Инна Тронина - Самосожжение
Дина сжимала кулаки на коленях, и крылья её аккуратного, закруглённого носа побелели от гнева.
– Он ничего и не требовал до этого года, только квартиру разменял. Но уж теперь попросил сразу за всё время, и с богатырским размахом. На чём я остановилась?.. Отец спал, навалившись на стол. Действие клофелина усилилось алкоголем. Я могла ничего не опасаться. Прихватив носовым платком ручки, я отвернула все краны на газовой плите. Старалась нигде не оставить отпечатки пальцев. Ни к одной вещи в квартире я также не прикасалась…
– Духовку тоже открыли, – добавил Андрей. – И сразу же ушли.
– Да, духовку тоже. Отец здоровенный кабан был, четырёх конфорок могло и не хватить. Покинув квартиру, я спустилась в метро, покаталась по Кольцевой линии. Затем вернулась на «Сокол». Потихоньку пробралась в их двор с другой стороны и увидела, как из подъезда в чёрном пластиковом мешке выносят тело. Убедившись, что отец действительно скончался, я приступила ко второму действию своей пьесы. Газ не взорвался, жильцов вернули в квартиры, и я проспала всю ночь сном праведницы. С Первой Тверской-Ямской я на днях собиралась съезжать, а новое жильё ещё не купила. Идти мне было некуда – наверное, вы знаете, что меня два раза надули мошенники. Жить и бороться мне не хотелось. Я задумала сделать смертельную инъекцию морфина Стасу, а потом себе. Но отец и бывший муж не имели права оставаться на белом свете, да ещё чувствовать себя победителями. Сомневаюсь, что Станислав очень хотел жить, – продолжала Дина, закурив и отбросив в сторону зажигалку «Зиппо».
Озирский напряжённо смотрел на диктофон, а я уже приготовила новую кассету.
– Мои родственники мучились на земле, даже имея нормальные руки и ноги. А калеку и вовсе ждало ужасное будущее. Я решила, что сыну лучше просто уснуть, а после и я вколю себе дозу. И всё закончится. Чтобы избавиться от хронической злобы, я слушала «Итальянский концерт» Баха, «Финляндию» Сибелиуса. Бетховенская «Лунная соната» и «Симфония ре минор» Франка несколько смягчали мои раздражительность. Я часто спасалась музыкой, и в тот период тоже. Старалась найти выход, но, кроме самоубийства, ничего не могла придумать. Окончательно пришла к выводу в последней декаде мая и повеселела. Десять дней полностью посвятила себе и сыну. Возила Стаса в Чудо-град. Там мальчик развлекался от души, забывал о своём уродстве. На колесе обозрения мы поднимались над Измайловским парком и с огромной высоты смотрели на Москву. Я выполняла все желания Стаса – покупала ему видеокассеты с любимыми фильмами, понимая, что больше одного раза сын их не посмотрит. Мы побывали в ресторане «Русалочка» на Смоленском бульваре – меня там хорошо знали и пускали с ребёнком на руках. Стас ел много мороженого, лакомился сладкой кукурузой, пирожными, бананами. Над его кроваткой я привязала блестящие импортные шарики-сердечки. Сын постоянно повторял, что никогда не был так счастлив. Мы катались на лодке по Истре, и Стас мечтал, что научится работать руками, и сам будет грести. Я соглашалась, хотя знала – жить нам остаётся совсем немного. Потом настал день тридцатого мая, когда я разделалась с отцом. Вернулась домой и поставила лазерный диск, на сей раз «Свет луны» Дебюсси. Тридцать первого мая утром позвонила Агапову в Кузьминки и сказала, что хочу с ним встретиться. К этому времени я убила довольно-таки много народу, и любой эпизод мог выплыть наружу. Но в тюрьму, в колонию я идти не собиралась. Казалось, что так просто уколоться и уснуть, уснуть навсегда, остаться вечно молодой… Сын перестанет дышать ещё раньше, не будет плакать обо мне. У Галины своя семья, дочь. А, значит, и будущее…
Мы с Диной смотрели друг другу в глаза, и я очень не хотела, чтобы она выдала наш секрет. Озирский ничего не знал о том, что роковой аборт она сделала от отца моей дочери. Я не знаю, поняла ли Дина намёк. Во всяком случае, она продолжала свою исповедь, равнодушно созерцая ночную бабочку, трепетавшую на стекле.
– Андрей Георгиевич, вас, наверное, удивляет, почему я решила встретиться с вами и признаться в таком, в чём люди, как правило, не признаются, если они не больные на голову. Но всплыло обстоятельно, перевернувшее всё во мне. Оксана показала много фотографий своей дочери – я сама попросила её об этом. У Октябрины и у той девочки, которая могла бы родиться на днях у меня – один отец. На моих руках – кровь Стаса и кровь той малютки. И все эти дни, с тех пор, как я увидела фотографии, меня мучает ужасающая картина. Девочка беззвучно кричит внутри меня. Она не хочет умирать. Ей больно и страшно. И поделом мне! За тот аборт я поплатилась жестоко. Уже потеряв этого ребёнка, я назвала его Аидой, в память мамы…
Минут пять мы молчали. Озирский остановил запись и не торопил Дину. Ничем не выдав своего удивления, шеф осмысливал сказанное. А я, красная, как свёкла, обмахивалась сложенной газетой.
