Маргарита Олари - Хорошая жизнь
Чистый доход
На свете много людей, поссорившихся с родными и близкими из-за чайного сервиза, который они считали настоящим. Упорствующих в поисках большого и светлого чувства. Отстаивающих право быть теми, кем они решили быть. Почти все они достаточно поздно прочли на дне своих чашек информацию о стране-производителе, почти все как-то упустили это из виду. Даже если тщательно вглядывались, почему-то очень не хотели поверить в то, что написано. Таким образом, никто не хотел знать правду. Все хотели любить, быть любимыми, быть счастливыми любой ценой. Шли недели, месяцы, годы, а мы хотели и хотели любви. Никакой опыт нас не учил. Иногда мы долго переживали, но чем сильней и дольше мы переживали, тем сильнее были наши чувства в новых отношениях. Кто-то работал челноком, возвращаясь назад, пытаясь штопать порванное, прикоснуться, увидеть, услышать. Кто-то уже не хотел ни слышать, ни видеть, шел вперед и только вперед. Кто-то в это время раздумывал над тем, что проще было бы застрелиться. Кто-то уже успел повеситься. Некоторые оставшиеся в живых похожи на покойников, некоторые покойники не отпускают живых, нам не уйти отсюда здоровыми. Все мы работаем на фабрике по производству любви, без выходных, двадцать четыре часа в сутки. Без отпусков и пособий по инвалидности, до конца дней. Выпускаем то, что сами потом покупаем. Наш товар не залеживается, не успевает, он пользуется бешеным спросом.
В двадцать пять лет мне особенно хотелось преуспеть в плане производства и потребления любви. Категорий «порядочно» и «непорядочно» не существовало не только для меня, но для всех участников процесса. У меня был незаконченный роман, у меня был начинающийся роман, у меня было с десяток сетевых романов, которые я не допишу, не смогу, не успею. Не знаю, сколько человек умерло для других, когда они решили добиться моей любви. Знаю лишь, что все они получили то, чего хотели. Так или иначе, на день или на неделю, но получили. Два сетевых романа оказались трагедией для меня самой, не считая сложных отношений со слегка отсталой в умственном развитии официанткой летнего кафе в Кишиневе.
Скорее всего, ее звали Наташей. Во всяком случае, никакое другое имя в связи с ее внешностью я предположить не могу. Мы с друзьями несколько раз в неделю заходили в кафе, где она работала, недолго сидели, а потом расходились. Наташа была угловатой, коренастой и коротко стриженой. Если бы кому-нибудь понадобилось найти ее в Кишиневе, ему пришлось бы познакомиться почти со всем женским населением города. Все молдаванки угловатые и коренастые. Но не все молдаванки работают официантками, и не все они бывшие футболистки. А в том, что Наташа футболистка, у меня сомнений не было. Она долго присматривалась ко мне, но так и не решилась подойти к нашему столику. Когда друзья зашли в кафе без меня, Наташа спросила у них как спортсменка, не церемонясь, ваша подруга, которой сейчас нет, она ведь спит с девушками. Ответ на свой вопрос Наташа получила от меня. А что, поинтересовалась я, есть предложение. Нет, нет, обрадовано застрочила она, я просто хотела сказать, что сама такая. Мы с Наташей подружились, и она стала грузом, который я полгода честно несла. К своим двадцати двум годам эта девушка пережила многое. Мне всегда везло на такие знакомства. А нужно было ей всего ничего, поговорить. Если до знакомства с ней я заходила в кафе отдохнуть, то после знакомства, это кафе стало местом моей работы. Я слушала рассказы о сотрясениях мозга и профессиональных травмах футболистов, о том, как их списывают, о том, что у Наташи больше нет шансов вернуться в футбол. Слушала рассказы о матери, которой не было дела до Наташи и ее сестры. Слушала, как Наташа хочет окончить среднюю школу, но ее не берут, потому что она отстала по всем предметам. Ее лицо было в шрамах, руки в порезах, пальцы пожелтели от никотина. Я слушала ее, слушала и слушала, изредка произносила, ничего, у тебя все получится. И тогда Наташа смотрела на меня с восхищением, а я думала, это что же должно было случиться с человеком, если заурядная фраза-отписка вызывает такую радость. Никому в мире не было дела до нее, совершенно никому. Я вспоминала свое детство и понимала, что, в сущности, мы очень похожи. Расстались мы с Наташей тогда, когда она ушла из летнего кафе в другое место, там платили немного больше, там было немного чище и немного спокойнее. За то время что мы разговаривали, она изменилась, начала строить планы, хотела обустроить свою жизнь. Не думаю, что ей это удалось. После такого старта, с учетом специфики местности, любые надежды всегда остаются надеждами. С ее уходом из летнего кафе, закончилась моя практика калифа на час. Вместе с фразой «ничего, у тебя все получится», я перекочевала в мечты Оли.
