Владимир Владмели - 11 сентября и другие рассказы
Через несколько дней Илья спросил, говорила ли она со своим начальством.
– Нет, – ответила Лиза, – шеф в командировке, нужно ждать пока он вернётся.
– Когда он приезжает?
– Через 10 дней.
– Ты ему позвони, а то я не успею купить билеты, год-то кончается.
– Приходи в субботу, поговорим.
Когда Илья подъехал к Лизиному дому, он увидел, что машину ему ставить некуда.
– Привет, господа, – сказал он, заходя в гостиную, – хочу вас предупредить, что вы сможете отсюда уехать только после меня. Вы не оставили мне места для нормальной парковки, так что я поставил машину поперёк выезда из гаража и всех вас запер.
– Спасибо за предупреждение, но мы никуда не собираемся, – ответил Марк.
– Я слышал, что ты как раз собираешься.
– Да, меня пригласили на работу в Чикаго, – расплывшись в довольной улыбке, сказал он, – огромная компания, называется «Белое озеро». У них филиалы во всём мире, а бенефиты такие, что закачаешься.
– Где находится твоё «Озеро»?
– В Гринвуде, пригороде Чикаго. Дома там ещё относительно дешёвые. Я уже присмотрел себе один. Его только что выставили на продажу и он всего в 15 минутах ходьбы от моей работы. Это самый лучший дом на улице, в нём гараж на две машины, но туда можно поставить три. Мне-то они не понадобятся, я оставлю третье место для лодки. Там ведь рядом озеро Мичиган.
– Гринвуд довольно далеко от Чикаго.
– Зато там живёт почти всё руководство компании и я сумею с ними поближе познакомиться. Очень хорошее место. Вокруг дикая природа, а если захочешь в цивилизацию, до центра города всего час езды.
– А жена твоя согласна играть роль деревенской нимфы?
– Здесь же она играет. Вначале ей было тяжело, но теперь она привыкла. К тому же Гринвуд ничуть не хуже Миннеаполиса. Во всяком случае, оттуда никто не сваливает.
– А отсюда?
– Отсюда бегут толпами. Когда я возвращался в Миннеаполис после интервью, то большинство машин ехали мне навстречу.
– Может быть, их владельцы возвращались в Чикаго после интервью здесь, – сказал Илья, – моя компания недавно перевезла инженера из Алабамы.
– Алабама – глушь, ещё почище вашей.
– Недавно ты считал Миннеаполис хорошим городом.
– Мнение человека меняется.
– Ты же сам говорил, что любишь четыре времени года и активную культурную жизнь.
– Но я не люблю холодные зимы.
– Марк, тебя к телефону, – сказала Нина, – жена вызывает. Может после разговора с ней у тебя опять мнение изменится.
– Нина, помоги мне на кухне, – сказала Лиза.
– Скажи, что надо делать, я её заменю, – предложил Илья, – пусть она с гостями посидит.
– Нужно расставить тарелки и принести мясо.
– Хорошо.
Илья собрал грязную посуду, расставил чистую, вынул из духовки мясо, выложил его на блюдо и направился к столу. Когда он выходил из кухни, Марк неожиданно открыл дверь. Илья успел подставить локоть и ручка так ударила его в кость, что он охнул. У него еле хватило сил осторожно поставить блюдо на стол. Сделав это, он схватился за ушибленное место. Марк в это время уже тряс рукой и причитал:
– Ай-яй-яй, у меня, кажется, вывих. Вот что значит долго не делать зарядку. Больно-то как. И всего-то дверь резко открыл. Ай-яй-яй.
Он тряс рукой и присутствующие спрашивали, как он себя чувствует. Илья тоже хотел было спросить, что случилось, но посмотрев на Марка, понял, что никакого вывиха у него нет. Просто он гораздо быстрее оценил ситуацию и притворился пострадавшим, чтобы привлечь к себе внимание. Когда суматоха немного улеглась, Марк сказал:
– Света просила меня вернуться домой пораньше. Я, пожалуй, поеду, а вам счастливо оставаться в Миннесоте.
Он вышел, но через минуту опять появился в гостиной.
– Что случилось? – спросила Лиза.
– Он здесь решил навеки поселиться, – сказал Илья.
– Я, кажется, ударил твою машину, – смущённо промямлил Марк.
– А, чёрт! Я же всех предупредил, неужели ты не слышал?
– Нет, Илюша. Мой дядя слышит только, когда ему говорят: «на», – сказала Нина.
– Придержи свои шуточки при себе, – оборвал её Марк.
– Какие уж тут шуточки! Слёзы, да и только! От досады можно руку вывихнуть, особенно если долго зарядку не делаешь. Но тебе бояться нечего, у тебя ведь на новой работе страховка хорошая, вот и вылечат за казённый счёт.
Илья подошёл к Лизе тихо сказал:
– Я должен с тобой поговорить.
– Мне некогда, у меня гости.
– Они найдут, чем заняться.
– Уже нашли и ты им в этом сильно помог.
– Помог им в этом двойной кульбит, – возразил Илья.
