Алексей Варламов - Все люди умеют плавать (сборник)
Однако постепенно в ее душе что-то изменилось. В положенное время ребеночек зашевелился, живот стал расти, и она почувствовала, что в ней просыпается нежность к этому крохотному существу. И если прежде она была равнодушна к тому, доносит или нет, то теперь превратилась, как все вокруг, в сумасшедшую мамашу, переживала из-за того, что он слишком сильно толкается или, наоборот, затих, из-за того, что у нее повышенный тонус матки и не в порядке анализы. Она жадно выспрашивала врачей, участвовала в бесконечных разговорах беременных об осложнениях, аномалиях, пороках, патологии, стафилококке, околоплодных водах, плаценте. Она боялась родов, боялась, что к ней вдруг не подойдут, забудут. Она ждала теперь своего маленького, как не ждала никого и ничего в жизни, а о том, что ждет его и ее в этом мире, старалась не думать.
Он родился сырой и ветреной апрельской ночью. Родился быстро, ее едва успели отвезти в родовую. Особой боли она не испытала и теперь лежала, слушала, как воет ветер, и беззвучно плакала, оттого, что ей было очень хорошо, и еще оттого, что его больше в ней нет. Потом она уснула и проснулась, услышав за дверью голоса. Подумала, что сейчас ей принесут его, но дверь отворилась, и она увидела заведующую отделением и ту, что так и осталась в ее сознании «его матерью».
Странно, она все это время совсем не думала ни о его матери, ни о нем, точно этот ребеночек был только ее.
Заведующая смотрела в сторону, а его мать, не мигая, как в тот раз в общежитии, – на нее.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась.
– Сейчас ты напишешь заявление, что отказываешься от ребенка, – произнесла его мать спокойным голосом.
– Нет, – сказала она, – ни за что.
– Ты сделаешь это.
– Нет, – повторила она отчаянно и посмотрела на заведующую, но та не поднимала глаз.
– Ты не хотела этого ребенка, – продолжала его мать. – Если бы не я, ты бы убила его. Это ребенок не твой.
– Он мой! – крикнула она.
– Это ребенок моего сына. Рожай детей, от кого хочешь, и делай с ними, что хочешь. Но у ребенка моего сына должны быть дом и нормальная жизнь.
– Я не буду ничего подписывать.
Она почувствовала себя такой усталой, что сил сопротивляться и возражать больше не было.
Его мать повернула голову к заведующей, и та, словно по команде, но по-прежнему глядя в сторону, певуче заговорила:
– Может быть, действительно так будет лучше. Ребеночек слабенький, сердечко у него неважное. Ему уход нужен, лечение, а вам, видите, даже негде жить. Куда вы с ним пойдете? Пусть лучше побудет пока у бабушки.
Она вспомнила соседку, ее горькие и пустые глаза и заплакала. Она плакала долго и не могла успокоиться. Вошла медсестра и сделала ей укол. Его мать и заведующая все это время сидели и ждали.
Наконец она подняла голову и попросила:
– Принесите мне его.
– Лучше не надо, – сказала заведующая.
5
Она уехала в большой город на юге России. Поселилась в общежитии, стала работать маляршей, и опять ей давали хорошие заказы, платили сверху, опять она работала одна. Ей пообещали дать квартиру и постоянную прописку. Здесь было вообще как-то легче, чем в Москве, но она об этом не задумывалась. Она почти ничего себе не покупала, ела в столовой и все оставшиеся деньги откладывала на книжку.
Однажды за столиком в столовой она услыхала разговор двух теток. Говорили о том, что в последнее время в роддомах все чаще отказываются от детей.
– Да я таким сучкам не знаю, что бы и делала. Штамп бы хоть в паспорте какой ставила. Пусть люди знают.
Тетка показалась ей (или так захотелось, чтобы показалась) похожей на его мать, и она с размаху выплеснула ей в лицо чай.
То ли чай был очень горячий, то ли тетка не из простых, но ей дали пятнадцать суток за хулиганство, и когда она снова вышла на работу, бригадир укоризненно сказала:
– Что же ты? А мы тебе ордер хотели дать в следующем квартале. Теперь придется ждать.
Прошло несколько лет. Квартиры ей по-прежнему не давали, потому что жилищное строительство пошло на убыль, зато появилось много кооперативов, малых предприятий и частных фирм, и стало больше заказов.
Однажды она работала на квартире у одного богатого армянина. Армянину было за шестьдесят, жил он один – семья его осталась в Армении, и когда он предложил ей поселиться у него, она согласилась.
