И. Евстигней - Переводчик
Вечером того же дня мы с Шахом улетели на юг, в штат Диснейленд. Перед вылетом мы заключили друг с другом жёсткий пакт со строгими обоюдными санкциями, что между собой мы будем разговаривать только на америколе, а по прибытию на место пустимся во все американские тяжкие. Так мы и сделали. В Дисней-Сити мы отыскали самый отвратительно-аляповатый на взгляд Шаха отель, где сняли самый омерзительно-безвкусный на мой взгляд номер с гигантскими кроватями и холодильником, заставленным бутылками с колой. Увидев на кровати подушки в форме Микки-Мауса, Шах поморщился, но промолчал.
Всё следующее утро моё изысканно-извращённое естество протестовало против того, чем мы занимались. Взращенный годами неустанных мыслительных экзерсисов паук, усердно обвивший моё сознание бесчисленными паутинами всевозможных ментальных сборок, размышлений, домыслов, предположений, мечтаний, сомнений и т. д. и т. п., отчего временами оно напоминало мне безнадёжно захламлённый чердак, изо всех сил цеплялся своими тонкими лапами за свитую паутину, упирался, ругался, вопил, но постепенно сдавал свои позиции, отступая куда-то в глубины моего подсознания. Но, вопреки всем ожиданиям, мне от этого не было плохо! Как раз наоборот, я чувствовал, как мой мозг впервые в жизни по-настоящему расслабляется и отдыхает! Отдыхает от постоянных переключений между несовместимыми языковыми и ментальными структурами, отдыхает от душевных исканий, метаний, мучительных мыслей о смысле жизни, смерти, любви и от мириад прочих вопросов, на которые нет и не может быть ответов… Я едва ли не физически ощущал, как мои нейроны расправляют свои сжатые в постоянном напряжении аксоны и дендриты, распрямляются, потягиваясь в сладкой неге, по мере того, как поток незамысловатых мыслей и ощущений омывает моё сознание.
Америкола… язык, в котором нет таких слов, как" возможно", "сомневаюсь", "мне кажется", нет лексем и семантических конструкций, выражающих оттенки и полуоттенки смыслов, подсмыслы, неуверенность, сомнения, неопределённость, нет ирреальных наклонений… И вовсе не по причине его лексической или семантической бедности, а просто-напросто вследствие отсутствия подобных концептов-состояний в менталитете и психологии нации. Америкола – это язык прямолинейных людей, уверенных в себе, своих мыслях и своих поступках. Плохо ли это? Не знаю. Такой язык нужно ещё заслужить. И они его заслужили. Правда, заслужили ценой векового национального покаяния после того, как почти стёрли с лица земли ядерным смерчем Латинскую Америку в безумнозверином приступе паники, в попытке искоренить очаги смертельных пандемий. То было страшное время, время страшных решений и страшных уроков. Нация встала на колени и покаялась перед миром. Нация перевоспитала себя в мучениях, шаг за шагом, на протяжении нескольких веков меняя себя и перестраивая свою ментальность, свою идентичность. Сегодня американцы стали, пожалуй, самой благополучной и самой доброжелательной нацией на этой планете. В то время как другие продолжают сидеть в своих норах, возводя вокруг себя всё более неприступные стены, Имперские Соединённые Штаты открывают себя всему миру. Страна, которая может стать новым источником оздоровления и возрождения на нашей планете? Кто знает… Вполне возможно. И, надо признать, это был бы наиболее оптимистичный сценарий… Если язык является зерцалом нравственного здоровья нации, то американцы на сегодня – самая высоконравственная нация в мире.
«Кажется, я тебя люблю…» Вам когда-нибудь так объяснялись в любви? Сколько любви отнимает слово "кажется" у слова "люблю"? И как понять это признание? «Возможно, я тебя люблю, хотя, может быть, ты мне безразличен»? Или «Возможно, я тебя люблю и ненавижу одновременно, потому что моя любовь превратилась в болезненную одержимость»? Мы плаваем в океане неизвестности, барахтаемся в нём, тонем, изнуряем свой мозг беспрерывным выискиванием островков определённости в бездонной трясине расплывчатых чувств, гипотетических смыслов, пытаясь ощутить под ногами хотя бы клочок уверенной твёрди, чтобы передохнуть, перевести дыхание… «Я люблю тебя, люблю безумно, до последней кровинки, до последнего вздоха, люблю, люблю, люблю…» А так вам когда-нибудь объяснялись в любви?
