Тамара Кандала - Такой нежный покойник
– А может, ты всё-таки не умирал? – выдавил из себя Сенька поразившую его догадку. – А там… – указал он в направлении церкви. – Я даже не знаю, что там… Да ещё и хулиганит, задницу голую показывает…
– Нет уж, как говорится, умер – так умер… А гаерствовать – так уж по полной программе! И вообще… каждую вещь и событие стоит подозревать в вероятности более чем одного толкования, – проговорил Лёшка, на этот раз важным голосом.
– Как это?
– А так. Я же с тобой говорю…
– Ну…
– Значит, я мыслю…
– Ну…
– А если я мыслю, следовательно, я существую. Согласно Декарту. Сознание определяет бытие. Или наоборот. Правда, в моём случае это скорее небытие… Сознание, оно ведь, как ветер, невидимо – судить о нём можно только по результатам. А результат в том, что ты со мной сейчас общаешься. И неважно, сознательно или бессознательно.
– Чёрт, совсем запутал. – Сенька задумчиво поскрёб в затылке. – А ты что-нибудь чувствуешь? Ну там… боль или жалость?..
– Всё чувствую. Только… как бы тебе объяснить… теоретически. Вот, например, чувствую сбой в эндокринно-гормональной системе – чего-то очень хочется, а чего – не помню… так, неясное томление в области позади живота и немного пониже глаз. Хотя ни того, ни другого больше не существует – фантомные боли.
– А вообще что-нибудь помнишь?
– Ну, а как бы я тебя узнал, если нет? Конечно, всё помню, даже то, что при жизни забыл. И к тому же мне отсюда сверху видно намного лучше и дальше. Кстати, в обоих направлениях – вперёд и назад.
– Да?! А будущее предсказать можешь?
– Ну, кое-что могу…
– Войны не будет?
– Войны и не прекращались никогда, ни на одну минуту, где-нибудь в мире всегда идёт война. А теперь вот СИЗИРК наступает.
– Кто это?
– Не кто, а что. Догадайся, гений хренов. Скоро накроет всех медным тазом. Финансовым.
– А… а… – догадался Сенька прочесть слово наоборот. – У нас уже поговаривают – никто не верит.
– Скоро поверят! Ка-а-к шарахнет!
– И что же делать?
– Ну тебе-то волноваться нечего. Денег у тебя больших нет, а значит, и терять будет нечего. Зато голова на плечах, а с этим багажом никакой сизирк не страшен.
– Да я и не боюсь. – Сенька замолчал. Поскрёб щёку. Потом спросил осторожно: – Ну, а ты-то?! Как тебе ТАМ? Что ты чувствуешь?
– Хм-м… – хмыкнул Алекс. – Ты ещё спроси, как я тут поживаю… как моё здоровье… имеет ли место пир духа…
– Да я не в том смысле, – смутился Сенька. – А в смысле, как вообще… ТАМ?!
– Да не знаю я. Я ещё не совсем ТАМ. Болтаюсь пока между небом и землёй, ни ТУДА не пускают, ни ОТСЮДА не отпускают. Похоже, что ЗДЕСЬ ещё не всё закончено – дали последнюю возможность прокрутить плёнку. Туда-сюда. Как в кино.
– И ты сможешь что-нибудь изменить?
– Нет, конечно. А вот осмыслить…
– И много там таких, как ты, «болтается»?.. – Сеньке, с одной стороны, неловко было задавать все эти вопросы – всё-таки момент «перехода в лучший мир» подразумевал некую торжественность, но, с другой стороны, как не задать главных вопросов, над которыми веками бьются философы, тому, кто уже в этом «лучшем» мире пребывает.
– Пока никого не встретил. Похоже, здесь каждый на своём месте разбирается со своей жизнью. А места тут много…
– И что? Теперь тебе всё позволено?
Лёшка посмотрел на него почти с сожалением:
– Ровно наоборот! Это при жизни всем всё позволено. А здесь в лучшем случае позволят осмыслить – если, конечно, есть что осмысливать.
– А трубный глас ты слышал? Огненный меч видел? Ну, или хотя бы свет в конце туннеля?
– Ни света, ни туннеля. А трубные гласы и мечи оставь фантастам.
– А что же есть?
– Ничего нет. Пустота. Переходный период – с этого света на тот. И ты наедине со своей совестью. Если таковая имеется.
– А если не имеется?
– Для них, наверное, своя программа. Может, и перехода никакого нет – был, да сплыл. Из ниоткуда – в никуда.
Сенька опять глубоко задумался. Опять пару раз открыл и закрыл рот. И наконец решился:
– А как же ты… сам себя называл «атеист сраный», а сам вон… вроде умер… и это… со мной тут… общаешься.
– Сам не знаю.
– Значит, душа-то есть! Остаётся после смерти? И про «бессмертие души» не попы выдумали?