Он относился к ней очень заботливо, давал без счета денег и в постели своей нежностью и беспомощностью напоминал студента. Он ничего не спрашивал ее о прежней жизни, и она была ему за это очень благодарна. Порой ей даже хотелось рассказать ему о том, что в Москве у нее остался ребенок, и какие бы богатые подарки она ни получала, как бы он ни баловал ее, она все равно несчастна и ни на минуту не забывает того, что с нею случилось в апрельский день, когда она вышла из роддома одна. И чем больше проходило времени, тем больше это в ней болело. Но она сдерживала себя и точно чего-то выжидала, а потом, в каком-то бессознательном порыве, собралась и, не сказав ему ни слова, поехала в Москву.
В Москве она разыскала свою бывшую соседку по общежитию. Соседка получила квартиру в новом микрорайоне за кольцевой дорогой и жила вместе с дочкой, потому что тетка умерла. Дочке было уже двенадцать лет, она смотрела на все вокруг исподлобья и называла свою мать по имени-отчеству и на «вы». Переучивать ее соседка не пыталась.
– Пускай, если так привыкла.
А она, как когда-то давно, смотрела на нее и думала, что так бы не смогла.
Каждый день она уезжала в центр и ходила вокруг того дома. Но их увидела только на третий день. Он был в матроске, на трехколесном велосипеде – точь в точь как мальчик на фотографии, только немного бледный и худенький. А рядом неотступно следовала та – его мать. И по тому, как она глядела по сторонам, как не сводила с него глаз и не отпускала от себя, она поняла, что его мать все эти годы боялась и ждала ее.
Мать сильно постарела, была плохо одета, и она поняла: овдовела, живет на маленькую пенсию, еле сводит концы с концами, и очевидная старческая бедность вызвала у нее злорадное чувство. А вместе с ним воскресла ненависть – она слишком хорошо все помнила и не могла, не хотела ничего забыть. Ни того разговора в послеродовой палате, ни как несколько недель сочились молоком и болели груди, как она сцеживала это молоко и выливала. И когда она вдруг услышала, как ее четырехлетний сын назвал эту злобную старуху мамой, все в ней сжалось.
Но теперь она была хитрее. Она дожидалась своего часа и дождалась. Его мать пошла вместе с ним в магазин. Давали дешевое мясо, выстроилась очередь, он закапризничал и стал проситься на улицу, и та разрешила ему выйти на крылечко.
Он выбежал из магазина, и тогда она подошла к нему и позвала:
– Сыночек!
Он не откликнулся, и она, взмолившись неведомо кому – ну должен же был он ее узнать, – повторила:
– Сыночек, подойди к мамочке. Мамочка тебе шоколадку купила.
При виде шоколадки в глазах его что-то зажглось, но он засопел и очень серьезно сказал:
– Мама в магазине в очейди стоит.
– Нет, – сказала она. – Это не твоя мама. Твоя мама я. Я просто потеряла тебя сначала и очень долго искала.
Он молчал.
– Поедем домой. У нас с тобой очень красивый дом. Там много игрушек, бананов. Ты любишь бананы, сыночек?
– Я гйуши люблю.
– Там и груши есть.
Он все еще стоял на месте, а она, чувствуя, что сейчас его мать может выйти из магазина, подбежала к первой попавшейся машине и судорожно прохрипела:
– На Курский!
– Да не собираюсь я туда, – нервно ответил молодой водитель.
– На Курский, – повторила она, расстегивая сумочку и высыпая на сиденье деньги.
6
– Все что угодно, – сказал армянин, – но это невозможно.
Она смотрела на него, мокрая от слез, а он упрямо качал седой головой.
– Ты должна отвезти его назад. Это безумие. Завтра же здесь будет милиция.
– Они не имеют права.
– Имеют, – сказал армянин грустно. – Я понимаю, ты хочешь ребенка. Я уже стар и вряд ли на это сгожусь. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Найди себе мужа – я дам денег.
– Нет.
– Тогда найди молодого и здорового мужчину. И роди. Ребенка я усыновлю.
– Нет, – повторила она в отчаянии. – Как ты не понимаешь?
Мальчик спал на их огромной кровати, она то и дело подходила к нему и смотрела. Она не могла теперь представить, как прошли эти четыре года. Всю дорогу гладила, целовала его и приучала, чтобы он звал ее мамой.
И он звал ее так, но и ту, другую, он тоже звал мамой.
– У меня тепей две мамы – мама молодая и мама стаенькая.
– Так не бывает, сыночек.
– А у меня бывает, – возражал он упрямо.
Под вечер он расплакался, стал требовать его мать, проситься домой, и они с трудом уложили его, пообещав завтра купить мороженое. Когда он уснул, армянин, так и не поверивший в ее лихорадочный рассказ и решивший, что она просто украла чужого ребенка, сказал:
– И все-таки лучше отвезти его обратно. Ведь он к ней уже привык и никогда не забудет.
