Алексей Никитин - Victory Park
Когда художник Коля отправлялся в город к своей медсестре, Пеликан похищал его Борхеса, брал спальный мешок и уходил к морю. В самой спокойной части Херсонеса он облюбовал мелкий старый ров, небольшое углубление в земле, давно заросшее травой, и под прикрытием склонов, осевших и осыпавшихся много лет назад, валялся там до позднего вечера. Ветер гнал к морю горячий воздух, пахнувший пылью, полынью и лавандой, солнце тихо уходило на запад, Пеликан читал небольшие рассказы Борхеса медленно и осторожно, как археологи открывают исторические слои в тесном пространстве раскопа. Его никто не видел, ему не мешали, одиночество Пеликана было безгранично и великолепно, как море, залитое предзакатным солнцем.
Однажды на краю его укрытия появились две женские фигурки.
– Вот, видишь, эти древние места населены необычайно плотно. В каждой канаве притаился скифский варвар, – заметила одна.
– Судя по археологическому спальнику, перед нами не варвар, а еще один внук академика Рыбакова, – не согласилась с ней другая. – Что-то читает.
– Просто потомки академика одичали и варваризовались уже в третьем поколении.
– Нет, не верю. Я спущусь, посмотрю, что там у него.
– Как хочешь, – безразлично ответила ее подруга и, уходя, зашуршала сухим ковылем, но потом вернулась и громко, чтобы Пеликан ее услышал, добавила: – Если до темноты не вернешься в лагерь, мы придем сюда искать тебя с милицией.
– С милицией, – насмешливо повторила девушка, подходя к Пеликану. – Нет тут никакой милиции. Из опасной и вредной фауны – одни пограничники и собаки.
– Ни разу с ними не сталкивался.
– Повезло. Так что же ты читаешь, покажи-ка? – она повернула книгу, чтобы увидеть обложку. – Понятно. Экспансия латиноамериканцев в наше полушарие неудержима. Страна за страной сдаются на милость мракесов, бьой-касаресов и карлосов-фуэнтесов.
– Не любишь?
– Не то что бы… Но как-то странно они звучат в наших широтах. До того неестественно, что кажутся чужими. Тебя как зовут?
– Пеликан.
– Ничего себе имечко.
– Я привык, мне нравится. А тебя?
– А меня зовут Сиринга.
– Но я на самом деле Пеликан.
– А я все равно Сиринга.
– Целомудренная гамадриада.
– Это в прошлом, – быстро внесла ясность Сиринга. – Пан меня уже догнал и сделал дудку, поэтому я больше не гамадриада. Можно я посижу у тебя немного? Здесь тихо и травой пахнет сильнее, чем морем. А когда ветер дует с суши, то слышен запах кипарисов. Я мешать не буду, можешь читать своего аргентинца.
Сиринга сломала стебель полыни и зажала его в зубах. Она была некрасивой, с мелкими чертами лица и глубокими следами давней, может быть, детской ветрянки на лбу и щеках. Но наступавшие сумерки стирали и затушевывали детали, сохраняя тонкий темный силуэт на фоне еще светлого летнего неба.
– Не читается сегодня, – признался Пеликан. – У Борхеса в каждом абзаце по три незнакомых имени. Кто эти люди? Что они написали? Он говорит о них так, будто они всем известны, но по нашу сторону Карпат никого, а сноски в три строки помогают мало. Эта книга словно с другой планеты упала.
– И что же? – насмешливо глянула на него Сиринга. – Сопит наш разум возмущенный? Железный занавес не позволяет Пеликану вгрызаться в сочную мякоть южноамериканской культуры?
– Ну да.
– Брось, пустяки. Тебе за звучными фантастическими именами мерещится какой-то невероятный мир. Ты пытаешься думать об их культуре, но останавливаешься в самом начале, уткнувшись в ее мнимую недоступность. На самом же деле все решается просто, достаточно лишь один раз крепко упереться головой и прорвать заслоны. Они сделаны всего лишь из бумаги. Тут как раз все легко, вопрос в другом, а нужна ли она тебе? Нужна ли она вообще? Наша возня на планете закончится очень скоро. Всех нас мгновенно забудут, как забыли херсонесских греков, и даже еще быстрее. Они здесь жили, строили, молились, воевали. Две тысячи лет прошло, никого не осталось, всех забыли, все пошло прахом. Рядом с античными руинами нужно строить санатории и лечить от тщеславия. С тех времен остались только камни в земле и солнце над морем. Если мы хотим погрузиться в прошлое, то нам нужны лишь камни и солнце. Но даже тут мы суетимся и делаем смешные глупости. Мы зачем-то выкапываем камни вместо того, чтобы, обнявшись, сидеть на них у края воды и смотреть на закат. Только закат остался таким же, каким был две тысячи лет назад. Ни капельки не изменился. Когда сюда приехали первые греки из Гераклеи Понтийской, закат их уже ждал. В точности так же терпеливо он ждал первого из нас, чтобы когда-нибудь проводить последнего.
