Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
Что ж, она осталась в классе, села заполнять классный журнал. Вспомнила об Иванченко и улыбнулась. Он приезжал на аэродром перед самыми каникулами за характеристикой, заглянул в правление. Секретарша шепнула, что новая учительница им интересовалась. «Какая учителка?!»
Он не сильно изменился, только возмужал и стал говорить тише. Она проводила его на автостанцию. Она знала – этого делать нельзя: он уедет, она останется. Да и пошли они к черту, эти мракобесы. Вечером на улицу не выходи, без платка даже не думай высунуться. Она сдернула платок и встряхнула волосами, с удовольствием заметив, как Иванченко скосил глаз.
Когда сворачивали за угол, им под ноги чиркнул камень. Иванченко погрозил кулаком в конец проулка. Блеснули синие глаза под курчавой шевелюрой, и он показался ей таким огромным, что она подумала: «И как он в кабине вертолета помещается?» Он крикнул с подножки автобуса свой адрес, и на обратном пути она бормотала: «Город Энгельс, улица Чернышевского, дом 12, общежитие летной школы».
После, ночью, она лежала без сна и чувство мгновенно переменившегося мира владело ею. Ощущение это можно было сравнить только с одним переживанием, вызванным историей, в которую они с сестрой попали в далеком детстве. В военное время мать работала на хлебозаводе, двенадцатичасовая смена, часто ночная. За пределы двора-колодца, который запирался на ночь, выходить им разрешалось только утром – в детский сад. Девочки они были самостоятельные и, как только часы показывали восемь, сами отправлялись туда, рука об руку. Шли пешком, потому что мать запрещала ездить на трамвае, боялась, что в толпе подхватят вшей. Однажды она забыла завести часы и ушла в ночную смену. Ночью девочки проснулись и подумали, что проспали: на часах было без двадцати девять. Они быстро оделись, умылись, собрались и вышли. Очень торопились и никак не могли понять, почему теперь день стал ночью. Жутковатое волшебное ощущение перевернувшегося мира овладело ими. Они никогда не видели ночного неба. Огромного ночного неба, полного звезд. Они шли по ночному городу, абсолютно черному из-за светомаскировки – две маленькие девочки долго шли по пустым улицам, озирались, как в сказке, торопились, пока в одном из кварталов их не остановили солдаты зенитного расчета. Остаток ночи они провели в подворотне у небольшого костра, им устроили постель на ящиках из-под снарядов. Там, у костра, они узнали, что фашисты стремятся оставить нефтяные производства в целости и считают, что взятие Баку и Сталинграда решит участь всей войны. Гитлер издал приказ, чтобы ни одна бомба не упала на Баку, вот почему девочкам бояться нечего: зенитчики за всю войну в небе над городом видели только разведывательные «рамы». А еще девочки от солдат узнали, что на случай прихода немцев заминирован весь Черный город. Нефтяные скважины законсервированы. Из хранилищ вся нефть слита обратно в землю, потому что путь по Волге перерезан. Сейчас нефтепродукты для армии поступают из Башкирии, из «Второго Баку». Вот это существование еще какого-то другого Баку совсем выбило у нее из-под ног почву реальности, и она заснула. Утром всё встало на свои места, и, выспавшиеся под солдатскими шинелями, они отправились завтракать в детсад.
…Сначала в класс один за другим заглянули ее ученики – Малек, Салех, Низами, Вугар. И пропали. Салех – сирота, живет с бабушкой, с Аханым-хала, полуслепой старушкой, которая печет лучший в Биласуваре хлеб, на то они с внуком и существуют.
За окном послышался гул, погромыхивание, за школьной оградой прошла толпа, вернулась, и она четко расслышала какой-то распев, отбиваемый ритмически: «…Ахсей… асей». Удар. «…Ахсей… асей». Удар.
И вдруг входят девочки. У них перепуганные лица. Вот Саймаз, в переводе имя ее значит «никого не признающая». Над ней шутили: «Кими саймырсан? – А кого ты не признаешь?» Она через несколько лет встретит ее в Баку, в университете, они обрадуются друг другу. Окажется, что Саймаз сменила имя на Солмаз, с дерзкого на драгоценное. Красавица с синими глазами и почти русыми волосами, толстая коса, но нерешительность, неловкая угловатость гасит всю красоту.
Саймаз поддержала новую учительницу перед своим восьмым классом. Она имела особенный авторитет, так как ее старшая сестра, Ирада, преподавала азербайджанский язык и литературу. Ирада – самая громкая во всей учительской, высокая, некрасивая, нескладная, острая на язык, как говорили, «гаясызка» – «скандалистка». Ирада тоже появилась в проеме двери, ее лицо разъято криком. Кривые зубы, дрожат гланды.
