Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

9

Тихона мотало по городу до позднего вечера. Слоняясь по улицам, он купил два стаканчика мороженого, раз пять пил газировку. Купил газету и на скамейке в Катькином садике прочел фантастический рассказ. В кино посмотрел мультфильмы, зашел в сосисочную, не пропустил и поганый пивзал близ Финляндского вокзала.

Потом он долго брел по набережной, останавливаясь поглазеть на полоумных рыбаков. По пути ему встречались влюбленные пары, мужскую половину в них большей частью представляли курсанты и воины срочной службы. Возле Медного Всадника Тихон ни с того, ни с сего козырнул медицинскому подполковнику. Ошарашенный, тот, однако, ответил и долго еще озирался, удаляясь. Тихон хмыкнул, дернул плечом и забыл о подполковнике.

Временами он начинал что-то бормотать под нос, а иной раз терялся в самых заурядных житейских ситуациях. На вопрос заезжего недоумка, как добраться куда-то, он не мог ответить минуты полторы, напряженно размышлял и вдруг для разрядки совершил некое вымученное па с реверансом в финале. В сортире на Владимирском проспекте он попрощался с мужиком, пристроившимся по соседству.

Уже в темноте Тихон выбрался в Свечной переулок.

Дома воняло канифолью, Иван мирно паял какую-то схему. На кухне свиристел чайник. Тихон молча сел, положил газету на стол. Иван поднял голову и снова склонился над схемой.

– Я кое-что узнал, – нарушил молчание Тихон. – Хочешь послушать?

– Не трудись, я и сам давно уже догадался, – Иван отложил паяльник, выдернул вилку.

– Экий ты смышленый, – сказал Тихон сдавленным голосом.

– Не мудрено. Я-то всегда знал, что не писал этих писем. А повинную голову, в соответствии со всеобщей воинской повинностью, все же секут. Иногда, как можно было убедиться, даже надвое.

– Так не бывает, – хрипло сказал Тихон.

– Конечно, нет, – согласился Иван. Глаза его зажглись, он вдруг резко вскочил на ноги.

– Хрен с тобой! – радостно воскликнул он. – Ладно уж! Пожалею! А что – хороша была хохма?

Тихон смотрел, не понимая.

– Пошутил я! – восторженно кричал Иван. – А ты все угадывал верно – и насчет писем, и про собутыльников. Ты даже Пал Палыча правильно просчитал! Так что усы ты напрасно изуродовал. Со вторым Тишкой тебя не спутают. Не будет его.

– Сука, – не без восхищения протянул Тихон и стал подниматься.

– И еще… – Иван не успел договорить. Железные лапищи Тихона сжали его в объятиях, и сцена встречи солдата с войны повторилась. Тихон прощал Ивану как прошлые, так и будущие прегрешения.

– Стой! Стой, козел! Трюмо грохнешь!

– Какое еще трюмо, не гавкай! – орал Тихон счастливо.

– Да хорош, говорю! В натуре разобьешь!

– Что заладил-то? – Тихон, запыхавшись, разжал руки. – Какое, к дьяволу, трюмо?

– Наше, не дури! – Иван ткнул пальцем в сторону старинного трюмо с резной совой наверху. По зеркальному лику уже спешила в блатной усмешечке трещина.

– Откуда… – начал Тихон и не закончил.

– Кретин! – рявкнул Иван, схватил банку с чем-то белым и ударил об голову брата. Боли не было, и жидкость стекла на пол, не замочив Тихона. Он судорожно сжал спинку стула и отступил на шаг.

Иван веером развернул две лишние пары рук, припрятанные до поры за спиной. В позе танцующего индийского божества он застыл. Лицо его обрело медный отлив.

Тихон врезал кулаком в металлическую грудь, рука прошла насквозь и сбила на пол чашку с недопитым чаем. Та, расколовшись пополам, звякнула нечистым звоном. Тихон ошалело приподнялся на локте. Вокруг дремала ночь. «О-хх, е-мое», – простонал сквозь зубы Иван, не просыпаясь: он услышал звук бьющейся посуды.

Тихон не менял позы, покуда локоть не начал ныть, потом улегся на спину. Перед глазами шагал капитан, в ушах вавакал развратный голос щтабной стервы. Шел третий час пополуночи.

Засыпая, Тихон уже не мог поручиться за гибель чашки – равно как и за блеклый месяц, бивший баклуши в распахнутом окне.

10

Утром на вокзале среди многих прочих можно было заметить двоих: маленького кряжистого мужчинку с красными глазами и рослого пасмурного витязя. Они проследовали в конец платформы и остановились неподвижно. Время шло.

