Виктория Токарева - Кошка на дороге (сборник)
В квартире гремел магнитофон.
Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку:
– Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!
Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:
– Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…
Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.
– Ты чего? – удивился Шурка.
– А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?
– Конечно! Надо же сообщить…
– А я не хочу!
Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.
Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.
– Если я попаду под машину, ты перекрестишься! – крикнула хозяйка.
– Почему? – не понял Алик. – Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?
– Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.
– А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? – спросила красивая подруга.
– Прекратите беспредметный разговор! – потребовал дальний родственник.
– Чего она хочет? – спросила Шуркина жена.
– Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.
– Не скажет! – поклялась Шуркина жена.
– Не скажем! – пообещали гости.
– Господи, опять про покойников! – возмутилась красивая подруга. – Я не понимаю: это Новый год или поминки?
Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.
И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки. Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.
Все шумно вздохнули со звуком «а» и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или две.
– Кто это? – шепотом спросил малознакомый гость.
– Рудик, – шепотом ответил Эдик.
– Лучше поздно, чем никогда, – извинился Рудик, с трудом ставя слова друг подле друга.
Пауза была расколота.
– Нахал! – отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.
– Нахал! – хором отозвались гости. – Весь праздник испортил!
Нам нужно общение
Седьмого сентября 1976 года я ушел из дому. Как это случилось: мы с женой сидели и смотрели телевизор. Началась передача «В мире животных». Заиграла прекрасная музыка, и затанцевали страусы. Я понял, что если сию секунду не встану и не уйду, то я что-то свершу, например: сброшу телевизор на пол или выскочу в окно. Причем если я выскочу в окно, то полечу не вниз, а вверх. Я вылечу за пределы Земли и обращусь в искусственный спутник. Время меня не коснется, я буду вечно летать во мраке и холоде.
Я встал и надел пальто. Жена решила, что я пошел в киоск за сигаретами, и велела мне не сутулиться при ходьбе. Она сказала, что когда я хожу, то ныряю вниз головой, как пристяжная лошадь. Еще она сказала, что я все время смотрю вниз, будто хочу найти на асфальте монетку.
Когда-то в детстве я действительно любил искать монетки, и находил, и каждый раз смотрел: орел или решка.
Сейчас я давно ничего не ищу.
Я вышел на улицу и двинулся куда глаза глядят. Мои глаза действительно привели меня к табачному киоску, и я купил целый блок болгарских сигарет.
Я закурил и, пока курил, раздумывал: что делать дальше.
Как правило, люди сначала раздумывают, а уж потом уходят из семьи. А я сначала ушел, а потом стал раздумывать.
Наши отношения с женой, как это ни странно, были сильны не общими приобретениями, а общими утратами. Она из-за меня утратила способность к материнству и возненавидела меня за это. А я из-за нее утратил способность к авантюризму и остался тем, что я есть. Я вынюхиваю нарушителей порядка и стою на страже частной собственности граждан. В сущности, у меня собачья должность, и, может быть, поэтому я понимаю собак.
Ко мне подошла бездомная собака, похожая на Каштанку, а возможно – ее дочка или внучка.
– Как дела? – спросил я.
– Кручусь, – ответила Каштанка.
– Есть хочешь?
– Вообще-то я завтракала, – деликатно сказала Каштанка и посмотрела мне в руки.
В руках у меня была зажженная сигарета. Каштанка постояла немножко и отошла.
Из-за своей жены я не ушел шесть лет назад на зов любви и до сих пор жалею об этом. Она тоже жалеет о чем-то своем и иногда начинает рыдать по три дня подряд. Ест и плачет. Ходит – плачет. Спит и плачет. Мы исполняем каждый день по отношению друг к другу роль жертвы и палача одновременно. Не знаю – что чувствует она. Если попытаться сформулировать мое состояние – к нему больше всего подходит слово «скучно». Скучно моим глазам, моим мозгам и моей плоти. Когда я нахожусь с женой в одной комнате, то мне кажется: я медленно спускаюсь по лестнице в подвал с проросшей картошкой. На меня так же веет холодом и мраком, и так же хочется выйти на солнце.
Табачный киоск расположен против универмага. В универмаге продают ковры, и за коврами выстраиваются длинные очереди, преимущественно из узбеков и цыган. Из дверей то и дело появлялись люди, поперек их груди, как лавровый венок, висел скатанный ковер.
