Елена Крюкова - Царские врата
– Ты так любишь Меня, – сказал он тихо. – Я счастлив.
– Я тоже.
– Повторяй за Мной: Я солдат на последней войне, на последней войне. Пусть Я умру и не воскресну уже – но вы помните обо Мне. Пусть Я умру навеки! Пусть вытечет кровь Моя, как вода…
– Как вода… – пела Алена.
– Но пусть после Моей настоящей смерти вы воевать не будете никогда…
– Не будете никогда…
Протянул руки. Сильнее навалился на Алену. Она поняла – Он вот-вот упадет.
– Ложись грудью мне на спину, – сказала она. – Так я буду хорошо держать Тебя. Ты будешь лежать на мне.
– Хорошо. Вот так?
Они оба стояли на коленях на острых, белых камнях.
– Тебе камни впиваются в колени…
– Тебе тоже.
– Тебе больно?
– Мне больно. И счастливо. Ведь это наша с Тобой последняя служба. Мы в последний раз послужим людям. И уйдем от них.
– Что мы сейчас им споем?..
Он судорожно глотнул воздух, полный гари и каменной пыли. Далеко, с перевала, налетел холодный ветер, опахнул все Его пылающее от тысячи ран тело.
– Пой за Мной. Пой, как Я пою. – Он прижал к Себе рукой Алену – так муж прижимает к себе, обнимая, жену. – Примите в последний раз израненное тело Мое! Выпейте кровь Мою! Пусть Я не вернусь к вам больше – во имя жизни вашей Я бессмертие Свое отдаю…
– Бессмертье Свое отдаю… – пропела Алена.
И вдруг ее сердце будто кто накрыл черной, слепой тряпкой. Она поняла.
– Как! – крикнула она и обернула к Нему изумленное лицо. – Ты уже не придешь к нам, как обещал? Никогда?!
Он улыбнулся:
– Я последний раз, здесь, в горах, приношу Себя в жертву людям. Пусть съедят тело Мое. Пусть выпьют всю Мою кровь. Но пусть больше никогда, никогда…
– Что – никогда?!
Алену колыхала неистовая, последняя дрожь.
– Больше никогда, никогда… истинно, истинно говорю тебе, любимая, милая моя…
Ее трясло, слезы катились по ее лицу градинами.
– Не убивают друг друга…
– Значит, Ты сейчас умрешь?! – Ее вопль вонзился ей самой в уши. – Навсегда?! Насовсем?!
– Да, умру, – сказал Он очень тихо. – Тебе тяжело. Положи Меня на землю, пожалуйста.
Она не могла перечить Ему. Медленно согнулась, грудью, животом легла на колючую землю. Медленно сползло Его расстрелянное, исполосованное плетью тело с ее спины, плеч.
Он лежал на боку, стонал, и она осторожно, стараясь не причинить Ему боль, перевернула Его на спину.
Он лежал и смотрел на Алену снизу вверх. На Его темном, окровавленном лице костром горело счастье.
– Ты хочешь пить? – прошептала она. – Я принесу Тебе.
– У тебя нет посуды, в чем принести.
– Я Тебе в ладонях своих принесу.
Алена отшагнула назад. За ее спиной, рядом с ними, журчал горный ручей.
Она опустила руки, сложила их черпачком; зачерпнула ледяной, чистой воды.
В горсти принесла воду к Нему, лежащему. Опустилась на колени. Поднесла горсть к Его иссохшим губам.
Он поднял голову и припал губами к ее рукам, к воде.
– Вот ты и напоила Меня… в последний раз. – Она разжала руки, и последние капли воды вылились на Его голую грудь. – Освятила водой. Горной водой. Водой Моей родины.
– А разве Твоя родина здесь? – спросила Алена.
Обтерла мокрыми ладонями себе лицо.
– Здесь. Моя родина везде, где стреляют. Везде, где страдают. Везде, где стреляют. Я за них молюсь.
– За тех, кто убивает? – Она всмотрелась в Его запрокинутое к небу лицо. – За убийц?
– Я же Сам сказал, ты же помнишь: Я пришел не к праведникам, но к грешникам. Разве войну развязывают праведники? Разве друг в друга – праведники стреляют?
– Нет… Грешники… – прошептала Алена. – И я тоже – грешница… Как же Ты…
Он понял. Поднял раненую руку, и Алена припала губами к Его руке; и ей под губы натекла Его горячая, последняя кровь.
– Если Я взял тебя служить со Мной мою последнюю службу – значит, Я давным-давно простил тебя. Я же сказал тебе: Я люблю тебя. Помни Меня. Прошу тебя – помни Меня.
– Ренат! – крикнула Алена в исступлении. Он улыбнулся, глядя на нее снизу вверх остывающими, стекленеющими глазами.
– Да, Я – Ренат, – сказал он. – И Руслан. И Андрей. И Фарух. И Степан. И Муслим. И Сергей. И Фархад. И Иван. Я – это ты, Алена. Когда Я умру, Я буду – ты. Похорони Меня здесь, пожалуйста. Здесь. Среди камней. В жесткой земле Моей родины. В горах. Пусть Мое сердце лежит теперь здесь, в горах.
– Не уходи! – крикнула Алена. Она плакала уже в голос.
