Виктория Токарева - Розовые розы (сборник)
Вышли на дорогу. По дороге шел Мишка Синицын, сутулый от усталости. Мишка весь день проработал в поле на тракторе, а сейчас возвращался домой.
– Ты чего? – спросил он у Таньки.
Танька прошла мимо него по дороге.
– Чего она? – спросил Мишка у Вероники.
– С летчиком поругались, – объяснила Вероника. – Ну ничего, мы ему тоже врезали. В милицию жаловаться полетел.
– А в милицию-то зачем? – не понял Мишка.
– А мы ему диверсию подстроили.
– Это как? – снова не понял Мишка.
– Выхлопную трубу забили свеклой. Он взлетел, а потом как грохнется, чуть глаза на колени не выскочили.
Вероника побежала догонять Таньку.
Мишка остался стоять, приспосабливая новость к своей нервной системе. Он не мог идти. Стоял и смотрел, как удаляется по дороге Танька. Видел ее горестную спину, склоненную в плаче светлую голову, ноги в разнообразных царапинах, как у подростка.
Мишке никто не мешал смотреть, и он стоял до тех пор, пока Танька не свернула с дороги и не скрылась за избой Маланьи.Летчик набирал высоту, зажмурившись по привычке. В эти мгновения он чувствовал всегда одно и то же: животный страх.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Летчик испытывал это чувство всякий раз, когда отрывался от земли и земля уходила из-под ног.
Но сегодня все было по-другому. Летчик прислушался к себе: в животе под ребрами было совершенно спокойно, умиротворенно и даже беспечно. Он предположил, что весь страх, отпущенный природой одному человеку, он израсходовал час назад, когда падал вниз, потеряв управление. Но это было час назад. А сейчас он не чувствовал ничего.
Летчик приоткрыл один глаз и посмотрел вниз. Земля была зеленая и веселая. Он не поверил себе и открыл второй глаз. Было снова совсем не страшно и очень красиво.
Летчик потянул на себя ручку управления, набирая высоту. С этой высоты уже можно было догадаться, что Земля круглая.
– Не боюсь, – снова удивился он. – Не боюсь! – крикнул он птицам.
Поднял лицо к близкому солнцу и крикнул в самое солнце:
– Не боюсь!
Солнце подрагивало лучами, будто радовалось вместе с летчиком. Вертолет витиевато шел в голубом небе, как гигантская радостная стрекоза.Бабка Маланья сидела в своем дворе под вишней и пела на мотив «страданий»:
А у тебя, ну правда, Вань,
Твои друзья такая пьянь,
Такая пьянь, такая рвань,
Ну правда, Вань…
Председатель колхоза Мещеряков и «золотоискатель» по фамилии Чиж стояли посреди двора и слушали Маланьино народное творчество.
Во двор вошел Мишка, присоединился к слушателям.
– Бабушка, – деликатно перебил Чиж, – а теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.
– Так это и есть старинное, – возразила Маланья. – Это мой дед еще пел…
– Нет, бабушка. Это современное. Это слова Высоцкого.
– Так, может, мой дед его и знал.
– Вспомни что-нибудь еще, баба Маланья, – попросил Мещеряков. – Подумай и вспомни.
– Щас вспомню, – пообещала Маланья и задумалась.
– Владимир Николаевич, – тихо спросил Мишка, – вот если у вертолета выхлопную трубу законопатили и вертолет упал. Что будет?
– Кому? Вертолету?
– Да нет. Тому, кто законопатил.
– Что будет? Посадят.
– На сколько?
– Лет на десять.
– За что?
– Как – за что? Покушение на убийство и порча государственного имущества.
– Вспомнила! – сказала Маланья и заголосила на тот же мотив: – «Свистят, как пули у виска! Мгновения, мгновения!..»
– Это из Штирлица, – узнал Мещеряков.
Николай Канарейкин вошел во двор, открыв ногой калитку.
Посреди двора стирала Вероника.
– Где твоя сестра? – грозно спросил Николай.
– В сарае.
Николай подошел к сараю. Там было заперто.
– Таня! – позвала Вероника. – Тебя папа зовет!
Николай хорошо дернул дверь. Дверь распахнулась.
На сене с распущенными по плечам волосами, как сестрица Аленушка, сидела скорбная Танька.
– А ну встань!
Танька поднялась.
– Раздевайся! – приказал Николай.
– Зачем? – спросила Танька и стала расстегивать кофточку.
– Наголо? – поинтересовалась Вероника.
– И ты тоже! Раздевайся! – заорал Николай на Веронику.
Вероника живо стащила через голову свои ситцевые одежонки. Скинула с ног сандалии.
Николай собрал платья и туфли и зашагал в избу.
Войдя в избу, Николай открыл шкаф и снял с плечиков весь девчоночий гардероб. Затолкал в большой сундук. Повесил сверху замок. Запер. Спрятал ключ в карман.
