Александр Проханов - Крым
– Мне очень нужно! Где репетиция?
– В джаз-клубе «Коломбо». На Фрунзенской набережной.
– Я к тебе еду.
– Ты сорвешь репетицию.
– У меня срывается жизнь! Буду ждать тебя у клуба на набережной!
Москва была как смуглый, спелый плод, переполненный терпким соком. Воздух был сладкий и приторный. Казалось, разрезали дыню, и она лежит, отекая медовой влагой. Лемехов стоял у гранитного парапета, чувствуя, как остывает дневной зной. Москва-река, темная, маслянистая, крутила золотые веретена огней, покачивала плавучие рестораны, стаи уток, проплывавшие речные трамвайчики. Хрустальный мост, перекинутый к Нескучному саду, казался бокалом, в котором кипело шампанское. Крымский мост был похож на крылатую железную птицу, отливавшую синевой. Синева начинала розоветь, становилась изумрудной, оранжевой. Птица была готова взлететь, сжимая в клюве блестящую реку. За рекой в Парке отдыха шумело гулянье, гремели аттракционы. Крутились карусели, раскачивалась ладья качелей, звенели «американские горки». Лемехов, окруженный огнями, запахом женских духов и сладких табаков, с нетерпением ждал Ольгу. Он приготовил ей изумрудное кольцо, купленное на восточном рынке. Представлял, как наденет кольцо на ее нежный палец. Драгоценный камень отразит Хрустальный мост, проплывающий кораблик и уток, темнеющих на золотом отражении.
«Да, да, так и будет! Только она, только с ней! Мир отринул меня, а я отринул мир! Скроюсь в шатре ее чудных волос, ее душистых и восхитительных! Только я и она! Уедем прочь из этого вероломного города, где мой позор, мои унижения! Забыть, забыть! В какой-нибудь тихий город! В какой-нибудь маленький русский город! В Торжок, где старые особнячки, палисадники, старинная колокольня».
Он достал кольцо и играл драгоценным камнем. Посылал зеленый луч в проплывавший кораблик, где его ловила танцующая на палубе свадьба. Посылал через реку к далекой карусели, где луч скользил по лицам влюбленных. Посылал к темной воде, где утки кидались к лучу, принимая его за блестящую рыбку.
«И у нас будут дети, и долгая, долгая жизнь! Там много чудесных озер, и дубрав, и лугов, белых от цветущих ромашек! Вместе с детьми в эти ромашки! Она сидит, распустив колоколом свой сарафан, и плетет из ромашек венок! Как та безымянная девочка, с которой мы дружили на даче! И никого, только я и она! Наши милые дети!»
Он увидел, как она подходит, и все в нем дрогнуло и счастливо запело. Ее плавная поступь, грациозные движенья плеч, стройность ее ног, которые она ставила так, словно шла по подиуму. Перетянутое в талии платье, которое он прежде не видел, темное, с вырезом на груди. И лицо, любимое лицо, которое она опустила, зная, что он видит ее, неотрывно любуется, жадным взглядом торопит ее приближенье.
– Какое счастье видеть тебя! А где твоя флейта? Я не мог тебя не увидеть! Утром, с аэродрома, такие событья! Это ошибка, дурная ошибка! Или чья-нибудь злая воля! Ты не верь! Забудем об этом! Уедем, и только вдвоем! Ты и я! Ты и я!
– Что случилось? – Она воздела золотистые брови, и ее глаза показались ему того же цвета, что и кольцо, и он радовался тому, что драгоценный камень имеет цвет ее глаз.
– Ты была права, нам надо уехать! Тогда я не мог, честолюбие, мнимое дело! Теперь я свободен! Мы поженимся, муж и жена, только мы, только наша семья! Повенчаемся, в какой-нибудь скромной церкви! Волочок, такой милый чудесный город! Впрочем, нет, милый – это Торжок! Такие там славные домики, и речка, и зеленая гора! Милая, а где твоя флейта?
– Что произошло, ты мне можешь сказать? – Ему почудилось в ее голосе раздражение, а в глазах, в любимых глазах, под стать драгоценному камню, качнулась темная тень.
– Все будет у нас хорошо! Прошлого нет, только будущее! Ты, и я, и наши милые дети! Там есть такие поля, ромашки до горизонта! И мы сидим в ромашках, наши дети играют, а ты мне плетешь веночек из белых чудных цветков, как та безымянная девушка! Ведь правда, это чудесно?
– Не понимаю, о чем ты? Я сама собиралась тебе звонить. Хотела с тобой объясниться. – Ее золотистые брови сдвинулись, потемнели, и между ними легла морщинка, то ли гнева, то ли страдания. В глазах, в ее чудных глазах, которые он так любил целовать, чувствуя, как дрожат ресницы, словно крылья бесшумной бабочки, – в ее глазах появилась враждебность. Ее губы, мягкие, нежные, которые темнели от красного вина, и он сжимал их своими губами, чувствуя пьяную сладость, – теперь на ее губах вдруг заклубилась тьма. В этой тьме трепетали еще непроизнесенные, злые слова. Он не давал им явиться, не давал им сорваться с ее рассерженных и испуганных губ.