Мы, русские, привыкли к этой вечной неопределённости, как ни одна другая нация в мире – «возможно, вероятно, может быть, наверное, мне кажется, я бы хотел, я бы не хотел, сомневаюсь…» О, наш язык изобилует подобными лексическими, морфологическими, семантическими и интонационными сущностями! Мы привыкли к душевным метаниям и сомнениям, наш мозг вынужден непрерывно выстраивать и перестраивать едва уловимые паутины подсмыслов и нюансов, изнемогая под бременем неизвестности. «Я тебе… (пауза)… позвоню». И ты вынужден продираться сквозь наслоения смыслов, через все "может быть" – может быть, позвоню, если я тебя люблю, если в тот момент я буду чувствовать, что я тебя люблю, если я не решу, что я тебя не люблю… Сколько в этой фразе объективных математических процентов "позвоню" и "не позвоню", "люблю" и "безразличен"? 5 %, 30 %, 58 %, 89 %? Мы ежедневно, ежечасно и ежесекундно тратим энергию нашего сознания на то, чтобы определить эти проценты, хотя бы для себя самих, хорошо осознавая, насколько неверна эта почва собственных предположений у нас под ногами. А сколько душевных сил мы тратим на то, чтобы преодолеть ту боль, что заполняет всё наше существо, когда казавшиеся надёжно-вечными крупинки определённости, которые мы выискивали с таким трудом, вдруг начинают крошиться у нас в руках, оставляя на ладонях горстки бессмысленной пыли, пепла того, что было и уже никогда не вернуть?.. Каждый человек имеет ту судьбу, которую он заслужил. Каждый народ имеет тот язык, который он заслужил. И я последний, кто будет с этим спорить. Но если бы вся та энергия, силы и мысли, которые мы, люди, тратим на барахтанье в океане неопределённости, могли быть потрачены на созидание и любовь? Мы бы уже жили в земном раю? Или нет?..
Мы с Шахом сидели в ярких, вырви глаз, пластиковых креслах в одном из бесчисленных фаст-фудов, пили колу и расслабленно смотрели на дурацкое представление, которое устроили перед нами на невысокой сцене гигантские мыши, утки, дятлы и прочие плюшевые монстры. Мы только что вышли из очередного аттракциона со страшным названием «Замок дьявола», где нас провезли в зверски дребезжащих вагонетках по мрачным подземельям с выглядывающими отовсюду чудовищами, вампирами и стильно разукрашенными зомбаками. Наши попутчики в страхе отшатывались от низких бортиков и орали, а мы с Шахом подвывали им во весь голос в диком восторге.
– Хорошо, правда? – Шах блаженно улыбался. – Знаешь, счастье – странная штука. Если бы кто-нибудь когда-нибудь раньше сказал мне, что я буду счастлив в Диснейленде!.. Слушай, Алекс, мне тут в голову пришла гениальная мысль. А что если построить где-нибудь здесь, в округе, центр реабилитации для переводчиков? Ты ведь тоже ощущаешь на себе благотворное целительное воздействие здешней атмосферы, не так ли?
– Ощущаю, – я согласно кивнул. – Давно не испытывал такого откровенного… мммм… мозго-кайфа. Так что мысль насчёт реабилитационного центра, я бы сказал… гениальна.
Я состроил серьёзное лицо.
– Думаю, ты вполне можешь организовать собственный успешный бизнес. Прежде всего, нужно привлечь неврологов, чтобы подвести под эту идею научно-медицинскую базу, затем разработать методики…
– Да какие там методики? Мы с тобой уже всё разработали! Во-первых, разговаривать только на америколе. Во-вторых, ежедневные лечебные процедуры – целый день проводить в Диснейленде, кататься на аттракционах и как можно больше общаться с местными жителями, – Шах кивнул в сторону соседнего столика, где сидело добротное, кровь с молоком, американское семейство стремя жующими детьми. – В-третьих, питаться только фастфудовской пищей. Ну и, в-четвёртых, каждый вечер смотреть бродвейский мюзикл или голливудский фильм. Вот и вся методика. Результат гарантирован! Здоровые и чистые мозги, как будто ты никогда и не рождался переводчиком!
– Как будто никогда не рождался переводчиком?.. А это было бы занятно… очень занятно, – я посмотрел на Шаха и, не выдержав, захохотал.
– …никогда… никогда не рождался… переводчиком… – Шах тоже закатился от смеха так, что на глазах у него выступили слёзы. – Я бы хотел испытать… эти ощущения…
Наши старания не прошли даром – эти ощущения нам испытать почти удалось. Уже к трём часам дня мир вокруг нас стал простым и ясным, виды на будущее – самыми что ни на есть радужными, а окружающие нас люди, включая людей в чёрном, неотступно следовавших за нами по пятам из самого Нью-Нью-Йорка и терпеливо ожидавших нас на выходе у аттракционов, топчась поодаль в тени деревьев, – приветливыми и родными. Даже то обстоятельство, что через два часа мне предстояло быть в аэропорту, чтобы улететь в Нью-Нью-Йорк и к 22:00 прибыть к дверям российского посольства, было не в силах омрачить моего безоблачного настроения. Мы сидели в прозрачном аквариуме центрального ресторана Макдональдса и смотрели, как за стеклянными стенами закладывали мёртвые петли, взмывали ввысь и круто пикировали в кроны деревьев бесчисленные разноцветные вагончики, кабинки и вереницы прозрачных шаров, внутри которых сидели, визжали и радовались жизни наши сопланетники.
