Елена Лактионова - Свободных мест нет. Рассказы советских времен (сборник)
А если бы даже она из деревни приехала, что ж тут такого? Подумаешь: из деревни! Ничего особенного в этом нет, и совсем не обязательно об этом везде говорить. Никто же за язык не тянет.
1988 г.
Пунктик для матушки
Телеграмму Ирише принесли утром. Хорошо, что она немного задержалась, проспав, а то почтальон ее бы не застал.
«Приезжай гостиницу моряков. Мама».
«Матушка приехала», – обрадовалась Ириша. Ей хотелось тут же лететь в гостиницу, но она подумала, что мама обязательно спросит, почему Ириша не на занятиях, и решила немного схитрить: в институт она всё-таки не пойдет – скажет, что была уважительная причина: приехала мама, встречала, мол, и всё такое. А в гостиницу она поедет попозже – будто после занятий. А пока можно и ванну принять.
Хозяйка, у которой Ириша снимала комнату, была совсем не строгой, и жили они друг с другом в согласии, но всё же Ириша больше любила время, когда оставалась одна: свободнее. Можно попеть, лежа в ванной, можно нагишом пройти в комнату, можно не торопиться подтирать после себя пол. Потом так же вольготно позавтракать, посидеть подумать за неубранным столом, можно даже стащить у хозяйки несколько кусочков сахару, а то ничего сладкого нет. Матушка, наверное, вареньев навезла…
Маму ждали давно, но поездка всё откладывалась: ждали из загранрейса Славика. Для Веры Николаевны была намечена и обговорена культурная программа: показать достопримечательности, непременно сводить в театр, музеи, еще куда-нибудь. Такой прекрасный город. Есть что показать. Есть куда сходить.
Подсушив волосы феном и приведя себя и комнату в полный порядок: ведь маме непременно захочется посмотреть, как устроилась дочка, – Ириша отправилась, наконец, в гостиницу.
Поднявшись в номер, Ириша увидела среди трех живущих там женщин свою маму, в домашнем халате, такую привычную там, дома, и так странно нелепую в этой казенной комнате, на фоне огромного холодного окна, одинаковых зеленых покрывал и граненых стаканов с графином. Ириша даже не сразу определила ее, растерянно шаря глазами, потом заулыбались обе, чмокнули друг друга в упругую, холодную от мороза, и дряблую, с запахом пудры, щеки.
– Тебя Славка встретил? – спросила Ириша, косясь на огромную раздутую сумку и пакеты возле кровати.
– Нет, почему-то не встретил. Хотя я давала телеграмму. Занят, наверное.
– Не встретил?! Как же ты дотащила всё это?
– Так вот. Здесь же трамвай прямой, недалеко.
– Ничего себе! Ну как там дом, папаша?
Начались обычные расспросы, рассказы. Соседки по комнате деликатно разошлись по своим делам.
Вера Николаевна хлюпала носом, чихала – то ли продуло в поезде, то ли грипп подцепила.
– Не дай Бог заболеть, – сокрушалась она. – Не дай Бог!
Суетясь возле сумок с привезенными гостинцами, Вера Николаевна выставляла на стол всё новые и новые банки со снедью домашнего приготовления:
– Я вам привезла вот тут… Грибочков, варенья, огурчиков маринованных – тебе и Славику.
Подарков было много: Ирише мама привезла модные югославские сапожки на тоненьком каблучке – Ириша даже застонала, предвкушая, как ахнут девчонки в институте, – кожаную куртку и заботливо связанный в долгие осенние вечера шерстяной свитер: «У вас здесь зимы холодные». Больше всего подарков было для маленького внука Димочки: ворох рубашек, книжек и игрушек.
– Ты, уж, матушка, постарайся, не болей, – говорила с набитым ртом Ириша, черпая очередным домашним печеньем варенье из банки. – Болеть дома будешь. Мы тебе город покажем, в Эрмитаж сводим, в Русский. В театр какой-нибудь.
В семье отношение детей к матери было своеобразным. Вера Николаевна всю свою жизнь привыкла не обращать на себя внимания; и даже когда пытались что-либо сделать для нее, ради нее, она, ощущая собственную ничтожность, пугалась этих знаков внимания, отказывалась: «Да я-то ладно…» К такой отведенной для себя в семье роли она непроизвольно приучила и детей. Вместе с тем, ею читались нотации, что нужно делать и чего делать нельзя , чтобы быть «порядочными». Знания правил детям за годы вдолбили, но за этими правилами ничего не стояло – было лишь формальное их выполнение.
Дети Веру Николаевну называли почему-то «матушкой», иногда даже при этом покровительственно похлопывая по спине. Сначала Вера Николаевна пыталась обижаться:
– Что это вы меня «матушкой» зовете? И вообще… как с подружкой?