– Потом, потом объяснишься! А сейчас мы должны уехать! Нам никто не будет мешать, никто не будет глумиться! Мы будем много читать, стихи великих поэтов, и на эти стихи ты будешь сочинять свою музыку! Я так тебе благодарен! Ты одна осталась для меня драгоценной! Одна спасаешь меня от жестокого вероломства. Хочу тебе сделать подарок! – Он раскрыл ладонь, на которой лежало кольцо. Он хотел лучом драгоценного камня запечатать ее уста.
Но она отшатнулась:
– Перестань бормотать свои заклинания! Я ждала твоего возвращения, чтобы объясниться. Мы с тобой расстаемся. Я выхожу замуж. За Вениамина Гольдберга. Мы завтра уезжаем в Европу. Ты мучил меня целый год, забавлялся мной. Я была для тебя игрушкой. Ты женат на другой, а я для тебя утеха. Вениамин сделал мне предложение, и я покидаю тебя. Не удерживай, не трать понапрасну слов. Между нами все кончено!
– Нет, нет, я этого не слышал! Эта смоляная борода и блестящие мокрые зубы! «И темнела за пригорком смоляная борода»! Эти выпуклые глаза, что смотрят на мир, как на еду, которую можно есть, будь то заводы, красивые женщины или креветки! «И следила взглядом зорким вороненая беда»! Это не я, это мой отец! Ты нежная, восхитительная! Я люблю тебя, люблю твои духи, твои пальцы, звук голоса, звук твоей божественной флейты. Где твоя флейта, родная? Ты не можешь уйти!
Он протянул к ней руку, хотел надеть на палец кольцо. Но она оттолкнула его:
– Оставь меня! Не смей ко мне прикасаться! – и побежала вдоль набережной туда, откуда явилась. Удалялась. Он слышал стук ее каблуков. Навстречу ей выехала машина, огромная, мощная, брызгая хрустальными фарами. Остановилась. Дверь приоткрылась, и чья-то тучная рука помогла ей скрыться в салоне. Джип с мягким шелестом прошел мимо, и за темными стеклами были она, ее флейта, смоляная борода с блеском белых зубов.
Он стоял на набережной и испытывал небывалую боль. Болела и умирала душа, кричал от боли рассудок, стонала каждая клеточка. Содрогался своим железом Крымский мост, хрустальный мост осыпался осколками. Казалось, вместе с ним погибает и плавится мир, растворяясь в раскаленной бесцветной боли.
Он раскрыл ладонь, и кольцо с изумрудом покатилось и упало в реку. Мимо плыл речной трамвайчик, играла музыка, и люди на палубе махали Лемехову.
Глава 27
Мир, в котором он прежде жил, напоминал великолепный дом с сияющими по всему фасаду окнами. Но стоило ему потянуться к сияющему окну, как оно гасло. На его месте возникала черная дыра. Одно за другим гасли окна, и скоро вместо дома с празднично озаренными окнами зияла огромная черная пустота.
Все его приобретения и сокровища были расхищены. Двулистиков украл у него любимую работу. Генерал Дробинник украл расположение президента. Черкизов украл партию. Вероломный колдун Верхоустин исчез, похитив сокровенную мечту. Судьба мстила ему за неведомую оплошность, за нарушенный закон, за грех, который он совершил в погоне за величием и успехом.
Он рассматривал свою жизнь в ее крутых поворотах, когда приходилось жестко действовать, принуждая людей, навязывая им свою волю. Но никогда эта воля не губила, не уничтожала, а вовлекала в творчество, которое было наградой за все понесенные траты.
Он блуждал среди воспоминаний. Перебирал в памяти конфликты и ссоры, огорчения, которые причинял людям, обиды, которые люди ему причиняли. Вдруг ясно увидел человека, который страшно от него пострадал. Был обречен на муку, оставлен им и забыт. Это была жена Вера, которая уже несколько лет томилась в психиатрической клинике. Она лишилась рассудка после того, как избавилась от ребенка, вняв его уговорам. Прелестная, радушная, женственная, она вдруг погасла. Стала подвержена страхам. С ней случались рыдания. Несколько раз она пыталась отравиться. Впадала в затяжную депрессию, которая переходила в свирепые истерики. Он лечил ее у лучших врачей, которые сошлись на том, что ей необходимо длительное лечение в клинике. Он поместил ее в клинику, испытав облегчение.
Теперь он думал о ней, живущей в загородной частной клинике, под присмотром медиков, которые обладали дипломами лучших психиатров Европы. Он почти не навещал ее, тяготясь ее сумрачной немотой и дремотой. Но теперь вдруг ясно, страстно, с больным раскаянием понял, что Вера была его виной и проступком. Была грехом, за который ему мстила судьба. Он должен немедленно к ней явиться, покаяться, обнять ее исхудалое тело, прижаться губами к ее холодному виску, вернуть домой, где она окажется среди любимых вещей, целебных растений и снова воскреснет для любви и семейного счастья.
