Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Дядя Юрий – Коле
Египтяне, будто опухоль, вырезали чудо из себя, из своего тела и, когда раны от казней Господних затянулись, зажили прежней жизнью. Только евреи, как и раньше, обитавшие по соседству, оставались последним напоминанием о Всевышнем и о его чудесах.
Дядя Евгений – Коле
Евреи есть единственное напоминание о чуде Господнем. Свидетельство совсем другой истории и совсем другого пути. Сама возможность этого здесь, на Земле, беспокоит нас и тревожит.
Дядя Степан – Коле
Египетские мясо и хлеб евреи променяли на скитания по Синайской пустыне. Бог еще долго не был свободой. Решал за них и куда идти, и что делать, и как молиться… А всё венчала ревность к чужим богам.
Дядя Януш – Коле
Многих два поколения, которые понадобились евреям, чтобы избавиться от рабства, лишь убедили, что свобода никому не нужна.
Дядя Януш – Коле
Что испытание ею сведется к ломке человеческой природы и привычного уклада. Чересчур сильное средство, она разрушит самостоятельность жизни на земле.
Коля – дяде Петру
В Москве видел овдовевшую Соню, полгода назад она схоронила мужа. Зашел к ней в их квартиру на Тверской. По обыкновению Соня была расхристана, непричесана, в рваных чулках, но оттого, что всё время жила на даче, выглядела неплохо, была загорелая и гладкокожая. Она сама заговорила о том, что ей сейчас ровно столько лет, сколько было моей маме, когда в Москве снова объявился Косяровский, но я тему не поддержал, и разговор вернулся к тому, как Соня жила с мужем и как живет теперь уже без него. Битых два часа она перебирала малозначащие истории, вдобавок рассказывала их безо всякого интереса, вяло и тускло, а потом, будто подводя итог, сказала, что хорошо ли старые ищут блох, не знает, а вот что молодые отлично выбивают мех – это точно.
Коля – дяде Евгению
В ее горе что-то неповоротливое. Соня будто попадает в колею, сил выбраться нет, и она, как по накатанному, повторяет одно и то же.
Тата – Петру
Теперь, когда Коля уехал в Казахстан к отцу, Мария говорит о нем с печальной неопределенностью. Как и раньше, упрекает то в одном, то в другом, но дыхания не хватает, она сбивается, путается, а когда снова вспомнит, чем была недовольна, запала уже нет. Правда, иногда ей помогает радио, которое она слушает часами. Слова диктора делаются каркасом, этакими инвалидными подпорками, и, если плохая новость повторяется раз за разом, она успевает сформулировать обвинение, как в прежние времена – вынести приговор.
Коля – дяде Петру
Много переписываюсь с Соней, впрочем, радоваться нечему.
Коля – дяде Артемию
Одна как перст. Кроме тети Вероники и меня, никого нет.
Коля – дяде Петру
И Тата помнит, что после того как тетя Вероника с мужем купили дом в Константиново, на родине Есенина, Соня, отчаянно их пугая, всё чаще заговаривала о самоубийстве.
Коля – дяде Янушу
Говорит, что Вяземский думал, что таблетками с ее неурядицами легко справиться. И будет она ему для удовольствия. Жена, о какой мечтает любой мужчина: верная, преданная, главное, зависимая только от тебя. Рассказывает, что он не однажды ей объяснял, что подвижной психики не стоит бояться. Для врача это будто для гончара влажная размятая глина. Лепить из нее проще простого. И таблетки как инструмент лучше гончарного круга.
Коля – дяде Артемию
Я спрашиваю Соню: ну и где Вяземский ошибся? Она объясняет, что насчет нее – нигде. Он был отличный врач с большой практикой и с ней всё рассчитал верно. Но себя переоценил. Не понял, что сам на равных ответить не сможет. Конечно, обещано было больше, и пока Вяземский, тоже таблетками, эту ее похоть не утишил, не свел почти что на нет, она очень страдала. Была на него обижена. В то же время Соня говорит, что понимает: была за ним как за каменной стеной. Все эти двадцать лет прожила спокойно, пожалуй, даже безмятежно. У нее и морщин на лице нет.
Коля – дяде Петру
Жизнь показала, что от Сони мало что зависело. С чего в Вяземском началась эта неуверенность, сказать трудно, но, едва она появилась, всё разладилось.
Коля – дяде Святославу
Так, не имея сил подняться, побежать, Соня с Вяземским и прожила почти двадцать лет.
