…
– Я еще не горюю, – чуть нажимая на «еще», сказала Варя.
– Ну, особой радости у тебя я тоже не вижу. Пока не родишь, не поймешь. Ты вот что, ты меня не чурайся. Я и раньше не кусалась. Ну, сердилась, когда увидела, что Сергей вокруг тебя вьется… Так ведь, быть может, и не на тебя, а на него. Ведь он же взрослый мужик, соображать должен. А ты девица.
Варя хмыкнула.
– А ты перебиралась бы ко мне. Все бы перезимовали. Мне помощница нужна, я уже стара стала. Директор мне штатную единицу выделил, так я за нее мясом получаю… А ни мяса, ни единицы. И носила бы, и к институту бы готовилась. Иван Модестович бы тебя поднатаскал. Он каждый раз бреется, старый хрен, когда тебя видит. Скучно ему. Ну?
– Какая вы добрая сегодня, – смеется Варя. – А просилась тогда – не брали…
– Я-то бы тебя и тогда взяла. Я же тебя с каких пор знаю! Вроде родственница… Только теперь, скажу честно, тебе – забота, а мне – облегчение. Теперь уже Сергей к тебе не полезет.
– Вот как? – подобралась Варя.
– А ты не обижайся. Я ведь тактом не отличаюсь, это известно. Не пара он тебе.
Варя молчала.
– Ну, если хочешь, ты ему не пара. Какие все обидчивые стали! Все – намеки, вслух не скажи, а остальное – можно.
– Вот мне иногда интересно, – сказала Варя, – что в чужой голове делается? Например, какая пара у вас в воображении для сыночка вашего?
– Эк, поддела!.. А – права. Да ты и впрямь изменилась сильно. Характер. Говоришь: как я узнала?.. А все: глаза, овал, кожа… вот и речь другая. А вдруг я бы и хотела ему именно тебя в пару? Да ведь кто кому не пара – еще вопрос. Он же старый для тебя…
Варя хмыкнула.
– Это я ему мать навек, а он-то уже другой стал, он – не мы. Он с нами не живет, не будет он больше с нами. Он – гость. Я не знаю, с кем он там, а наверно – не понравился бы мне из них-то уж точно никто. Вот, скажем, директор наш новый, хороший человек… Вроде руки – ноги – голова, а вот чтобы сердце или душа… А Сережа ведь уже из них, а не из нас. Ты прости, что я так сказала: что ты ему не пара. Понять можно: у меня нет никого дороже… Только он бы и на мне не женился…
– На вас?!
– Ну, смех… Так говорят: если бы я была моложе… лет на пятьдесят.
Слышны автомобильные гудки.
– А вот и директор, легок на помине.
– Плясать, плясать, дражайшая Екатерина Андреевна! – приветствует ее директор, стоя у своего «газика» и помахивая телеграммой.
Екатерина Андреевна вырвала у него телеграмму и долго читала и читала.
Директор достал из «газика» обернутую в брезент коровью ногу.
– Еду… – шептала Екатерина Андреевна. – Господи, что за поколение! Куда еду, когда еду, даже кто едет – непонятно.
– Значит, понятно тому, кто едет, – смеется директор.
С разных концов поляны появляются Варя, Иван Модестович с корреспондентом, девицы… Варя останавливается в стороне, остальные приближаются к машине.
Солнце уже высоко. Во дворе Екатерины Андреевны кипит жизнь. Они с Варей возятся у летней, уже дымящей плиты, на которой высится огромный чугун. Директор копается в движке под навесом. Корреспондент неумело колет дрова. Иван Модестович наконец бреется, но с таким видом, что это самое сложное дело (он это делает на крыльце, чтобы не покидать общество). Девицы, с тем же самоваром, спускаются к речке, они хихикают и дурачатся: ведут его, как маленького ребенка, за две руки – толстенький такой, ковыляющий самоварчик. С реки достигает далекая песня. Медленно ползет паром. Летает и всем интересуется Клара.
У директора наконец завелся движок – жалкие на солнце, зажглись две лампочки: над крыльцом и под навесом. Тарахтение приглушило песню с реки, а корреспондент воспользовался этим, чтобы отложить топор. На ступеньку времянки, прислоненной к навесу, уселась Клара. Почти удовлетворенный качеством щек, заканчивает бритье Иван Модестович.
– Я с этим паромом поеду, – говорит безучастно Варя.
– Как хочешь, я не неволю, – Екатерину Андреевну, похоже, это устраивает. – Но ты вернешься?