А вот Мелекя – «ангел», невысокая девочка с огромными глазами. Мелекя что-то пронзительно кричит, машет рукой, показывая на окно. И она никак не поймет, чего девочка хочет, почему ей надо вылезать в него.
Врывается толпа незнакомых мужчин, голых по пояс (в этих краях увидеть полуголого мужчину немыслимо!), волосатые их груди все в крестовых рубцах, кровь мелкими каплями и грязными подсохшими мазками. Один парень плачет, всё его лицо полно скорби. От запаха пота она сейчас потеряет сознание. На руках парней обрывки цепей, на таких по двору бегают собаки, на таких из тьмы местных бездонных колодцев спустя вечность поднимается дрожащее ведро с водой. Ей кажется, что всё это инсценировка, что ее куда-то зовут, на какое-то праздничное зрелище, где ей необходимо быть, чтобы избежать кровной обиды. Она спрашивает: «В чем дело?» И первая пощечина отрезвляет ее. Она бьет одному, другому указкой в кадык.
Через несколько минут толпа смыкается над ней и выволакивает на улицу. Ей кажется, что корова снова столкнула ее в канаву и теперь мужские руки вынимают ее на свет. Но кто тащит ее за волосы?! Почему ее бьют?
На улице толпа расступается, чтобы хорошенько ее разглядеть. Она вглядывается в толпу, щурит глаза, пытаясь отыскать свою хозяйку, попросить о помощи. Незнакомая женщина визжит:
– Чему она может научить наших детей?
7
И вдруг волна памяти оттянула ее в военное детство: лето, они гостят у бабушки, нобелевский поселок на берегу Каспия, коттеджи-«резерумы», стоящие на сваях у самого моря… Вкус жмыха во рту. Когда пролетали самолеты – свои или немецкие, дети прятались под стол, они всегда рады были куда-нибудь спрятаться; и еще отвратный вкус картошки, жаренной на тюленьем жиру – его вытапливали из выброшенных штормом ластоногих… Из игрушек главная – обожествленная трофейная кукла. Хозяйка ее была рангом ниже. Из забав – катались верхом на соседском борове Борьке, для которого после бури по берегу собирали рыбу (как он мучился ревмя, когда подыхал, отравившись снулым осетром…). Все дети были стрижены налысо из-за вшей, из одежды только трусы, всюду босиком; из сластей – разноцветный сладкий горошек, который выменивался на базаре. Ватаги детей летали там и здесь под строгим присмотром старших, десятилетних, указания предводителей выполнялись беспрекословно – купаться только у берега, капсюли не взрывать… Ежедневно ухаживали за больными: имелся набор домов, по которым они пробегались, спрашивая, не нужна ли помощь – прибраться, натаскать воды, сбегать за хлебом. Пол в бараках был из кира – смеси битума и песка, в школе вместо тетрадей писали на газетах, нарезали четвертинки. И всё время они с сестрой страстно ждали возвращения отца. Он строил фортификационные сооружения – ПВО и дзоты – на линии обороны от Моздока до Баку и бывал дома раз в месяц.
«“Резерум”, “резерум”, почему же так странно назывались те коттеджи… Наверное… Вот тебе и польза от английского на старости лет! Это же “Reserved Room” — гостевые домики для командировочных сотрудников “БраНобель”…»
Теперь она смотрит на кромку океанского прибоя, бегущего далеко внизу за обрывом, начинающимся почти от самой обочины, и не понимает, что в ней было тогда, что раздирало ее существо – страх, ненависть, боль? Почему не растворилось, не улетучилось ее тело? Да вроде ничего, вроде минуло – родила здоровых детей, счастлива семьей, непростой, но полномерной жизнью. Вот и эмиграцию как-то пережила.
Когда стояла в толпе на коленях, ее спасло то, что она вдруг увидела себя с высоты полета-падения, что ей только еще предстоит упасть в будущее, в эту чужеродную страшную толпу, – и она выдернула кольцо и застряла в воздухе…
8
Она зажимает уши, гневно пытается куда-то идти, ее вталкивают обратно в круг. Она вспоминает, как в детстве в Насосном ее забрасывали камнями мальчишки, как она всегда боялась этих камней и улучала момент, чтобы пробежать вдоль забора, когда мальчишки ее не видели, прежде выглядывала из калитки. Вот и сейчас в нее летят камни. Просить пощады? Она всматривается в лица. Там и тут видит отрешенные глаза ее учеников – детей, которые еще десять дней назад не давали ей ни минуты покоя на перемене своими вопросами.
Толпа снова взрывается женскими криками, гремят цепи. Толпа смыкается, как единый звериный организм. Но вдруг кто-то рассекает плотное кольцо. Бригадир Аскеров расталкивает людей, грубо, железно хватает ее за локоть. Ей не больно, хотя он, кажется, сломает ей сейчас руку.