Я достал другую сигарету и почему-то вспомнил, как неделю назад я стоял в очереди за живой рыбой. Большой зеркальный карп поднял голову из аквариума, разинул рот и тянул в себя воздух. Он задыхался. Вокруг были его знакомые и родственники – такие же карпы. Ему было не до них.
Но при чем тут карп. Карп – это я. Я ушел из аквариума в море, хотя карп – речная рыба. Значит, в озеро. Или в реку.
Я ушел из аквариума, и мне надо где-то переночевать.
Можно пойти к друзьям, но это неудобно. Мы дружим домами, преимущественно по телефону. Они дружат со мной и с женой, и, явившись ночевать, я должен ставить их перед проблемой выбора: я или жена. Зачем загружать жизнь друзей еще одной проблемой.
Возле входа в универмаг на ступеньках сидела роскошная молодая колли. Я не заметил, как она появилась. Колли смотрела перед собой, в ее глазах дрожали слезы.
Я присел перед ней на корточки и спросил:
– Ты чего?
– Мне очень страшно. Я боюсь, что мой хозяин не вернется.
– Вернется, – сказал я. – Куда ж он денется?
– А почему ты так думаешь? – спросила колли, глядя мне в глаза.
– Потому что ты его ждешь.
Я выкурил еще одну сигарету и пошел домой. В конце концов – моя жена тоже карп.
Я решил снять какое-нибудь жилье, а уж потом уйти из дома. Решить – это одно. А снять – совершенно другое. Первое зависит только от меня, а второе – это уже сумма двух желаний.
Я раскинул сети, и в мои сети попалась одна полудохлая рыбка. Заведующий отделом Гракин предложил свою зимнюю дачу. Он сказал, что там – все удобства городской квартиры, с той только разницей, что городская квартира стоит в промозглом переулке среди камня и выхлопных газов. А на даче – деревья, белки и тишина.
Гракин – довольно молодой и довольно интеллигентный человек с превосходными зубами. Он с двадцати пяти лет в начальниках, правда в некрупных, и, думаю, выше не пойдет. Он любит ходить в бассейн, на ипподром, в Большой театр на дневные представления. Его невозможно застать на месте. Гракин приходит на работу только для того, чтобы дождаться нужных звонков и уйти навстречу жизни, которая бурно и многообразно течет за окнами его кабинета.
В одно из воскресений я заехал за Гракиным, и мы отправились смотреть дачу.
Было начало ноября.
Деревья на участке еще не облетели. Стояли золотые, гордые и прекрасные.
Дача походила на деревенскую избу, но это была не изба, а именно стилизация под избу: простота, идущая не от бедности, а от богатства и вкуса. Внутри дома все, включая потолок, было отделано деревом. Мне казалось, что все беспокойство, накопившееся за жизнь, стекает к моим ступням и сквозь дерево уходит в землю, а я становлюсь легок и спокоен.
Этот дом достался Гракину от его родителей и, как я понял, был ему совершенно не нужен, потому что зимой он отдыхал в горах, а летом на море.
В комнате стояла старая и старинная мебель, которая не пригодилась в городе, так как скорее относилась к хламу, чем к антиквариату.
Возле стены – черная японская ширма, инкрустированная перламутром. Огромный письменный стол величиной с бильярдный.
Пианино с роскошными тяжелыми подсвечниками было расстроено донельзя. Я открыл крышку и тронул клавишу. На звук заглянула крупная серая кошка. Она строго посмотрела на меня и поздоровалась, мяукнула дребезжащим скрипучим голосом – абсолютно таким же, как в пианино.
– Это Клава, – представил кошку Гракин.
За окном свистел ветер, а в комнате было тепло, и уютные круглоголовые японцы бродили по черной ширме.
Я решил оставить за собой эту дачу и заплатил за три месяца вперед. Я почему-то думал, что Гракин не возьмет с меня денег, у него был вид бессребреника, но Гракин запросил шестьдесят рублей в месяц. Он был привязан к деньгам, как все пьющие люди. Для пьющих каждый рубль – это треть бутылки. А треть бутылки – это начало прекрасных заблуждений.
