Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет
– Вспоминаешь? – торопил он.
– Да…
Все ее существо охватил животный ужас. Она будто чуяла неминуемую смерть. Но не кончины своей боялась сейчас Будёна Матвеевна, а того, каким образом ей устроят нежданное расставание с жизнью…
– А ты знаешь, что на этой кровати… – Леонид на мгновение осекся. – Нет, не на этой, но на стоящей здесь же… Здесь спала до тебя беременная женщина… Она родила меня и умерла… Она была моей матерью… Знаешь?
Будёна имела информацию, что когда-то комната принадлежала молодой женщине, умершей от родов, но что судьба устроит ей такую драматургическую развязку, явит последним кошмаром ненавистного ей отпрыска, выросшего в мужчину, который станет ее убийцей… Такого товарищ Чигирь предположить не могла.
– Я… я не знала… – пролепетала Будёна.
Ей бы очень хотелось совладать со страхом, достойно умереть, но организм ее состарился вместе с нервной системой и не имел уже той партийной прочности, как в молодости. Она очень боялась!..
– В то, что не знала, верю… Хотя какое это сейчас имеет значение… А Валентину ты помнишь? Воспитательницу из сада для сирот?..
Будёна кивнула.
Леонид побледнел лицом.
– Отвернись к стене!
Чигирь послушно повернулась к Леониду затылком. Она ждала выстрела, а потому зажмурила глаза.
Его пальцы ловко свернули крышечку с пузырька из-под валерьянки, он посветил фонариком сквозь мутное желтое стекло, удовлетворившись броуновским движением хищных насекомых. Взболтнул пузырьком, а потом поднес его к большому рыхлому уху Будёны Матвеевны.
Она вздрогнула, будто хотела попасть в синхрон с выстрелом, но того не произошло, лишь в ушной раковине похолодало.
– Тихо, тихо, – попросил Леонид, успокаивая. – Ничего страшного…
Рыжие муравьи стекли тоненьким ручейком прямо в ушной проход, а для надежности ночной гость заткнул слух комочком ватки, заблаговременно пропитанной стеарином.
– Вот и все, – сообщил Леонид. – Я еще минутку посижу с тобой. Хорошо?..
Сначала ей показалось, что кто-то скребется к ней в мозг, будто просится войти в мысли… Потом она почувствовала хруст, похожий на сминаемую обертку для цветов… Целлофан, целлофан…
В этот момент Леонид уже прикрыл за собою дверь материнской комнаты. Английский замок приветливо-прощально щелкнул, оставляя Будёну в смертном одиночестве.
Когда он вышел на лестницу и спустился на пролет вниз, то услышал дикий крик… Он встретил его равнодушно…
Будёна кончалась в страшных муках, сходя с ума от бешеной боли, а Се-Се, картограф и бывший сладострастец, теперь тугоухий старик, спал себе покойно в бывшей комнате Слоновой Катьки, становясь этой ночью законным вдовцом…
Леонид чувствовал, что по его следу пошли легавые.
Он уходил от них, совершенно не боясь – знал наверняка, что его мыслительный аппарат лучше любого компьютера, а уж тем более ментовских мозгов…
Леонид решительно бросил квартиру на Герцена, законсервировав ее до лучших времен, снял другую, просторную, хоть и на окраине. Машеньке ничего не объяснял, да она, собственно, и не любопытствовала излишне. Об одном лишь жалела – оставленный приход со стареньким Иваном Самойловичем… Но и в Тушино имелась действующая церковь, правда, пустая, так как батюшка в ней болел пьянством, старух в районе было мало, а молодежь не подтянулась пока к вере отцов.
Стоя на коленях перед образом Богородицы, она неустанно просила для себя ребеночка. Шептала молитвы почти громко, объясняя, что лет ей более тридцати уже, а материнства нет…
– Мальчика-девочку, все равно… Счастья им хочу!.. И себе…
И Богородица услышала мольбы Машеньки, чья душа всегда была открыта для небесного света.
В мае месяце, в конце его дней, она точно знала, что беременна…
Машенька сообщила об этом Леониду при первой возможности.
– У нас будет сын, – возвестила она.
В этот момент муж отправлял в рот пригоршню турецкой черешни, сплевывая косточки в открытое окно и слушая звуки выстрелов, доносящиеся со стрелкового полигона.
Он обернулся на новость и спросил:
– Что он тебе сказал?
– Кто? – не поняла Машенька.
– Сын.
– Ему всего тридцать дней…
– Значит, ничего.
Она была обескуражена.
– Ты не рад?
Он не знал. Ему надо было подумать…
Ему надо было вообще о многом подумать…
Он жил какой-то странной жизнью, промышлял крупным разбоем и ни с кем не общался, кроме Ромки Психа, который к тридцати годам практически спился и уже не годился для дел, и Машеньки, жены.