С подачи Нины он только так и называл Лизиного брата. Все знали, откуда взялось это прозвище и тоже охотно его употребляли. В другое время Лиза может и пропустила бы мимо ушей насмешку Ильи, но сегодня это почему-то её особенно обидело.
– Если хочешь, я не буду заявлять в страховку о столкновении, – сказал Илья.
– Зачем, ведь ремонт стоит приличных денег.
– Давай поговорим об этом, когда все разойдутся.
– Нет, я хочу выспаться, мне завтра с утра надо на работу.
– Какая работа, завтра ведь воскресенье!
– У меня будет прогон программы.
– Я приду к тебе после того как ты её прогонишь.
– Нет, потом я обещала Свете посидеть с ребёнком.
– Лиза, нам же надо решить, когда брать билеты в Москву.
– Я не поеду.
– Мама, ты что! – сказала Нина, – тебе надо отдохнуть. Илюша, я с ней поговорю, позвоните нам завтра.
– Нина, что ты меня жизни учишь. Я не хочу лететь за сто вёрст киселя хлебать. Я гораздо лучше отдохну здесь с племянницей, – сказала Лиза.
– Дело твоё, – ответил Илья и, пожав плечами, вышел из дома.
Ностальгия
Не покидай меня, безумная мечта,
В раба мужчину превращает красота.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
Толпа вынесла Илью из вагона метро на целующуюся парочку. Он не смог остановиться, невольно толкнул молодых людей и пробормотал извинение, но они не обратили на него внимания. Они уже процеловали несколько поездов и совсем не думали расставаться. Он посмотрел на них с завистью. Интересно, когда он сам последний раз целовался с такой страстью. Давно, наверно ещё до эмиграции.
Спектакль начинался в два часа, у Ильи Окуня оставалось ещё много времени. Он вышел на Бульварное кольцо и не спеша направился к театру. За прошедшие годы Москва сильно изменилась. Бомжи и попрошайки, художники и музыканты, ларьки и ресторанчики, надписи на разных языках и небоскрёбы, – всё это делало её похожей на любую другую столицу мира. Но в этой он вырос, любил её с детства и даже теперь, после стольких лет жизни в Америке, считал её родной. Она уже не такая, какой была в советские времена, но женщины здесь нравятся ему также как раньше и гораздо больше, чем жительницы Миннеаполиса и Сент-Пола. Конечно, среди сент-полянок тоже есть особы достойные внимания, однако он давно уже не был в главном городе своего штата, а в спальном районе, где он жил, люди почти не гуляли по улицам. Даже ближайших своих соседей он видел только, когда они косили траву, поливали цветы или прогуливали собак. Это была одноэтажная Америка и в ней, как и в любой деревне, здоровались с каждым встречным, но встречных было немного. Однажды, прогуливаясь с женой, он увидел молодых родителей, кативших перед собой детскую коляску.
– Это русские, – уверенно сказала Надя.
– С чего ты взяла?
– Детей в коляске могут прогуливать только наши.
Она оказалась права. Она почти всегда была права, даже когда говорила, что болезнь её фатальна…
* * *Около театра уже стоял шурин.
– Ты знаешь, что спектакль заменили? – спросил он.
– Нет.
– Вместо «Чёрного принца» будут давать «Недоумков».
– Ну и что?
– Тебе может и ничего, а я и так общаюсь с ними каждый день. Сегодня утром один из них достал меня своими вопросами. Он, правда, считает себя студентом университета, но если бы не деньги его папы…
– Так ты не пойдёшь? – перебил Илья.
– Пойду.
– Тогда веди себя прилично и не тяни меня за рукав с середины действия.
– Если это хорошая вещь – не буду.
– Володя, я досижу до конца, чего бы это тебе не стоило.
– Не говори с такой уверенностью, это признак неразвитого ума и плохого вкуса.
– Я имею право так говорить.
– Почему?
– Потому что я понимаю здесь каждое слово, любой каламбур и самый тонкий намёк. Ты даже не представляешь себе, какой это кайф. Слишком долго я не видел спектаклей на русском языке, я по ним изголодался, поэтому мне здесь всё нравится, ты понимаешь всё.
– Так попроси политическое убежище и переезжай в Москву.
– Я уже думал об этом, но я отвык от вашего уклада и не знаю смогу ли здесь жить.
– Сможешь, люди и в тюрьме живут.
Илья удивлённо посмотрел на друга. Он прекрасно помнил, что Владимир Филиппович Монастырский отказался от грин карты и, проработав два года в США, вернулся в Россию. Миннесотский университет предлагал ему тогда должность профессора и Илья потратил много усилий, чтобы удержать его в Сент-Поле. Он долго уговаривал родственника подождать хотя бы до тех пор, пока в России станет немного лучше. От учеников Монастырского он знал, что в крупных исследовательских центрах Москвы разговоры стали похожи на сплетни у синагоги. Учёные, не регулярно получавшие зарплату, обсуждали, кто куда уехал и за сколько там себя продал. Владимир Филиппович был единственным, кто поплыл против течения. Он с серьёзной миной говорил Илье, что на родине его называют по имени-отчеству, а в Америке до глубокой старости любой мальчишка будет обращаться к нему по имени. Допустить этого он никак не может.
