Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
Марк привирает, – и все у него хороши, прекрасны, удивительны, все у него лапочки и мурзики, котики и зайчики, мимими и траляля, манифик и вери прэтти. Какое-то странно устроенное зрение – видит только то, что хочет, а поскольку хочет Марк только хорошее, то и замечать способен лишь жизнь в розовом свете. Глупость, разумеется, но….
– Нет, все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – сказал я на следующее утро за завтраком, когда мы с Кирычем встали, а Марк только собирался ложиться.
– Я знал, что ты не поверишь, – Марк закатил покрасневшие от недосыпа глаза, – А еще мне говорили, что у моего таланта даже есть название. Только я его забыл.
– Шизофрения? – предложил я самый подходящий, на мой взгляд, вариант.
– Нет.
– А как тебе «синдром Аспергера»?
– Ну, красиво.
– У людей, страдающих «аспергером» возникают трудности с социализацией, – добавил я, – Например, они не чувствуют границ дозволенного и могут резким неосторожным словом оскорбить человека.
– Это, скорей, тебе подходит, – сказал Кирыч, вставая из-за стола. Ему было пора на работу.
– А спорим, Марусь, что это слово ты точно без ошибок не напишешь?! – сказал я, вставая тоже.
– Какое слово?
– Красивое: «бал-бес»…, – сказал я, отправляясь вслед за Кирычем в свою обыкновенную будничную жизнь.
Я знал, что Марк не обидится. В курсе он, что я имею виду:
«С-ч-а-с-т-л-и-в-ч-и-к».
Красивое слово, что уж тут скажешь.
Awesome.
Часть первая.
Сиротские песни
Чтобы осознать степень хорошего, у тебя должно случиться что-то плохое. Наверное, это можно считать воспитательной мерой судьбы, указующей, что надо не вредничать, а жрать, что дают, не забывая рассыпаться в благодарностях.
Если бы я сейчас, как и в прежние годы, работал журналистом-фрилансером, то к ломоте в костях, головной боли, насморку и температуре добавлялись бы и душевные муки: на что жить? чем платить за свет, газ и телефон? неужто за государственный счет даже не похоронят?
Но мне в свое время, слава богу, хватило ума найти постоянную работу – с трудовой книжкой, пенсионными выплатами и правом на больничный. Так что однажды утром, обнаружив, что двигаться могу едва-едва, я всего лишь позвонил в редакцию, просипел «умираю-не ждите» и с чистой совестью провалился в забытье.
Уплыл в странные, балалаечные какие-то эмпиреи.
Я очнулся так, как, наверное, из яйца вылупляются птенцы – больно, липко, светло до рези. Уши бурил пронзительный звук, норовя прорвать барабанные перепонки
– Сироточка я бедная, на уголку стою, – истошно выводил мужской тенорок, – косматая-зловредная, я песенку пою: «Когда же ты, мой миленький, возьмешь меня к себе, косматую-зловредную, сироточку пребедную, бе-бе, бе-бе, бе…».
– …бейбе, гив ми ту найт, коз май филинг итс э соу райт, иф ю дэнс бай зе мунлайт…, – звучный женский голос вытеснил нервный козлетон, принадлежавший наверняка моему сожителю.
А кому еще придет в голову петь средь бела дня сиротские песни?
– Марк! – я хотел крикнуть громко, но сил хватило только на сип, – Сделай радио потише!
Но женщина упорно пела, затем дробно рассмеялась, затем начала говорить. Со стоном я сполз с кровати и, придерживая пижамные штаны за ослабшую резинку, поплелся на кухню.
– Марк, я болею, нельзя ли потише? – заготовленную реплику я произнес, скорей, по инерции.
За столом друг напротив друга сидели Марк и… моя коллега по работе. Бухгалтерша Мария, женщина необъятных размеров и непонятного возраста, известная своим хамским нравом и питающая ко мне необъяснимую слабость, пила чай с булками, трясла иссиня-черными кудряшками, колыхалась телесами, с трудом упрятанными в черную с позолотой трикотажную майку.
– А это Манечка, – радостно сообщил Марк.
– Какими судьбами? – без удовольствия глянул я в круглое сытое лицо.
– Сам же говорил, что умираешь, – сказала толстуха, – Я позвонила, чтобы справиться, а тут….
– Представляешь, – перебил ее Марк, – а у нас в доме нет ничего. Ну, практически совсем ничего нет. А я не знаю, какие лекарства в аптеке спрашивать. Анкроябль. Они у вас по-другому, наверное, называются. Я ей говорю, вы не поможете….
– У нас в ванной комнате, – перебил я, – целый шкафчик всякой медицины. Глаза разуй.
– Так мне же для профилактики надо. А там только от болезней.
