Татьяна Булатова - Счастливо оставаться! (сборник)
– Не надо, – поддержала его Оксана. – Ляжете у нас. Я все равно с Лизанькой сплю. Правда, папа?
– На-а-а заре-е-е-е а-а-ана… – заливался соловьем еще больше раскудрявившийся после дождя трубадур.
– Тише! – шикнула на него жена, но тут же надела на лицо гостеприимное выражение и громко зашептала: – Все спят!
Мальцев так обрадовался знакомому слову, что, обычно глухой на ухо и молчащий в поющих компаниях, старательно заблеял, выказывая искреннюю солидарность другу, разумеется, шепотом:
– Спя-а-ат… уста-а-алые…
– Родной человек! – растрогался Истомин и… увидел рояль. Бодро подошел, откинул несуществующие фалды, точно присел на вращающийся стул и резко открыл крышку лакированного красавца. На лице Кости застыло вожделение: он прицелился и снайперски ударил по клавишам. Мальцев ожидал пулеметной очереди, а получил завораживающие переливы шопеновского этюда.
Оксану эти звуки не воодушевили: втянув голову в плечи, она обреченно махнула рукой, бросив напоследок Мальцеву:
– Уводите его, Виктор!
Не тут-то было! Мальцев забился в уголок дивана и, слушая истоминскую игру, в удовольствии задремал. Когда музыка прекращалась, Виктор Сергеевич выныривал из радостного забытья, благодарно кивал исполнителю и, обронив сакраментальное «Прошу вас, маэстро!», со счастливым лицом погружался в сон. До тех пор, пока из ближайшего к рекреации номера не вышел двухметровый мужик и строго не произнес:
– Вы че, пацаны, ох…ли, что ли?
Ответ повис в воздухе: маэстро плакал, а публика спала. Истомин уливался слезами так убедительно, что амбал смягчился и понимающе предложил:
– Давай, братан! Доведу тебя, что ли… Ничего. Бывает!
Пианист с детским доверием упал в объятия незнакомого соседа и горько прорыдал:
– Э-э-э-х, лю-у-уди…
– Ты где живешь-то, чудо кудрявое? – нежно уточнил отдыхающий.
– Там! – указал путь пианист, не сумев поднять руку выше колена.
«Там» обозначилось быстро – Фьяметта, обеспокоенная тишиной, выскочила в коридор, где и произошло долгожданное возвращение блудного музыканта.
– Бери, мать! – сурово обронил амбал, на что Истомина виновато пискнула:
– Простите нас…
– Бывает…
Уложив мужа, Оксана, будучи ответственным человеком, отправилась на поиски потерянного в ночи Мальцева. Тот мирно лежал на диване, свернувшись в загогулину, и тихо посапывал. Истомина натренированным жестом встряхнула обмякшее мужское тело и громко скомандовала:
– В номер!
Именно там, ближе к полудню, и пришел в сознание Виктор Сергеевич Мальцев, никогда не принадлежавший к ценителям фортепианной музыки. Во всяком случае, раньше он был в этом уверен.
– Кстати, рояль расстроен, – деловито заметил Истомин вконец затосковавшему товарищу. – Вы разве не заметили этого, коллега?
– Увольте, – жалобно попросил Мальцев и снова попытался встать.
– Не торопитесь… Не торопитесь, дорогой мой человек. В нашем с вами состоянии нельзя делать никаких резких телодвижений, – напомнил Костя и попробовал разгладить завившийся мелким бесом чуб надо лбом.
– Мне домой нужно… – изложил свою просьбу Виктор Сергеевич и с тоской посмотрел на мигающий на кондиционере датчик.
– Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст. И все – равно, и все – едино, – мелодраматически процитировал Истомин.
– Нет, правда, – извиняющимся тоном оправдывался Мальцев. – Пора уже…
– Пора, мой друг, пора… – начал было Костя Истомин, но неожиданно остановился, так и не завершив свое любимое «покоя сердце просит». В дверях стояла белокурая сивилла и грозно смотрела на отца, сдвинув бровки к переносице. – Лизу-у-унчик, – заулыбался горе-папаша и зачастил: – Ты пришла ко мне с приветом? Рассказать, что солнце встало?
– На, – строго обронил ребенок и протянул отцу бутылку с минеральной водой.
– У-у-умница! – растрогался Истомин и дрожащими руками отвернул крышку. – Умница моя! Чуткая моя девочка!
Мальцев старательно зажмурил глаза, изо всех сил изображая спящего человека. Оля-Лиза медленно подошла к гостю и ткнула прозрачным пальчиком прямо в глаз застывшего на кровати Виктора Сергеевича.
– Какой холодный! – пожаловалась она отцу, рассматривая сначала свой палец, а потом подрагивающее веко Мальцева.
– Спит, – успокоил ее Костя.
Оля-Лиза нагнулась над Мальцевым и подула ему в нос. Виктор Сергеевич вздрогнул от неожиданности и раскрыл глаза.
– Спишь? – обрадовалась ему девочка.