– Вон, поезд идет, – указал высокий пальцем.

Крепыш всмотрелся и ничего не сказал.

Там, вдалеке, возникло крошечное пятнышко – тепловозное рыльце, уставшее торопиться. Но, может быть, им просто показалось, благо погода не менялась уже много дней, и воздух вдали дрожал от зноя.

Каравай

Врачи скорой помощи называют такие квартиры гоблинариями. В точности так же именуют эти места. соседи, милиция, пожарные и прочие обитатели фэнтэзи.

В доме на втором этаже, среди многих домов, этажей, улиц и городов, давным-давно сошлись и стали не безусловно естественно жить гражданами она и она: Глотовы, причем он все чаще достраивался приставкой «про», а она – «за».

Все у них было справно и складно – попеременно вытянутая общая майка, и вроде бы не виднелось нигде никаких деток. Пахло прелыми овощами, а в серванте с выбоиной в добрую щепу, стояли рюмки вперемежку с восточными временами года.

В ванной мокло, а в телевизоре над этим хохотало, а случалось и наоборот; оно же все подксисало и, облепленное волосинками, заинтриговывало мокриц.

И, наконец, бывало у них множество одних и тех же гостей. И все норовили воспользоваться удобствами, которые какие же удобства – нехитрые, как и сам человек незатейлив. Гости, назначенные Глотовым судьбой, все попадались какие-то тучные, а были и те, кто щуплые, злые и яростные, и чем они там особенным пользовались в местах пользования, предоставленные сами себе – как знать? скакали, ломались, подпрыгивали, умышленно нечто откручивали или совсем исчезали злыми духами, носились над водами, не в силах отделаться от демиурга и отдать творческое зерно.

Короче говоря, однажды под весом ли явившегося к столу тела, от козней ли мелких и недобрых карликов – стульчак неслышно разломился надвое, наподобие мучного коржа. Сначала он только треснул, и события не заметили. Но сиденье разваливалось все вернее, и вот настал момент, когда – по совпадению с петропавловским салютом – озадаченный хозяин вышел из помещения для удобств с глупой улыбкой на лице и с двумя полукольцами в каждой руке. Полукольца казались хлебными, с непропеченной картонной начинкой.

Поначалу, конечно, приспособились к неудобствам среди удобств. Выравнивали по округлому краю; садились не в махе, но – вдумчиво; вставали аккуратно, да отдельные фрагменты, примкнувши, все норовили следом, в эмпиреи. Да и вообще случались острые соударения. Гости и хозяева много ели и пили, они часто падали на колени перед коржом, уложенном то словом salve, то vale, а чаще – мандалой, и та продолжала терпеть в себе ущерб, как терпят ее мандала всего и самость людская, загнанная в коллективное подсознание.

Ее хватали руками, стискивали, ломали кусками, увлажняли.

Все это привело к тому, что седалище-каравай разломилось далее начетверо, а потом и на восемь частей, все разной степени безобразности. Единый распался на потешные фрагменты и унижался в продолжение, ибо истрепывался картоном, марался и регулярно подвергался хуле.

Дошло до того, что кому-то из обитателей жилища пришла фантазия прямо в голову: да не получит дозволения никто справить нужду, не сложив из отломков более или менее приличную мозаику. А там уже и крошки образовывались, и все собирали в пакетик для лото. Мозаика у всякого выходила своя по количеству лбов голов; после застолий устраивали викторины, шарады и фанты.

Пока не сложилось Тайное Слово. Глотов, который диалектически раскачивался-застывал над мозаикой, над рожками и щечками сиденья, мгновенно увидел, глядя ниже себя, что из мозаики случайно сложилось Тайное Слово Обо Всем.

Он уже разинул было рот, чтобы крикнуть на помощь, так как всем от того тут должно было выйти удовольствие, да как назло перегорела лампочка. Сквернословя, хозяин полез ее вывинтить, взгромоздился на мозаику и все сломал, она развалилась, а Глотов упал вместе с лампочкой во рту, которую выкусил с патроном.

Об этом случае он никому не рассказывал. Конечно, Глотов еще часто пытался построить рисунок правильно, но что есть наша жизнь – игра, и мозаика – из того же разряда. Да и слово, да и все затеи.

А потом жильцы купили новый пластиковый каравай и учинили пир. И гости все кружили, призывая Каравай: кого хочешь – выбирай!

Он и выбирал помаленьку, хотя об этом никто не догадывался. Глотовы подавились и задохнулись, а потом ими задохнулись собаки близ местного судебно-медицинского отделения. Да и все вокруг постепенно рассосались, и выбирать стало не из кого.

Зоонавты