Оля не была отсталой в умственном развитии, но до Оли тоже никому не было дела. А те, кому до нее было дело, не интересовали ее. Мы начинали сетевой роман, часами просиживали в чате, обменивались фотографиями, говорили обо всем, и тогда местом моей работы стал Интернет. Оля жила серую жизнь, полную серых мыслей, рядом с серыми людьми в сером городе. Я красила ее жизнь как могла, и даже поверила в то, что между нами любовь. Я поверила, а Оля давно об этом знала, еще до знакомства знала, какой должна быть ее любовь. День, когда мы встретились, стал последним днем наших отношений. Я привезла с собой праздник и понимала, насколько мой праздник невероятен в этом сером городе, насколько он нереален для Оли, насколько я лгу, притворяясь волшебником. Созданная мною сказка осталась с Олей надолго. Вышла ужасно грустная история, потому что я забыла о ней, как только вернулась домой, но Оля еще шесть лет искала возможности встретиться со мной. Одно мне точно удалось, ее жизнь перестала быть серой, после того как я уехала. Оля вообще перестала понимать, зачем живет. Два года назад она в очередной раз разыскала меня для того, чтобы посмотреть на меня просто и ясно. Чтобы дать мне понять, она больше не зависит от меня. Я встретилась с ней, поскольку эта встреча была единственной и последней ценой, которую я могла заплатить за то, что никогда не любила ее. Мне пришлось унести с собой ее надменный взгляд, нескрываемое презрение и вопрос «а что такого в этой Рите».
С Натой роман развивался так же. Километры разговоров, фотографии, письма, работа в Интернете. Ната была пугливой девочкой, катастрофически развитой для своих лет и этого мира вообще. Она нашла во мне благодарного слушателя, почти учителя, старшую сестру, подругу, мать и отца. Она любила меня. Не совсем понимая, что делать со своей любовью, Ната по-детски кокетничала, пугалась резких движений и серьезных «тематических» разговоров, и все же ее тянуло ступить на тонкий лед. Мы встретились, и она замерла. На расстоянии можно позволить себе что угодно, но лицом к лицу гораздо сложнее. Раздетые, мы лежали, накрывшись простыней, и Ната не шевелилась, мне казалось, она даже забыла дышать. В комнате все было напряженным, таким же напряженным, как Ната. Она почти плакала, не то от собственного бессилия, не то от страха. Или от невозможности отмотать все происходящее чудесным образом назад. Не знаю, зачем я стала домогаться ее. Я не хотела причинить ей боль, но именно это случилось. Меня остановило лишь сто раз со слезами произнесенное «пожалуйста, не нужно». Я была очень зла. Очень. На себя и на нее, и неизвестно, на кого больше. Ната уехала, попросив меня не провожать ее. Через неделю я написала ей письмо, в котором спрашивала, можно ли вернуть наши отношения в прежний формат, так, словно ничего не было. Мне казалось, это было бы идеальным решением проблемы. Ната прислала короткий ответ, думаете, после того, что случилось, можно поддерживать хоть какие-нибудь отношения. И ничего больше она не написала. Смешно то, что я действительно считала возможным продолжение отношений. Но после такого простого вопроса, до меня дошел весь ужас того, что случилось. Я не знаю, как сложилась ее судьба потом, и не хотела бы знать. Не хотела бы знать, что она чувствовала, о чем думала, как выстраивались ее отношения с другими. История с Натой вышла не просто грустной, она вышла на редкость омерзительной. Она не стирается из памяти. Мое поведение нельзя ни объяснить, ни оправдать. Я не могу об этом забыть, так что жду. Жду, когда пришлют счет.
Мы с Верой обсуждали ставший роковым для нас обеих вопрос взаимоотношений с людьми. Мы открывали наши шкафы, доставали скелеты, показывали их друг другу и говорили, не наша вина. Чаще так. Люди вступают в отношения потому, что хотят любви, ее не бывает много. Иногда удается выстроить настоящий дом, иногда вовсе ничего. Тогда уходишь, испытываешь вину перед тем, кто остался, он мается, он ругается, он сам не свой, но это его проблемы. Нашей проблемой всегда было сохранение собственного имиджа в собственных глазах. Мы всегда меняли краски на любовь и наоборот. Мы разменивали людей, они поставляли нам значимость и уверенность в себе, а мы поставляли им красивые сказки. Я бы оставила все так, скорее всего, оставила бы. Но когда тебя разменивают так, как ты обычно размениваешь, тебе становится не совсем уютно. Меньше всего мне хотелось верить в то, что меня разменивают. Оле тоже не хотелось в это верить. И Нате не хотелось. Всем скелетам в моем шкафу не хотелось верить в печальный финал после блистательного начала романа. И ни один скелет в шкафу Веры не хотел в это верить. Как и мы с Верой не хотели верить в то, что у нас в шкафах скелеты.