Рад ли он, что у него будет сын?.. Всю жизнь существовать разочарованным в физической убогости человеческого бытия!.. Ждать момента перехода в иное сознание!.. Будет ли его сын таким же, как он? Сохранит ли он в себе то Великое знание, после того как родится?.. Или мальчишка получится обыкновенный, который вряд ли доживет до понимания Е=mс 2…
У Леонида защемило в сердце. Он обернулся на Машеньку, которая продолжала обескураженно смотреть на мужа, и улыбнулся ей.
– Конечно, рад!
Он произнес эти слова так искренне, что Машенька в единый миг стала совершенно счастливой. Она ухватилась обеими руками за пока еще совершенно плоский живот и затараторила об их будущем – «а что вдруг не только мальчик родится, но и девочка?»…
– Ах, жаль, что Серафима Ильинична не увидит наших деток!
– А кто это? – спросил он.
– Ты что!..
Он вспомнил милую старушку из детства, приютившую их детские сердца, и замахал рукой на себя, мол, дырявая голова и все такое…
– А крестить непременно у Ивана Самойловича! – радовалась Машенька.
– Конечно, – подтвердил он, улыбаясь, а сам рассматривал лицо жены, ее по-прежнему прекрасные глаза с небольшими сеточками морщинок вокруг.
– Ты любишь меня? – спросила она совсем по-детски.
– Очень, – ответил он с предельной искренностью.
Глядя на радость жены, Леонид почему-то вспомнил их первую брачную ночь. Ее детское, угловатое тельце с мальчишеской грудью…
– Очень! – подтвердил он.
А через месяц Леонид придушил Ромку Психа. Как шелудивого пса.
Рыжий самостоятельно пытался провернуть дело, задуманное Леонидом, при этом взяв в долю блатных. Батина судьба ему покоя не давала…
Наехали на обменный пункт, постреляли людей, а ушли лишь с тремя сотнями долларов. А завтра в обменнике должны были быть полмиллиона…
И не то самое главное, что облажались, а то, что наследили…
Блатные наехали на Ромку за неверную информацию и предъявили. Рыжий сдулся легко и сдал их совместный с Леонидом общак… Потом блатных взяли менты, лишь Ромке удалось оторваться…
Он нашел его в маленькой квартирке, о которой никто не знал и которую они имели на крайняк.
Ромка валялся на матрасе, сильно выпивший, но не пьяный. Страх будоражил ему мозги и вытрезвлял организм.
– Ты что сделал? – поинтересовался Леонид.
Ромка внезапно озлобился и вскочил собакой на четвереньки. Почти залаял.
– А ты что!.. Надоело!!! Все ты, да ты! – гавкал непонятное Рыжий. – Ты все время главный!.. Я – дерьмо собачье!.. С детства меня дурил и использовал!..
– Ты что, Рыжий?
– Хватит! Надоело!
– Что тебе надоело? – удивился Леонид.
– Все надоело!.. И ты надоел со своей лилипутской рожей! Почти тридцать лет меня наклоняешь!.. У тебя – все, а у меня ничего!
– Ты сейчас свой грех на меня свалить хочешь, – пояснил Леонид. – Ты, Ромка, – сука, а выглядеть хочешь кобелем! Вот и все дело…
– Просил я тебя тогда, после первых инкассаторов, чтобы ты меня на зону отпустил! Так нет же!.. Нужен я был тебе как инструмент подручный! Сволочь ты!.. Никого у меня! Ни бабы, ни детей!..
– Ты понимаешь, что поймают тебя теперь, как и блатных твоих друзей?
– Ну и хрен!
– А в зону ты пойдешь пожизненно, а в этой зоне ментовской понятий нет! Наклоняют пожизненно!..
Ромка хватанул ртом воздуха и завыл:
– С собой тебя потащу! Почему только я? Из-за тебя все! На тебе крови больше, чем на мне!..
Леонид не злился на друга совсем. Жалел, и только…
Но он знал, что если Ромку возьмут, то следом и его изловят. Но не тюрьма страшила Леонида, а то, что Машенька останется без него, что несчастлива она будет…
Кроме беременной жены на этом свете Леонида, собственно говоря, ничего не держало. Инстинкт один еще в плюс.
Он более не слушал гадостей Ромки, которые тот щедро выплескивал на него. Думал, разглядывая друга. Размышлял трезво…
Потом Леонид встал со стула, вдохнул в легкие воздуха и взлетел.
Он поднялся над полом самую малость, сантиметров на десять, но Ромка, увидев взлет своего друга, вдруг утратил все человеческие силы и заплакал.
Что-то внутри Рыжего заболело муторно, как будто он внезапно понял, что жизнь его и не жизнь вовсе – пустышка, когда другие летать умеют! А если все не жизнь, тогда что?..
Он плакал, словно обманутый ребенок, понявший вдруг, что когда-нибудь умрет, а Леонид, приземлившись на подошвы, затем сел к Ромке на матрас и обнял друга.