Мальцев старательно закивал головой, суеверно не произнося ни единого слова.
– Ну и спи-спи, – закрыла ему ладонью глаза Оля-Лиза и пообещала рассказать сказку. – Когда ты уснешь, сюда приходят разные животные. Вот девочка пришла, потом мальчик. Один мой знакомый, – вещала сивилла загробным голосом, – чистил зубы грязью. Потом он умер. От грязи. Никто же зубы грязью не чистит. А он чистил. И умер. И все умрут, кто зубы не чистит. Потому что в роты залетают микробы, а от них можно умереть. Болеть сначала. А потом – умереть. И ты, когда проснешься, вымой свои зубы, а то тоже умрешь.
Мальцеву стало страшно, и он открыл глаза с вымученной улыбкой.
– Ну хватит, Лиза, хорошая сказка.
– Хорошая? – прищурилась девочка.
– Хорошая! – с готовностью подтвердил Виктор Сергеевич. – И ты хорошая! И сказка хорошая!
– Ты куда? – расстроилась Оля-Лиза, увидев, что гость сел на кровати.
– Домой, – робко выдавил тот.
– Один мой мальчик, – завела знакомую песню Оля-Лиза, – тоже пошел домой. А там…
– Опять ты за свое! – одернула дочь выросшая словно из-под земли Фьяметта.
– Ксюша! – обрадовался жене Истомин. – Ты пришла?
Оксана нарочито не обращала внимания на куролесившего полночи супруга.
– А ты, однако, сердита, мать, – вынес вердикт кудрявый фавн, спустивший с кровати такие же кудрявые ноги.
– Костя! Прекрати паясничать!
– Любимая! – заголосил Истомин так, что даже в глазах Оли-Лизы появился искренний интерес к происходящему. – Пойми, что мир есть театр! И мой удел – на сцене жить. А может… а может, умереть на этой сцене мне-е-е? Так прикажи, любимая, артисту, и кончен бал! И жизни ход окончен. И траурный венок заменит ветку мне… лав-ро-ву-ю! Прощай!
Закончив декламировать, паяц пал на колени и пополз к ногам возлюбленной. Оля-Лиза присела на корточки и вывернула шею так, чтобы голове было удобно. Мальцев решил не дожидаться ответной реплики и обратился к Истоминой.
– Оксана, приношу вам свои искренние извинения. Я же, – помялся он, – вообще не пью. А вчера… Одним словом – спасибо вам за понимание, за приют, за терпение…
Кудрявый лицедей, почувствовав паузу в реплике партнера, включился в процесс и запел голосом котят из «Кошкиного дома»:
– Тетя, тетя Кошка… Выгляни в окошко!
Оля-Лиза засмеялась и радостно захлопала в ладоши. Фьяметта сохраняла на своем лице суровое выражение.
– Не стоит. Всякое бывает, – отвечала Оксана Мальцеву, а Истомин в этот момент выделывал на полу немыслимые па, напоминающие конвульсии приговоренного к смертной казни на электрическом стуле. Потом выгнулся дугой и замер.
– Мама! – ликующе воскликнула девочка и ткнула в отца пальцем.
– Простишь? – приоткрыл один глаз кудрявый паяц.
– Нет, – отказалась Фьяметта. – Не валяй дурака, Истомин.
– Оксаночка, – картинно всхлипнул кающийся. – Это грех – отказывать ближнему в помощи. Прости меня, дурака. – Он встал на колени и замер в позе Марии Магдалины.
Пока Истомина раздумывала над поступившим предложением, Оля-Лиза вспорхнула ангелом, опустилась на коленочки рядом с кающейся «Магдалиной» и тоненько пропела:
– Прости папу, мамочка! Он больше не будет.
Для полноты картины не хватало светящегося нимба над головами трех представителей святого семейства, а также пары овечек и порхающих в радуге бабочек.
«Дурдом какой-то!» – подумал Мальцев и отступил к двери.
Занятый привычным священнодействием отряд Истоминых не заметил потери бойца.
– Который час? – полюбопытствовал Виктор Сергеевич у копошащейся в коридоре горничной.
– А? – не поняла Нина сути вопроса.
– Который час? – переспросил Мальцев, сознательно оттягивая момент встречи с семьей.
Горничная беззубо разулыбалась и вожделенно уставилась на отдыхающего.
Догадавшись, что ответа он не дождется, Виктор Сергеевич обронил печальное «спасибо» и направился к лестнице, ведущей на третий этаж.
Дверь в триста одиннадцатый номер была приоткрыта: там обреталась долгожданная родина. Оттуда до Виктора Сергеевича донеслось бойкое Марусино пение:
На лошадке оловяннойСкачет всадник оловянныйС ме-е-е-едною трубо-о-о-ю…Всадник с медною трубою,Ты возьми меня с собою,Вса-а-а-адник оловянный…
Тара-тара-тара-тара… Тара-тара-тара-тара… – перешла Машка на музыкальную морзянку, очевидно, испытывая несказанное удовольствие от своего «тара-тара», и заголосила еще громче, причем совсем уже невпопад.