– Если хочешь, могу плюнуть тебе в чашку своей ядовитой слюны. Может, укрепит твой иммунитет, – о том, что лекарства нужны и мне, Марк, конечно, не задумался, – Мария, как я понимаю, вы пришли полюбоваться на мое хладное тело. А венки где? А бархатные подушечки с моими орденами и медалями?
Крупное тело пошло волной, золотистый узор на майке запрыгал, заиграл, задразнился.
– Так вот ты какой, – смеясь, толстуха показала все свои мелкие белые зубки.
– Слушайте, Мария! – я разозлился, – Прекратите мне тыкать. Мы с вами на брудершафт не пили.
– А что? Можно и выпить, – она и не подумала обижаться, – Я на работе все равно отпросилась.
– Ага, – сказал я, – сейчас и выпьем, и споем.
– А ты знал, что Манечка – настоящая певица? Ду ю ноу, хани? – спросил Марк с жаром.
– Вообще-то, я музучилище закончила, а экономическое у меня второе, – толстуха потупилась.
– Вот так и бывает в жизни, – сказал я, усаживаясь на последнюю свободную табуретку, – Сегодня финансам романсы поем, а завтра уже на большой сцене.
– А ты спой ему, спой! – потребовал Марк.
– Не надо, – попросил я, – У меня и так голова трещит.
– А она тебе лирическую песню споет. Успокоительную.
– Ты, я смотрю, уже и с репертуаром ознакомиться успел.
– Наш пострел – везде поспел, – сказала толстуха.
– Уже ваш? Ну-ну….
Она подняла с пола свой пестрый объемистый куль, служивший ей ридикюлем, и выудила из него небольшой бумажный сверток.
– На!
– Что это?
– Снадобья. Там все расписано: как готовить и по сколько принимать. Завтра проснешься, как новенький.
– А еще Манечка владеет колдовством, – сообщил Марк.
– Ой, ну, что ты ерунду говоришь?! – опять сверкнув зубками, сказала она.
– Вы ему верьте, Мария, у него дар, – сказал я, не умеряя мрачности, – Несметные тысячи иностранных почитателей подтвердят. Дядя блогер, чаю свежего не заваришь?
Марк вскочил, засуетился.
– Лучше зеленого. В левом шкафчике, в железной банке с цветочками. Цветочки желтые, чай на вид черный, – прикрыв глаза, начал инструктировать я, но далее был вынужден умолкнуть.
Я изумленно вытаращился.
Это было не радио.
Пела толстуха.
– Ты узор из белых линийМежду делом покрываешь,На пути между мартиниНенадолго застревая.
Сложив руки на мощной груди, она мелодично мурлыкала, а черные глаза ее, обычно цепкие, внимательные, будто вовнутрь провернулись.
Выбивая сон из мозга,Торопливо тянешь строчку,Ты вдыхаешь пыль, как воздух,Значит, надо ставить точку.
Она хорошо пела. Точно. Сочно, Ласково. И прорезывалась, где следовало, приятная хрипотца.
Точкой-мушкой, как печаткой,Я скреплю конвертик белый.Напишу тебе: «Приятно.Мне. С тобою. Милый. Было».
– Марвелос! – прокричал Марк, едва замерла последняя нота, – Рыжик, почему ты раньше не рассказывал, что у тебя бывают такие чудесные коллеги?!
– Как тебя зовут? «Рыжик»? – она посмотрела на меня.
Я потянул пижамные штаны за вялую резинку.
– Для вас, Мария, меня зовут «Ильей». Можно без отчества.
– Он такой строгий у нас, – Марк хихикнул, – И пальцем не тронь.
– За то в конторе и кличку заслужил «Черт рыжий», – сообщила она.
Жаль, чая под рукой не было. Нашлось бы, чем поперхнуться.
– Вообрази! – жарко пел Марк, – Я Кирюше говорю, как же ты с ним живешь? А он мне только руками разводит. Манечка, ну, представь!
– А кто у нас «Кирюша»? – заинтересованно спросила толстуха.
– Кирюша – друг Вируса, – сказал я, – Марк, позови-ка зверя. Пусть осчастливит гостью. Юбку обслюнявит, укусит за ляжку, – поднявшись не без труда, я поплелся в спальню.
– А чай-то как же? – закричал мне вслед Марк.
– Это, дорогой, тебе. Для повышения иммунитета.
Чтоб тебе подавиться.
Сняло и правда, как рукой. На следующее утро открыл глаза, а голова – ясная, чистая. Слабость только и тихий перезвон. На тумбочке меня ждал стакан апельсинового сока и пара бутербродов – это явно Кирыч. А еще кусок картонки со смеющейся рожицей – и тут ясно, чьей руки.
Снова запел, задребезжал мобильник. «Работа» – значилось уныло на экране.
– Привет! – донесся бодрый женский голос.
– Привет!
– Это я.
– Что-то случилось, Мария?
– В конторе? Нет, все, как всегда. Как ты? Живой?
– Да, спасибо, легче стало.
– Я еще принесу, если хочешь.