На что ей резонно отвечали:
– Мать – лучший друг.
Вере Николаевне очень не хотелось быть кому-то в тягость. Она и в гостинице поселилась, чтобы не стеснять ни дочь, что «ютится в чужом дому», ни сына с семьей в их однокомнатной кооперативной квартире. Она даже по гостинице ходила тихонько, стараясь всё делать бесшумно и пугаясь случайно хлопнувшей двери.
Через некоторое время в номер вошел Славик – даже Ириша ахнула: какой шикарный он был в новенькой, еще «хрустящей» дубленке.
– Ты чего мать-то не встретил? – сразу с порога набросилась на него сестра.
– Ты, мам, извини, что так получилась, – стал оправдываться Славик. – Телеграмма вчера пришла, а я у друга ночевал, не знал… Мне только сейчас Таня по телефону сказала… В запарке я, замотался совсем.
– С «бодуна» что ли? – разглядывая припухшее лицо и мутные глаза брата, спросила Ириша.
Мать, не поняв истинности вопроса дочери, забеспокоилась в свою очередь:
– Славик, что у тебя с лицом?
– Это… перемена климата, часовые пояса, понимаешь… – обращаясь к матери, проигнорировав разоблачающий вопрос этой проныры-Ирки и радуясь, что тема не-встречи замялась, стал объяснять Славик.
– Это не опасно? – опять спросила Вера Николаевна.
– Н-не очень…
Вера Николаевна, тут же с готовностью приняв все объяснения, снова засуетилась у сумок.
Развезли гостинцы. Сначала заехали к Ирише посмотреть снимаемую ею комнату, бытовые условия. Всё понравилось, Вера Николаевна осталась довольна. Потом поехали к Славику обедать.
С завтрашнего дня начиналась культурная программа. Первым пунктом значилось: ознакомление с достопримечательностями города.
Веру Николаевну усадили почему-то на заднее сиденье вместе с Татьяной – женой Славика – и Димочкой. Впереди села Ириша. Славик, только несколько дней назад пришедший из загранрейса, порядком соскучился по своим новеньким, полученным в подарок от отца «Жигулям», и большую часть времени проводил за рулем, делая совершенно ненужные вроде бы поездки, с радостью соглашаясь съездить в магазин, находящийся в сотне метров от дома, отвезти кого-нибудь куда-нибудь или по своим многочисленным делам. Ирише-то было ясно, какие у него после рейса могут быть «дела» и какая такая «запарка». Вот и сейчас, скрипя тормозами на поворотах, срываясь и летя, едва загорался «зеленый», Славик ощущал себя единым существом со своей «тачкой», и душа его пела, будто «пламенный мотор».
Для полноты удовольствий был включен магнитофон с записями «оттуда», по просьбе Веры Николаевны, «пожалуйста, не очень громко». Татьяна куталась в воротник ламы кожаного пальто, была, казалось, ко всему безучастна, и следила лишь за тем, чтобы Димочку не очень швыряло из стороны в сторону. Вера Николаевна сидела, сильно подавшись вперед, вцепившись обеими руками в высокий подголовник переднего сиденья и старательно, с преувеличенным вниманием смотрела в боковое окошко. Ириша, держась за ремень над головой, чтобы как-то удерживать равновесие от лихой езды, косилась на мать, сморкавшуюся и шмыгавшую носом над самым ее ухом, и поочередно со Славиком, показывая то налево, то направо, говорили:
– Это Лиговский проспект.
– Вот Московский вокзал.
– А это наш Невский.
– Смотри, какие дома, какая архитектура. Каждый дом – музей.
Вере Николаевне из своего бокового окошечка были видны лишь два первых этажа замечательных зданий-музеев, и она еще старательнее вертела головой, глядя то в противоположную сторону, где и вовсе мелькали одни автобусы, то приподнимаясь из-за спины Ириши, то оглядываясь назад.
– А вот и Дворцовая площадь. Смотри: это Эрмитаж.
С шиком прокатили по Дворцовой, сделав большой круг. Матушка усердно заглядывала в свое окошко, провожая глазами проносившиеся виды, и восторженно качала головой:
– Да, да, красота какая. Батюшки-и…
Повезли по набережной к Медному Всаднику, Исаакию, по Садовой. Но скоро Веру Николаевну, которую укачивало даже в рейсовых автобусах, не говоря уж о самолетах, летать на которых она соглашалась только в случаях чьих-либо похорон, стало мутить. Она притихла, еще судорожней вцепившись руками в подголовник, – прелести архитектуры ее больше не восторгали. В боковое окошко она смотреть не могла: быстро мелькавшие картины вызывали еще большую тошноту. Вера Николаевна, вытягивая шею, смотрела только в лобовое стекло.
– Славик, едь, пожалуйста, потише, – наконец решилась попросить она. – Что-то меня тошнить стало.
