Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
Я позвонил. Мы встретились. Он производил необычное впечатление: этакий седоватый подросток, говорливый и темпераментный, и никакой солидности. Выскакивал из-за стола, изображал в сценах кадры из будущего фильма или начинал похваляться транзисторными приемниками, которые ему подарили итальянцы, сразу несколько штук. Для наглядности он все их, кажется штуки четыре, повесил себе на грудь, включил звук и так расхаживал по гостиной, хихикая и приплясывая, счастливый, как ребенок, получивший дорогой подарок.
Фильм мы так и не сняли. Я сам отказался от лестного предложения, принесшего бы мне и деньги, а может быть, и славу. И уж годы прошли, но каждый раз, когда я проходил по коридорам киностудии имени Горького, на меня указывали пальцем: это, мол, тот ненормальный, который с самим Режиссером отказался делать фильм…
Почему отказался, тоже помню: я собирался поехать в Сибирь и долгое пребывание в Москве не входило в мои планы. Да и жить мне, если честно, было негде. Недостроенная засыпушка так и мокла под дождями без окон и крыши.
Режиссер поперву на мое такое безрассудство сильно рассердился. Но поостыл и однажды, оглядев меня с головы до ног, позвал сына, примерно моего ровесника. Указывая на меня, сказал громко: «Видишь… этого? Он в Сибирь намылился… В тапочках и распашонке… А ты вон как тепло одет!» И он приказал сыну снять с себя лыжный костюм и спортивные бутсы и отдать мне. А когда я попытался протестовать, прикрикнул: «Ничего… он в Москве остается… А тут еще никто на улице замерзший не валяется!»
Через годы, вернувшись из Сибири, навестил я Режиссера уже семейно, у нас уже двухлетний Ванюшка был. Мы заговорились за столом в гостиной, хватились ребенка и обнаружили его в прихожей, где он с наслаждением грыз собачью кость. Сама же собачка, кроха китайской породы, с рыженькой шерстью и сплющенной мордочкой, сидела тут же, дружелюбно виляя хвостом.
Кстати, эта собачка всегда сопровождала Режиссера на съемках его фильмов. И Режиссер, усмехаясь и поглаживая собачку, обычно приговаривал: «Другие какие, всякие… Везут с собой любовниц, прихлебателей, дворню… А я – только собачку… Ма-алень-кую…»
Об этой собачке, с мягкой шерсткой, с рыжеватым отливом и косенькими блестящими глазками, и пойдет рассказ.
Началось с приглашения приехать летом в Крым, в Артек, где Режиссер снимал свой фильм о детях. Грустный такой фильм. Умирает от радиации в Хиросиме японская девочка, а все остальные дети мира стараются ей помочь.
Поселили меня в комнатке по соседству с осветителем из съемочной группы, молчаливым и запойным, если не светил, то пил… Но не засвечивался. Это знал лишь я. В остальном же безобидный малый, да и общаться с ним почти не приходилось, днем я купался, загорал, а вечерами просиживал в домике у Режиссера, где размещались он и его собачка.
Кстати, к собачке, для ухода, был приставлен специальный человек, приписанный к киногруппе, назывался дрессировщиком. На самом же деле в его обязанности входило носить собачке питание из ближайшего ресторана, гулять с ней по территории Артека, купать в море и вообще следить за ее здоровьем.
Где-то в фильме можно было увидеть, как собачка разок-другой пробегает на заднем плане, для оживления, так сказать, сцены. И вся роль. Не столько для кино, сколько для отчета. Но великому Режиссеру это позволялось.
Ну а роль так называемого дрессировщика исполнял бывший актер еврейского театра в Москве. Театр к тому времени в очередной раз разогнали. Немолодой, с одышкой, чуть полноватый, седоватый, с остатками былой курчавости, в театре, говорят, он был на первых ролях. Но и этой крошечной роли при группе он был, кажется, очень рад. Его коллеги по театру вообще прозябали без дела.
Кроме собачки в его обязанности входила забота и о самом Режиссере: какие-то мелкие дела по дому и по работе; надо было носить ему на съемочную площадку термос с бутербродами и вообще находиться при нем, чтобы при случае куда-то сбегать.