– Утром тридцать первого мая, Агапов ещё ничего не знал о кончине моего отца и потому попался в силки. Решил, что после встречи у «Сокола» я пошла на попятный. Агапов бодрым голосом пригласил меня в ресторан «Гавана». Я приехала на Ленинский проспект, и Сашка встретил меня у входа. Поначалу мы собирались в «Анкор», но Агапов почему-то передумал. Я надела контактные линзы в виде кошачьего глаза, изо всех сил демонстрировала покорность, готовность во всём слушаться Агапова. Сашка сказал: «Счёт пошёл не на дни, а на часы. Либо они нас, либо мы их. Динуля, соглашайся, не будь наивной. Как известно, тебе терять нечего. Если засыплешься, выручу, и о Стасе позабочусь. Даю слово офицера». Потом Сашка добавил, что в ресторане кругом люди «хачиков», и мы поехали в Кузьминки для продолжения переговоров. По дороге нас вела зеленоватая «Вольвочка», но Сашке удалось оторваться. Он сказал, что будет дома один. Елена уехала на дачу и должна вернуться не ранее завтрашнего утра…
Дина сбросила босоножки и забралась на диван, поджав под себя ноги. Несмотря на жару, она была в чёрных чулках, и выглядела грациозной, непринуждённой.
– Обсуждая последние детали предстоящей операции, я дождалась, когда Агапов окончательно расслабится и повернётся ко мне спиной. Схватила с подоконника цветочный горшок и ударила Сашку по затылку. Мстила ему за предательство, за измену, за подлость и наглость. Без меня не жить ему в Москве! Не жить, и точка! Он бросил меня, как отец маму, получив московскую прописку. Да ещё решил сдать меня из-за Конторина, которого сам же и помогал кончать. Он хотел построить счастье своей новой семьи на моём горе, вероятно, что и на моей смерти. Люди намеченного к ликвидации чеченского «авторитета» могли порезать меня на шашлык, и никакой помощи Агапова не потребовалось бы. Для него и его хозяев я – путана, каких миллионы, и никто не собирался даже рублик потратить на моё спасение. И я… Я убила Сашку с нескольких ударов. Расколола об его голову увесистый горшок, потом схватила большую скульптуру. Там их стояло много – Елена занималась лепкой. Одной из них я ударила в висок своего единственного законного супруга. Кровь разбрызгалась по ковру и паркету, но мне всё казалось, что этот амбал ещё жив. Сходила в другую комнату, сняла со стены коллекционный нож и перерезала ему сонные артерии. Мне не было его жаль. Напротив, я постаралась налить крови как можно больше; в том числе и для Елены. Пусть полюбуется на своего драгоценного… Я и сейчас ни в чём не каюсь. Я ненавидела Агапова, его новую жену, их младенца, который, ещё не успев родиться, занял место моего Стаса. Не буду скрывать, что обрадовалась, узнав о том, что Елена последовала за своим супругом и унесла с собой ребёнка. Я сумела уехать из квартиры Агапова в Кузьминках незамеченной. На моём чёрном платье не осталось следов крови, а бисерную накидку я сняла и оставила в машине. Я могла бы выстрелить из того пистолета, что подарил Илья, но не хотела брату неприятностей…
– Кстати, этот пистолет сейчас при вас? – встрепенулся Андрей.
– Да, в сумочке. Вы боитесь, что я пущу его в ход?
– Нет, не боюсь. Просто прошу передать оружие мне, – произнёс Озирский, словно между прочим, но столь властно и уверенно, что Дина не стала спорить. – Так всем нам будет спокойнее.
– Прошу!
Дина осторожно, словно боясь, что оружие выстрелит, извлекла его из сумочки крокодиловой кожи и протянула Андрею. Тот сразу же проверил предохранитель и спрятал пистолет в карман своей потёртой джинсовой куртки. Пистолетик был маленький, блестящий, похожий на никелированный.
– Я почему-то боялась, что кровь просочится на потолок к нижним жильцам. Отпечатки своих пальцев стёрла одеколоном Агапова. Им же побрызгала и в комнате, и в коридоре, чтобы собака не взяла след. Спустилась в метро, поездила туда-сюда. Вылезла на «Проспекте Вернадского», пешком дошла до своего «Пежо», оставленного у «Гаваны». Убедившись, что за мной никто не следит, села в машину и поехала домой. Стасик дремал, когда вернулась в пустую комнату. С ним сидела Лара Олисова, соседка. Она рассказала, что сын был в подавленном настроении, даже плакал. Пришлось накапать ему валерьянки. В квартире почти не осталось вещей – только кроватка Стаса и моя раскладушка. Сын знал, что мы переезжаем к тёте Гале на Пресню, а после купим хорошую новую квартиру с двумя лоджиями. Гадкие дядьки маму обманули, продали одну и ту же квартиру пятерым покупателям, да ещё вместе с прописанными в ней жильцами. Кстати, они так ловко подделали документы, что я не заметила никакого подвоха. Самое смешное, что в числе прочих на эту удочку угодил профессиональный юрист, специалист по хозяйственному праву. Я много «капусты» на ветер выкинула. Сначала хотела купить квартиру в Хорошево-Мнёвниках, в доме улучшенной планировки. Но оказалось, что та фирма к дому не имеет никакого отношения. Персонал скрылся со всеми деньгами в неизвестном направлении. Во второй раз я продала кое-какие драгоценности, внесла сумму. А перед самым вселением на Пятницкое шоссе узнала, что купленная мною площадь принадлежит трём законным собственникам, да ещё пятерым лохам вроде меня. А старая квартира уже подана, и освободить её я должна первого июня. Я скоренько распродала мебель, оставшуюся втиснула к Галке и Илье…