– Да, говорю же, не знаю. Но попы к этому самому «бессмертию» уж точно никакого отношения не имеют, они просто профессиональные спекулянты, члены мафиозных группировок – Бога не могут поделить между собой.
– Ну, а веровать-то надо? Есть в КОГО? Хоть это тебе там наверху дали понять?
– Здесь никто никому ничего не даёт. А веровать или не веровать нужно было раньше, до того как коньки откинешь. И наедине с тем, в кого веруешь, без посредников.
– Так веровать? Или не веровать?
– Ну, что ты меня пытаешь? Это каждый должен сам для себя решить. Говорила же твоя башка: Бог – это самое важное, независимо от того, есть Он или нет. Человек ведь эгоцентрик – придумал Бога для того, чтобы Тот ему служил. А сегодня Спасителя бы и вовсе записали в лохи и лузеры.
– Но мне-то что думать, имея тебя перед собой, – тут уж поверишь не только в загробную жизнь, но и в инАКопланетян, как говорила моя бабка. Да и вообще, как сохранить в себе надежду, что жизнь устроена правильно, а «не вообще никак». Ты вон сам уже ТАМ, а тоже толком ничего сказать не можешь.
– На эту тему совета даже с того света не получишь. А уж если тебе моё мнение интересно, так вера и неверие никакого отношения к вопросу существования Бога не имеют – это выбор самоощущения, сознательный или бессознательный. Вопрос внутреннего комфорта. Вот ты, например, собственно, от Бога чего хотел бы?
Сенька глубоко задумался.
– Понять, чего Он хочет от меня, – наконец сформулировал он.
– Глубоко. Бедный Господь Бог, в каких целях Его только не использовали! И моё теперешнее присутствие перед собой воспринимаешь как доказательство Его существования! Немного же тебе надо. А может, я тебе и вправду только кажусь? Галлюцинации. Ты же всегда был впечатлительным.
Сенька опять задумался. Он так хорошо знал Лёшку, что действительно мог представить этот диалог во всех деталях – с запахом любимого Лёшкиного одеколона, со вкусом виски из вечной фляги, даже с его дурацкими частушками, которых тот знал несметное количество на все случаи жизни. Да и в церкви – только что – никто, кроме него, Сеньки, не заметил Лёшкиных фокусов в гробу.
А Сеня был не просто впечатлительным – до девятнадцати лет он был лунатиком. Настоящим. Правда, гулял не по крышам, а по ночным улицам. Находил ключи, куда бы их ни прятали родители, открывал дверь и уходил гулять, как был, в пижаме и тапочках, в любое время года. При этом никогда не простужался и не болел. Сколько беспокойства причинял он семье этими странностями! Бабка втайне от родителей его даже к раввину водила. Но тот сказал, что он только раввин, а не Господь Бог, и посоветовал оставить Сеньку в покое. «Может, это он нормальный, а не мы. Всё зависит от позиции. Как заявил тот пациент в сумасшедшем доме: “Жалко, что нас так мало, а то бы мы им показали, кто здесь сумасшедший”», – сказал рабби напоследок. А врачи уверяли, что с возрастом пройдёт. И оказались правы – в один прекрасный день прошло, как отрезало. Правда, случилось событие, которое, возможно, повлияло на это чудесное исцеление.
Вот и сейчас, может, ему и вправду Лёшка только мерещится?
– Я, между прочим, сам не уверен, что в данный момент сам себе не снюсь, – прочёл Сенькины сомнения Лёша. – Вместе со всей этой тусовкой, – махнул он рукой в сторону церкви. – И чего ей вздумалось меня, нехристя, в церкви отпевать, ведь всегда же знала, как я к этому отношусь. Мода, видите ли, у них сейчас на это.
– А я как же?! – не мог успокоиться Сенька. – Тоже себе снюсь? В твоём сне? Двойной сон? Сон с двойным дном? – Сенька от напряжения свёл брови домиком.
– Жизнь – только сон, увиденный во сне, говорят, кажется, японцы. А может, я просто твоё воспоминание? Или ты эманация моего сознания? Ну, как бабочка Чжуана Чжоу?
– Кто это?
– Однажды древнему философу Чжуану Чжоу приснилось, что он бабочка. Весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он – Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу? Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, Чжоу и бабочкой непременно существует различие. Китайская притча, – уточнил Лёшка. – И вообще, тот факт, что кто-то умер, не доказывает, что этот «кто-то» жил.
– Прекрати надо мной издеваться. Я могу повредиться в уме, – нахмурился Сеня.
– А вот этого не нужно – будет очень вредно для твоей работы. – Лёша постарался придать лицу торжественное выражение. – А может, мозг мой ещё не совсем умер. То есть физическая смерть наступила, коллективное бессознательное окочурилось, а вот индивидуальное… ещё того… где-то витает.
