Владимир Фомичев - Человек и история. Книга первая. Послевоенное детство на Смоленщине
У доски, с заплаканным лицом, старенькая учительница смотрит на пустые места, за партами: ребята сами пытались что-то разминировать, но…, где-то ошиблись.
Нередко в полях, в лесах, а то и самих деревеньках слышались взрывы, и через некоторое время начинала голосить чья-то мать. Тревога, сжимавшая горло с самого начала войны, так и не желала разжимать свои холодные, закостенелые пальцы. И всё же, несмотря на такой урон, у военкоматов – это было золотое время. Военком солидно выходил к большой толпе призывников, лениво, как бы делая одолжение, зачитывал списки фамилий: кого, куда и сколько, разумеется, уже заранее намеченных, и прошедших комиссию. После его ухода, помощник долго отбивался от призывников, которые не попали на этот призыв.
– Идите, хлопцы, пока по домам, – даже как-то виновато, утешал он оставшихся ребят.
Обычно, когда на фронт приходило пополнение из новобранцев, командиры ворчали: С кем же идти в бой? Они же и пороха ещё не нюхали!
Так вот эти призывники: нанюхались, наслышались, насмотрелись всего, чем богата война. Примерно, через пару десятков лет, офицерам военкоматов уже приходилось проявлять ретивость, чтобы обеспечить разнарядку на призывников. Мало того, что их численность резко сократилась, так что ещё хуже, по состоянию здоровья годных для службы в армии, значительно уменьшилось. Это аукнулось послевоенное «безмужичие» и голодные годы того же после военного лихолетья. Житейская мудрость гласит: от худого семени не жди хорошего племени. Что такое представляли носители этого семени?
Война, в первую очередь, пожирает молодых, здоровых, репродуктивных людей. Людей, прошедших через горнила войны и оставшихся в живых, можно было с большой натяжкой назвать здоровыми.
Редко кто из них не перенёс ранения, контузии и не человеческие психические перегрузки. А эти, ежедневные наркомовские «сто грамм», да для молоденьких ещё ребят, разве не алкоголизация? А табак? Курили все: старики – свой самосад, бывшие бойцы, в основном, махорочку, ну а их дети и детки – малолетки – всё что попадалось.
– Арина, а я видела, как твой Рома курит.
– Да ты что, Матрёна? Вот я ему всыплю! – нарочито испуганно возмущалась Арина.
На свадьбах на стол подавался, в основном, самогон и также деликатесный «Денатурат», на бутылках которого был нарисован череп и скрещенные кости. Но это никого не смущало: а нам всё равно, что спирт, что пулемёт, лишь бы с ног валило.
Бригадир, бывший фронтовик, набивал кисет табаком, и при раздаче нарядов заходил в хаты, где жили вдовы. Там он нещадно дымил, что очень нравилось хозяйкам: мужским духом пахнет. После раздачи нарядов, обхода, обкурившегося бригадира, даже иногда тошнило. Но что не сделаешь из гуманных побуждений, из жалости. Когда подросток, сначала украдкой, а потом и явно начинал курить, матери даже радовались: вот, мужик у меня в доме появился. Вырос!
Глава восьмая. Выживание
Тягостное впечатление, если не сказать страшное, оставляла картина этой части территории страны. Обгоревшая земля по виду могла сойти за чернозём. Простор для глаз представляли выгоревшие деревеньки, а оставшиеся печки, своими трубами показывали, как перстами в небо. То там, то сям из-под земли вырывались чёрные клубы дыма, сопровождаемые багровыми искрами – это так в землянках благоустроились погорельцы – жители. И как бы ни был убог и скромен комфорт этого прибежища, всё же его обитателям завидовали, мимо проходящие беженцы. Хотя уже и бежать было не от кого, и бежать было некуда, но к ним, оставшимся без кола и двора, тут же прилепились нужда с нищетой. Так и брели они вместе, куда глаза глядят, и пока ноги идут, и стимулировала их стремление лишь одна надежда.
Сказать, что власть не замечала трагедии этой территории, будет неправдой. В оставшихся неразрушенных домах организовывались сельсоветы, райкомы. Те, озадаченные, в свою очередь, быстро восстанавливали довоенные колхозы, в которые немедля спускались разнарядки, планы на поставки государству зерна, картофеля и прочих сельскохозяйственных продуктов. Способствовали демократизации выборов председателей, а те, в свою очередь, бригадиров, звеньевых и прочую структуру взаимодействия власти с народом.
А дальше во весь свой огромный рост, встал жилищный вопрос. Очень оригинально в решении этого вопроса поступили местные власти. Они, чтобы не осрамиться перед вышестоящим начальством, стали разрушать землянки.
Как это разрушать? Да, просто: выгоняли обитателей землянок с их скарбом вон и обваливали землянку. Ну, наверно, обеспокоились предоставлением другого жилища? Да ни в коем случае – это в их планы не входило. Мужики, бывшие фронтовики, ставили себе новые хаты, благо лес был рядом. Для вдов с детьми перестраивали чьи-нибудь баньки. Не хоромы, правда, но крыша над головой была.
Восстановленные колхозы, если что и производили усилиями тощей скотины и таких же колхозников – всё под метлу сдавали государству. Впрочем, не они сдавали государству, а государство забирало у них всё произведённое.
А люди, что же, как же? Да никак. Это, кроме самих людей, никого не беспокоило. А раз так, то весь приусадебный участок, огород то есть, засаживался картошкой. Вот и получалось: одежда – ватная телогрейка, обувь – резиновые сапоги, пища основная и единственная – картошка. От этой пищи росли животы, а мышцы слабели. Дети, с раздутыми животиками, выглядели рахитиками.