Коля – дяде Степану
Вяземский, муж Сони, из простой семьи (мать – медсестра, отец – токарь на заводе). С юности он мечтал, что у него будет вот такая милая интеллигентная жена, почти профессионально играющая на рояле. И еще она походила на маленькую девочку на ладони и на столь же маленькую певчую птичку в клетке. Что и насчет клетки всё сбылось, он понимал.
Коля – дяде Петру
В детстве Соня каждое утро просыпалась радостная, ликуя, что впереди целый новый день. Потом, лет в двенадцать, когда в ней всё стало меняться, вместе с другим ушло и это ощущение праздника. Как она думала – навсегда. А тут вдруг обнаружилось, что Вяземский пилюлями и порошками в мгновение ока может исправить ей настроение, при необходимости утешит, успокоит, на пустом месте сделает счастливой. Это его всемогущество Соня приняла с восторгом и решила про себя, что за добро отплатит добром, вознаградит мужа полной мерой.
Коля – дяде Ференцу
Конечно, Соня шла под венец с радостью, надеждой, и, честно говоря, не думаю, что кто-то хотел, чтобы дело кончилось пилюлями. Оттого мне и жаль, если ты прав, когда пишешь, что именно так устроен мир – мы ходим по кругу, и надеяться на побег нечего.
Коля – дяде Артемию
Мать Сони, тетя Вероника, очень жалела дочь. Объясняла мне, что раньше в их семье на каждого хватало охоты к перемене мест. Станицыны всегда были легки на подъем и ни за что не держались. Прадед ее провел жизнь в военных походах, а к старости, унаследовав большое поместье под Курском, самолично, причем без разбора, зазывал и кормил всех мимо идущих странников. За год до смерти он, подобно графу Толстому, и вовсе решил раздать имение бедным, уйти скитаться, но не успел – скоропостижно скончался.
Брат Станицына, другой его сын тоже был странным человеком. Когда жена была беременна, вот-вот должна была разродиться, отец сказал, что выйдет на полчаса купить газету, прогуляется по бульвару; ушел – и не вернулся. Дело было как раз перед коронацией Николая II. Только через пару лет кто-то из знакомых опознал его в нищем, собирающем подаяние возле Цюрихского вокзала, дал денег и убедил вернуться в Москву. Тетя Вероника не осуждала Вяземского, но говорила, что, видно, порошки, которые он дает Соне, крепче любой веревки. Иначе чем по кругу с ними не побежишь.
Коля – дяде Петру
Муж Сони параллельно с поликлиникой ЦКБУ (она и дала ему частную практику) работал в Институте высшей нервной деятельности. Занимался там классификацией шизофренических и циклотимических реакций. Все это Соню интересовало мало, пока однажды в воспоминаниях Андрея Белого она не прочитала, как в том же институте изучают человеческую одаренность. Из мозга почившего в бозе гения сначала делают этакие ровные желтые кирпичики, затем нарезают их на тончайшие пластины. Всё для того, чтобы найти соответствие между структурой нервных окончаний и тем, каким ты был и что творил при жизни. Очевидно, представив, что то же делают с ней, Соня очень перепугалась, и прошла куча времени, прежде чем мужу удалось ее успокоить. Об этих страхах знала вся родня, помню, что отчим с мамой много над ними потешались. К своему стыду, смеялся над Соней и я.
Коля – дяде Янушу
Мне было семнадцать лет, когда Соня стала уговаривать меня бежать, идти, ехать куда угодно, только бы не останавливаться. Но я отказался. Дальше всё сложилось так, как сложилось.
Коля – дяде Петру
В Соне была легкость, природная готовность бежать, бежать не оглядываясь. Родители, люди робкие, осторожные, всегда этого в ней боялись и при первой возможности сбыли дочь с рук. Отдали человеку, который порошками утишил ее, примял к земле.
Коля – дяде Артемию
Доктор Вяземский, за которого Соня вышла замуж, и для нашей семьи не был чужим человеком. В тринадцать лет у меня начался пубертатный период. Я сделался непослушен, истеричен, плохо спал, напрочь испортил отношения с двумя хорошими учителями. Тогда кто-то и дал маме телефон Вяземского. Не берусь судить, он помог или просто я научился держать себя в руках, так или иначе, но мать его консультациями осталась довольна, дальше охотно рекомендовала Вяземского своим знакомым. До ареста он пользовал и отца, работа у которого была, конечно, нервная. Неплохой психоаналитик, Вяземский умел ему помочь – снять напряжение, успокоить. Замужество Сони все приняли как должное. Отец продолжал у него лечиться, мать и тетя Вероника, как и раньше, часами разговаривали друг с другом по телефону, в числе прочего о моих и Сониных делах. Что мне это неприятно, мать, похоже, не волновало.