– Да, это похоже на голос тростниковой сиринги. Жизнь – только миг, живи мгновением…
– Уже темно, мне пора возвращаться. Проводи меня, – попросила Сиринга, – я боюсь херсонесских собак. Гамадриады не любят собак.
– Не видел здесь ни одной, – удивился Пеликан.
– Это потому, что ты их не боишься.
Осторожно пробираясь сквозь набиравшие силу сумерки, они направились куда-то в сторону торжественных развалин Владимирского собора. В двух небольших коттеджах рядом с ними жили археологи Уральского университета. Сиринга и ее подруга приехали в Крым из Свердловска. Пеликан подумал, что ему даже неинтересно, откуда она. Странно было бы встретить гамадриаду где-нибудь за пределами древней греческой колонии.
– Ты каждый вечер лежишь в своей канаве? – спросила Сиринга, оказавшись рядом с невысоким двухэтажным домом, по самую крышу затянутым виноградом.
– Нет. Но я там часто бываю.
– Может быть, загляну к тебе еще как-нибудь, – неуверенно предположила Сиринга. – Поговорим о греках и Аргентине.
Она ушла, просто махнув ему рукой.
6
Наблюдательные помощники Таранца быстро заметили частые вечерние прогулки Пеликана со спальным мешком за спиной. О них, вместе с другими мелкими, но забавными сплетнями, однажды было доложено начальнику экспедиции. Так, совсем к тому не стремясь, Пеликан выполнил второй совет Богдана.
Таранца новость не то чтобы порадовала, но и совсем безразличным не оставила. Если человек работает аккуратно, а досуг проводит на стороне с девчонками, то, с одной стороны, он полезен, а с другой – уязвим. К тому же, со временем из таких получаются надежные столпы режима.
Встретив Пеликана несколько дней спустя, Таранец доверительно сообщил ему, что евгеника – совершенно определенно лженаука, и он не удивится, если Пеликан когда-нибудь выйдет в люди. Одобрение Таранца Пеликана не порадовало, но еще неприятнее было представлять, как что-нибудь похожее тот скажет отцу, встретив его в коридоре института осенью или зимой. А ведь скажет, не забудет.
Между тем, экспедиция работала, расширяла раскоп, открывала новые участки скалы. Миша-гриша-саша-паша, оставив надежду починить металлоискатель, чтобы опробовать его в деле, начали искать, к чему бы приложить бешеную энергию молодости. Они взяли у Таранца денег в долг под будущую зарплату и купили акваланг. Один на четверых. Вернее, на троих, потому что Саша, выгрузив однажды из головы принципы работы металлоискателя, но еще не заполнив освободившееся место схемой акваланга, вдруг заметил в столовой миниатюрное существо женского пола с растерянным взглядом серовато-голубых глаз.
– Вот и со мной это произошло, – сообщил в тот же день Саша, встав посреди барака. – Я влюбился.
– Саша, не делай глупостей, это Белая Акула, акула-людоед, самый опасный хищник в местных водах, – тут же предупредил студента Коля. Было странно, что эти грозные характеристики он относил к такой хрупкой девушке. – Она этой весной сломала зубы о начальника отдела в Институте археологи и приплыла в нашу тихую заводь зализывать раны. Не связывайся.
Но Саша не желал слышать Колю. Он не занимал очередь за приятелями, чтобы уходить с аквалангом под воду, погружаться на дно и там, среди неподвижных камней и колышущихся водорослей, распугивая прибрежную рыбью мелюзгу, искать осколки античных цивилизаций. Двухметровый Саша превратился в огромную рыбу-прилипалу при миниатюрной Белой Акуле. Валяясь на высоком берегу среди сохнущих трав, Пеликан не раз видел их гуляющими по самым тихим окрестностям Херсонеса. Быстрыми ночными тенями они пересекали его дорогу, когда, проводив Сирингу к затянутому виноградом двухэтажному дому, Пеликан осторожным шагом возвращался к себе в барак.
Уже наступил август, суетливое время покупать обратные билеты и готовиться к осени. Осень в наших краях неотвратима, а добыча обратных билетов требует сил и специальных талантов. Таранец подключил институт, институт – академию. Битва за билеты велась на космических высотах, и экспедиция иногда только через верных людей получала обнадеживающие сигналы: Ждите. Билеты будут…
А в Крыму продолжалось лето: дни, как и прежде, стояли жаркие, вечера – теплые и долгие. Полынью и кипарисами пахли сумерки Херсонеса.