Он поднял руку и слабо, нежно погладил ее по вздутому, страшному шраму у нее на груди, над ключицей.
– Служба еще не окончена, – сказал Он слабым, уходящим голосом. – Ты же еще не причастилась. Вкуси!
Он поднял руку. Алена взяла ее, тяжелую, горячую, будто сейчас из печи.
– Как же я…
– Смелее. Времени мало уже.
Она наклонила голову и прижалась губами к горячей, хлебной мякоти Его ладони.
И все лицо закрыл Он ей ладонью; и она погружалась губами, глазами, щеками в горячее, живое, хлебное, родное, последнее.
– Крови… испей…
Он указал на Свою грудь. По выпуклой пластине смуглой мышцы, по дуге ребра стекала алая, похожая на горское вино кровь. Алена склонилась ниже и поцеловала Его там, где сердце. В ее губы и зубы скользнула, омочив их, последняя сладость земли, ее разбомбленного, ветхого мира.
– Ну вот… – Он облегченно вздохнул. – Ты убивала, любимая моя. Теперь ты – святая.
– Но разве так бывает?!
Она не поняла, крик это был или шепот.
– Там, где Я есть, будет все и всегда, как великое чудо. Даже когда Меня не станет совсем. Ты не плачь. Дух Мой жив. Возьми его. Возьми Мой дух от Меня. Обними!
Алена, дрожа, послушно наклонилась и обняла Его, лежащего на камнях, за сильную шею. Приблизила лицо к Его лицу. Он выгнулся дугой, коромыслом, к небу в несказанной муке; она поняла, что Он умирает. И, торопясь, боясь, что не успеет, прислонила лицо свое к Его лицу. Ее губы нашли Его губы.
Она поцеловала Его и поймала Его последний выдох губами.
И это был ее первый вдох.
– Разве я родилась?.. Скажи мне…
Он молчал. Вытянулся на земле. Кровь еще текла из ран. И уже переставала течь.
Алена прислушалась к себе.
Дух, сказал Он, дух Мой перейдет в тебя, и ты…
«Что буду делать я теперь? Где я? Что со мной? И куда ушел Он?»
Она глядела на вытянутое по земле тело. Радостно, празднично билось сердце.
«Он умер, как солдат. Он сказал: после Моей смерти никто больше не убьет друг друга. Он просил: похорони меня здесь».
Алена встала, отерла слезы, пот и кровь с лица. Огляделась. Невдалеке валялась совковая лопата. Она взяла лопату и стала рыть каменистую землю. Земля с трудом поддавалась. Но Алена все рыла и рыла, и все росла и росла яма. И ни одного выстрела не было слышно в ставшем внезапно чистом и прозрачном, как хорошее светлое вино, горном холодном воздухе, в нежной ночи. Звезды шевелились, кучно, как свечи в старой церкви, горели, бились над головой. Журчал, невнятно бормотал свою древнюю молитву ледяной ручей.
Алена вырыла большую, хорошую яму, перетащила, ухватив под мышки, по камням Его тело – и перевалила, столкнула в яму.
– Прости, что я без гроба Тебя…
Стала засыпать яму, швырять землю, камни лопатой.
Засыпала. Передохнула. Кинула лопату прочь.
Села перед могильным холмом. Сгорбилась. Уткнула лицо в ладони.
И ночь накрыла ее, отслужившую последнюю литургию, черным горским платом, расшитым крупным речным жемчугом, горным хрусталем, кусками битого розового, голубого перламутра.
СВЕЧАЯ скосила глаза на алюминиевую серую, как шкурка крысы, миску, что стояла у меня на тумбочке.
В миске лежал засохший пирожок. Его никто не съел.
И я тоже не съела. Я не хотела есть.
«И никогда не захочешь больше. Все, отъела свое».
– Сестра, – беззвучно пошевелила я губами, – сестра…
Пух-пух – мягко подошли мягкие тапочки к моей койке.
– Что вам?
Ира слегка присела и наклонила щеку к моей щеке.
– Вынь… из миски… пирожок…
Ира вынула, поднесла к моему лицу.
– Нет… не хочу… положи на тумбочку.
Ира положила пирожок на тумбочку. На ее круглом лице мерцала, как вода в ведре, покорная усталость: ну что тебе еще надо, старуха, что ты хочешь?
– Ирочка… у тебя… есть свеча?
Я думала, она удивится.
Она не удивилась.
– Свеча? Есть. На кухне, в ящике, лежат три свечки парафиновых. На всякий случай, если вдруг электричество отключат.
Она хихикнула тихо.
– Ирочка… прошу тебя… принеси мне свечу… и поставь… вот сюда… в эту миску… пусть горит…
Ира повернулась и беззвучно, пуф-пуф, вышла из палаты.
Она скоро вернулась. В руках у нее вытягивала тонкую белую шейку обыкновенная парафиновая, хозяйственная свеча.
Ира пошарила в кармане халата, вынула спички. Зажгла фитилек. Поводила спичкой под парафиновой ножкой, чтобы подтаяло, закапало и приварило свечу к алюминиевому дну миски.
Вот она стоит, свеча, в пустой миске. Горит. И я смотрю на нее. На огонь. Еще смотрю.
