Александр Самойленко - Долгий путь домой

– Молодец, Блядов! – сказали и граждане, и чиновники. И только Михалыч называл Лядова почтительно и по-домашнему – Лексеич. Потому что в лихие 90-е они на пару проходили по одному уголовному делу. Лядов предложил Михалычу всё взять на себя, пообещал быстро вытащить его из зоны, а сам так и прошел свидетелем. Слово свое Лядов сдержал. Через полтора года Михалыч откинулся «за недоказанностью» при кассационном рассмотрении дела в Верховном суде. Лядов нормально отстегнул Михалычу «за понесенные страдания», взял его в свое дело, представил «коллективу» как лучшего друга. А потом поставил смотрящим на городском погосте.

Все головные боли, суета, неизбежные в такие минуты метания граждан по городу кончились. Лядов дал команду начальнику своей службы СБ – и на кладбище прекратился вандализм, здесь перестали появляться бомжи и забулдыги, за что получил благодарность от полиции «за активное содействие в обеспечении общественного порядка».

Теперь людям было достаточно подъехать к Михалычу – индивидуальному предпринимателю «ИП «Вечная память», назвать день, выбрать по деньгам могильное убранство, оставить свой телефон и – всё, дальше процесс тёк как бы сам собой. Михалыч в такие дни был для убитых горем граждан добрым волшебником. Он мог и делал всё. Для слабых здоровьем обеспечивал на похоронах медсестру, находил священника для отпевания, подгонял куда скажут потребный транспорт, заказывал поминки… Люди испытывали огромное облегчение, говорили Михалычу, что сами они никогда бы всё это не провернули, и не скупились на деньги. Михалыч скорбно отвечал: «Если что, я всегда к вашим услугам…» и совал деньги в карман, не считая. Все вышеперечисленные, кого Михалыч обеспечивал заказами, включая священника, тоже платили ему, по пятьсот рублей с носа – за гарантию заказа.

Считал он доход вечером. Деньги «на карандаш» никогда не брал, оборот держал в голове. Расчет по договоренности с Лядовым был простой. В месяц Михалыч должен был отдавать Лексеичу двести тысяч, за которыми приезжал начальник СБ Клычов. Остальное Михалыч мог оставлять себе. «Остальных» денег набегало столько же, особенно весной и осенью, когда люди мёрли особенно шустро. И Михалыч был доволен.

Сели. Михалыч налил в кружки чай, подвинул к Гриму хлеб, колбасу, мёд. Спросил:

– Видал человека во фраке?

– Это которого мордовороты сторожили?

Михалыч не отреагировал на язвительный вопрос Грима.

– Это сам Лядов. Слыхал про такого?

– A-а, это он хрень какую-то нёс про патриотов отечества? – опять легкомысленно уточнил Грим.

– Не кусай руку дающего! – назидательно изрек Михалыч. – Слушай и вникай. Так вот, он учредил губернское дворянское собрание «Предки и Потомки», вот эта аллея, на которой ты квартируешь, теперь как мемориальный памятник, за ней нужен постоянный догляд, уход. Мне на это дело велено специального человека нанять. Я беру тебя. Будешь моим замом по мемориальным вопросам. Новостройкой буду заниматься я лично…

Теперь Грим слушал, помалкивая, вникал в суть столь экзотического предложения. Михалыч важно инструктировал:

– Подпишешь со мной договор трудового найма. Зарплата двадцать тысяч в месяц. Пять будешь платить мне за постой, спанье на диване. Харч пополам. На руки тебе чистыми пятнадцать тыщ. Не хило, да? Так что съезжай от своего графа, перебирайся на диван. Такое вот щастье тебе подвалило. Усёк?

…Они сошлись по взаимной симпатии, Грим и Михалыч. Между скорбными делами беседовали о том о сем. Сиживали молча, помянув очередного ушедшего от Грима. При этом оба примечали, что совпадают друг с другом и в разговорах, и в молчании. Однажды, сразу после Нового года, который Грим встретил в одиночестве, его никто не позвал и никто ему не позвонил, на него накатила тоска смертная. Он взял пару бутылок водки, закуску и поехал к Михалычу. Тот лежал пластом, разбитый радикулитом.

– А я думаю, хоть бы бог падлу какую послал! – радостно простонал Михалыч, приветствуя Грима. – Услышал господь мои молитвы!

– За падлу ответишь! – поздоровался Грим, заставил Михалыча выпить четыре таблетки темпалгина и сто граммов водки, кое-как перекантовал его на живот. Во время массажа Михалыч по-бабьи взвизгивал и тихонько материл Грима, пока, наконец, не примолк. Блаженно и осторожненько, но самостоятельно, перевернулся на спину. Грим разлил, Михалыч сказал тост: «Ну, здравствуй, жопа, новый год!» – и они выпили со взаимным удовольствием от встречи.