– Чего это ты делаешь? – В комнату вбежала жена Лялька.
– А ты помалкивай! А то и твои запру! Вырастила вертихвостку. За парнями бегает! Милиция удержать не может!
Николай выскочил во двор. Лялька за ним.
Девочки стояли жалкие, в одних трусиках и лифчиках. Жались к стене сарая.
Лялька всхлипнула.
На шум появился дед.
– Чего случилось-то? – спросил дед Егор.
– Из дома ни на шаг! В сарай! – Николай выкинул руку полководческим жестом.
– Чего это я в сарай пойду? – огрызнулась Танька. – Что я, корова?
– Ты как с отцом разговариваешь?
Николай подошел к дочери и влепил Таньке затрещину.
Вероника завизжала, будто ее режут.
Против дома стали останавливаться любопытные.
– Ты чего это разорался? – спокойно спросил дед Егор.
– А ты не лезь! – приказал Николай. – Развел демократию! Вот тебе результат!
Дед подумал и врезал Николаю по шее, да так, что тот пробежал вперед несколько шагов.
И самое ужасное заключалось в том, что все это видели.
Николай сильно заморгал, чтобы не заплакать. Потом крикнул деду Егору:
– У меня, между прочим, четыре медали и орден за трудовые заслуги!.. А! Делайте, что хотите…
Махнул рукой. Залез в сарай и заперся.
– Ну вот, – на глазах у Ляльки выступили слезы. – Ушел… Довели человека! – Она зарыдала в голос.
– А ну помолчи, – сказал ей дед Егор.
Лялька послушно затихла.
Во дворе наступило тягостное молчание.
И именно в эту самую неподходящую минуту к дому подошли Мещеряков, Чиж и Мишка.
– День добрый! – бодро приветствовал семью Мещеряков.
– Ой! – ахнули Танька и Вероника и юркнули в дом.
– Егор Иваныч, знакомься! – предложил Мещеряков деду Егору.
– Чиж! – представился Чиж и пожал руку деду Егору, потом Ляльке.
– Давай, Егор, зови Татьяну, – распорядился Мещеряков. – Товарищ народными талантами интересуется.
– Прямо щас, что ли? – спросил Егор.
– А когда же? Человек вон за тыщу километров приехал, а у меня правление через двадцать минут.– Ну ладно, – согласился сознательный дед Егор. – Танька, давай выходи…
– За что же десять лет? – Мишка подошел к Мещерякову. – Когда летчик цел и вертолет чуть помялся…
– Какой вертолет? – не понял Мещеряков.
– Ну тот. Со свеклой… Сколько дадут?
– Пять, – сбавил Мещеряков.
Из сарая тем временем вышел угрюмый Николай. Из дома – Танька и Вероника. На Таньке было зимнее пальто, застегнутое на все пуговицы, а Вероника – в мужской рубахе с засученными рукавами.
– Михаил, а ты чего стоишь? – сказал дед Егор Мишке. – Тащи гитару! Играть будешь.
– Чего это я буду играть? Это ж самодеятельность.
– Ну и что? – не понял дед.
– А за самодеятельность не платят. Я бесплатно вкалывать не буду. Так что сами пойте. Пока.
Мишка повернулся и пошел.
– Что это с ним случилось? – удивился Мещеряков.
– Ничего с ним не случилось, – спокойно объяснила Танька. – Он всегда такой и был, жлоб несчастный…
Мишка обернулся на оскорбление.
– Иди, иди… – напутствовала Танька. – Без сопливых обойдемся.
И запела звонко, на весь свет:
– «Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна…»
Птицы замолчали и замерли в одинаковых позах: «Танька поет…»
Травы и колосья привстали на цыпочки и потянулись к солнцу: «Танька поет…»
Коровы на ферме прибавили надой молока. А доярки сидели и слушали, и лица у всех становились похожими.
Уже темнело, когда бабка Маланья вылезла из автобуса.
Мишка отделился от своего мотоцикла, подошел к соседке.
– Садись, – предложил Мишка. – Подвезу до дому.
– О нет! – категорически отказалась старуха. – Я этой технике не доверяю.
– А я тебе подарок приготовил. – Мишка протянул подарок. – Померь.
– Чего это? – не поняла Маланья.
– Куртка. Водонепроницаемая.
Мишка накинул на плечи Маланьи куртку. Она была легкая, на пластмассовой «молнии», простеганная ромбиком.
– Чего это ты? – Маланья просто обомлела от Мишкиной щедрости.
– А я подумал: на базаре стоять – то холодно, то дождь… – смущенно оправдывался Мишка.
– А тебе чего? – прямо спросила Маланья.
– А мне ничего не надо, – бескорыстно отказался Мишка.
– Как это «ничего»? – Маланья задумалась. – Вот! Я тебе открытку дам! Японскую! Вот так держишь: в платье. – Маланья показала ладонь. – А так, – она чуть повернула ладонь, – одна срамота.