Время шло и некоторые обзаводились коровёнками, а то и просто козами. Эти животные, помимо молока, давали телят, козлят, а это как-то решало мясомолочную проблему. В то же время, картошка являлась пищей для свиней, а это, как известно, сало. Помогал и лес своими грибами, ягодами. Не у всех и не всегда был достаток, но теперь уж если и пухли, то от картошки, а не от голода. А как же хлеб, который всему голова?
О, это уже интересно! Люди, выращивая зерно, не могли использовать его для приготовления себе хлеба, так как всё это зерно забирали поставки, за соблюдением которых рьяно следили представители государства. Так что хлеб, который выпекали эти хлеборобы, более чем на половину состоял из картошки с небольшим добавлением муки, из грубо растёртых на жерновах отходов зерна, которыми побрезговало государство.
Глава девятая. Соцреализм
Иногда, властные структуры проявляли заботу о не совсем взрослых бродягах, эту мысль они, видать, почерпнули из произведения «Сын полка». Так в деревню прислали паренька, почти юношеского возраста, на кормление и воспитание. Деваться некуда и его определи на постой, стали выделять продукты на его пропитание.
К его имени Борис, тут же прибавили «колхозный». Так он стал Борис Колхозный. А так как он был не деревенский, то подобрать ему какое-нибудь занятие не представлялось возможным. Он сам себе его находил. Учил детишечек плавать. Возьмёт, этакого ученика на руки, отнесёт немного от берега и, как бы упав в яму, отпустит. Жертва такого экстрима, захлёбываясь, барахтаясь, добиралась до мелководья.
– А я в яму попал, – оправдывался Борис, – А ты, смотрю, герой, сам уже плаваешь! И на самом деле, эта льстивая методика обучения плаванию, давала свои результаты, так как ученик уверовал, что он уже умеет плавать. Ещё он предлагал детям свои услуги в искусстве, в частности в живописи.
– Ты, принеси мне лист бумаги, карандаш и кусок хлеба, а я тебе «отрисую» то, что ты захочешь.
Состоявшийся заказчик придирчиво осматривал заказанную им картину коровы.
– Так она совсем не похожа на нашу корову Милку. У неё даже хвоста нет.
Жуя горбушку хлеба, свой гонорар за картину, Борис втолковывал: рога есть, а хвоста не видно потому, что он там сзади.
Помимо того, что власть подсуетилась одеть свой простой народ в ватные куртки и обуть в резиновые сапоги, она цинично стала оглуплять его фильмами – сказами о счастливой жизни. Задавленный нищетой народ, посмотрев рекламный ролик «Кубанские казаки», пытался что-то применить в своей унылой беспросветной жизни.
Так от самогонного гулянья слышалось бабье пенье, более похожее на истошные вопли. Мужиков слышно не было. Они, склонив над столом свои нетрезвые головы, смрадно чадили самокрутками, да иногда, что-то припомнив, скрипели своими чёрными зубами.
Власть, разумеется, списывала все эти беды и несчастья на врагов, умело воспитывала ненависть к ним, усиливала страх перед войной. Этим она порабощала волю и сознание людей. На долгие годы пророс угнетающий душу стон, звучащий, как короткая молитва: Господи, только бы не было войны.
Власти отпускали деньги кинематографу, и тот угодливо стряпал рекламные фильмы, которые, по их замыслу, должны были воспитывать патриотические чувства в подрастающем поколении. Но реальность, со своими запретами, а подчас и репрессиями, вдобавок серый неприглядный быт, воспитывали негативные чувства по отношению к той же власти и даже к стране. Инстинкт самосохранения заставлял эти чувства скрывать и выкрикивать лозунги, угодные власти. Это породило в подрастающем поколении цинизм, лицемерие и страх. Тотальный режим был настолько самоуверен, что до поры не замечал перемен в настроениях. У власти кружилась голова от восторга: как эти сельские ребята рвутся в армию защищать страну, а стало быть, и их режим. На самом же деле было вот что. Гражданам, достигшим шестнадцати лет, полагалось по закону страны, выдавать паспорта. Так вот, в сельских районах, колхозах, молодым людям паспорта выдавать было запрещено. В разные времена, в разных государствах были разные классы, слои населения, были рабы, были граждане, были патриции, но вот эта власть, даже не нашла термина, как «обозвать» эту обезличенную, бесправную часть своего населения, которая была по статусу подлее подлого сословия и, как впоследствии скажут, ниже плинтуса. Поэтому молодые люди, призванные в армию, поступившие в училища, в основном горнопромышленные или другие, связанные с тяжёлыми условиями труда – в свои любимые пасторали, колхозы уже не возвращались. Приезжали они домой только на побывку, в отпуск, на каникулы – на зависть родственникам и землякам, оставшимся в колхозном ярме. Иногда, навещали эти колхозные просторы ловкие вербовщики, уговаривая молодых здоровых девчат ехать в Грузию на уборку чая. Те ездили убирать чай, возвращались домой, и оставались такими же бесправными, как и до поездки. Паспортов – этого бесценного документа, им получить так и не удавалось. Зато они восторженно, с огромной долей зависти, рассказывали, как там живут, какое там счастливое сегодня. Что, самое интересное, это перекликалось с тем, что рассказывали бывшие фронтовики, посетившие Европу во время войны. Правда, им самим начинало казаться, что это было или в бреду, или во сне, то, что видели они красивые дома, ровные дороги и жителей, немного испуганных войной, но исполненных чувства собственного достоинства. И всё это в очередной раз, заставляло колхозников, сравнивать услышанное со своим существованием.