Вечером, когда Грим – зам кладбищенского координатора-смотрителя по мемориальным вопросам – собирал в склепе свое имущество для переезда в «офис» на диван, внизу, у основания склона, возник звук мотора… Звук приближался. Грим замер, прислушиваясь. Машин было две. Они остановились прямо у того места, где он, спускаясь в кустах от склепа, выходил из своего прибежища на ровное место. Хлопнули дверцы.

– Четверо, как минимум, – прошептал Грим. Он на всякий случай вылез из склепа, приготовился, если что – смыться поверху в противоположную сторону через кладбищенскую «новостройку». Опять возник звук мотора, подошли еще две машины, и опять хлопнули дверцы… Люди вели себя спокойно, похохатывали, разговаривали друг с другом тихо, о чем – Грим разобрать не мог. Поразмышляв, что бы все это значило, и решив, что происходящее к нему отношения не имеет, он тихонько сполз вниз, поближе к краю кустов. Невидимый с поляны, Грим увидел шикарные джипы, людей в черном, они стояли двумя группами поодаль, метрах в тридцати, друг от друга. Ждали еще кого-то… «Еханый бабай, стрелка!» – сообразил Грим и пополз было вверх от греха подальше. Но шевелиться уже было нельзя, двое, по одному от каждой группы, пошли навстречу друг другу, один нёс вместительный, видно было – тяжелый кейс, остальные начали бдительно озираться по сторонам. Двое сошлись… И в это мгновение лихо подлетела еще одна, явно сторонняя тачка. Из нее, путаясь в длиннополом плаще, выскочил долговязый тип. Увидев его, все нервно сунулись за оружием. «Плащ» крикнул:

– В общаке нет моей доли. Это чё, кидалово? Не по понятием тема идет!

Пошел дерганый диалог:

– Борей?! А ты-то здесь с какой сырости? Ты же знаешь, у схода к тебе отдельный базар…

«Плащ» бросил перед собой распальцовку, заорал:

– Да забил я на такой сходняк! Без моей доли это же мне как предъява! Чё за кидалово?! Или я вхожу как все, или…

Грим явственно услышал клацанье передернутых затворов. В руках людей в черном невесть откуда возникли «калаши».

– Или что, Борей? – ласково спросил старшой. – Ты как вообще сюда попал?

«Плащ» подошел к кейсу, кинул рядом с ним пакет со своей долей, повторил:

– Я сказал: или я вхожу, или…

Человек в черном пинком отшвырнул пакет, повторил вопрос:

– Или что, Борей?

– А-а-а! – завыл Борей, обиженный таким неуважением к его бабкам, и выстрелил в «собеседника». Загремела беспорядочная пальба. Человек в черном схватил кейс, побежал обратно к своей машине, но споткнулся, подстреленный, засеменил в сторону на заплетающихся ногах и повалился лицом в траву. Кейс упал на ребро, подпрыгнул и оказался прямо напротив Грима, ручкой к нему. Бери – не хочу. До кейса было – руку протянуть… Братки, попрятавшись за машинами, увлеченно палили почем зря. Грим зыркнул на поле боя, понял – можно! Высунул руку из кустов, схватил кейс, рывком втянул его под покров непроглядных ветвей и на четвереньках проворно попёр его вверх. Кинул добычу внутрь склепа, скользнул следом и затаился.

Где-то завыла, приближаясь, сирена, волной прокатился рев вертолета, тачки внизу взревели моторами, и – возникла тишина. Грим перевел дух, пошевелился, ощупал добычу. Но внизу опять стало шумно, подлетела полиция. Менты бродили внизу туда-сюда, бубнили – слов было не разобрать. Слышен был голос Михалыча. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал. Подошла еще одна машина…

Майский денёк угасал, потихоньку смеркалось. Увидеть Грима в кустах было уже невозможно, и он опять сполз вниз… Теперь он всё видел и слышал. Криминалисты собирали гильзы, разглядывали следы, брали мазки крови. Полицейские озирали пространство вокруг места происшествия, восклицали:

– Это что вообще было?! Куда они все подевались, кровища вон какая и – никого…

– Да может они всех покидали в тачки и смылись…

– А гильз-то, горстями собирай…

В тени холма стало почти темно. Полицейские сошлись к машинам, перекурили, побубнили еще чуток и уехали. Грим, уже не таясь, вернулся в свое прибежище, перевёл дух. Долго сидел в кромешной темноте, соображал: что теперь делать, как быть? Тихий, поставленный на минимум звонок сотки, раздался в склепе, как визг бензопилы. Грим схватил телефон, быстро нажал кнопочку приема, чтобы пресечь звонок, поднес трубку к уху, но не отозвался, молча слушал, сдерживая дыхание. Звонил Михалыч.