Режиссер слыл человеком капризным, нервным, с громким голосом и мог даже накричать. Зато когда у него ладились и съемка, и настроение, и погода, он устраивал по вечерам застолья. Сам ел-пил мало, но любил угощать, а посреди вечера просил привести чернокожего мальчугана из домика по соседству, где проживали дети снимающихся в фильме, ставил его, смущенного, улыбающегося, посреди комнаты и громко вопрошал у притихших гостей: «Кто скажет, какой он национальности? – И, не дожидаясь, отвечал: – Помесь негра с евреем!» И громко при этом хохотал.
Он не шутил, это была правда. Мальчика, с бессмысленной улыбкой, приклеенной к лицу, уводили, а взоры обращались уже к еврейскому актеру, тогда он казался мне очень старым, лысоватый, с хрящеватым, очень большим носом и яркими голубыми, навыкат, глазами, и тот забавлял публику, пел еврейские песни или показывал сцены из Шекспира, Шолом-Алейхема, и тут вдруг обнаруживалось, что он первоклассный актер, может быть, даже звезда первой величины.
А голос, господи, я как сейчас слышу, чистый, пронзительный. Для такого помещения излишне сильный. Даже уши закладывало. Колебалась вода в графине. Приняв рюмку, актер много и с удовольствием пел. Возможно, такие импровизированные вечера утоляли, хоть в малой степени, тоску по несуществующему театру.
Запомнились мне и его белые, изящные руки, с длинными пальцами, гибкие, пластичные, живущие как бы своей собственной жизнью. Я впервые увидел, как много можно выразить легким движением рук в сценах, которые он представлял. Да вообще с тех пор я понял, что искусство жеста, как и паузы, одно из самых главных в театре.
Не скажу, что Режиссера это не трогало. Какое-то время он наблюдал, не без любопытства, за игрой актера, потом отыскивал под столом у своих ног любимицу – собачку и начинал заниматься ею, кормить колбасой со стола, ласкать, перебирать пальцами шерстку.
Иногда хвастал с детской улыбкой, что эта редкая порода подарена ему китайцами, она и выведена много веков назад для китайских императоров, а если приглядеться, нельзя не заметить, что Режиссер и собачка похожи…
И тогда все начинали повторять, что они и вправду похожи, Режиссер и его собачка. И лицо его расплывалось от счастья.
Так и не дослушав дрессировщика, это был монолог из Гамлета «Быть или не быть», произносимый блистательно на иврите, в какой-то высший момент взлета голоса, вдруг коротко, хрипловато Режиссер бросал: «Ну хватит, хватит!»
Кто-то из ассистентов с готовностью подхватывал: «Люди устали, отдыхать надо… – И добавлял: – Завтра на съемочную площадку автобус, как всегда, в шесть!»
Актер, оборвав монолог на полуслове и никак не конфузясь, видно привык, обращался к столу и припадал к начатой рюмке.
Ухватив мой недоуменный через стол взгляд, подмигивал голубым глазом и кротко улыбался… Мол, известно, что Режиссер гениальный человек, но он еще и капризный ребенок и не надо с ним спорить. Надо соглашаться, и будет тогда хорошо.
А уже в распавшейся компании разговоры шли о завтрашней съемке, о каких-то делах, деньгах, актерах… А еще об операторе, который заменит заболевшего и завтра скорым поездом прибудет из Москвы.
Ну, анекдот этот известен: начальник вызывает подчиненного и спрашивает, любит ли тот потных женщин и теплую водку, и, получив категорическое «нет», резюмирует: «Тогда пойдешь в отпуск зимой…»
Однажды разговорились с моим осветителем, тот был на взводе и клял здешний буфетик гурзуфского общепита, где водку, такую гадость, даже не охлаждают… Тут он вспомнил оператора, которого с нетерпением ожидали назавтра в группе…
– Мы его терпеть не могли, – сказал осветитель и поморщился. – Его вообще на студии не любили. Не знаю почему. У нас так бывает: если человека невзлюбят, то невзлюбят и все тогда на него вешают: и такой он, и сякой, и вдобавок еще и стукач… Или лидер… Или то и другое… Как дегтем измазали… Прилипло, не отдерешь. Так и относились: избегали к себе в группу брать, а если ненароком попадал к кому, то опять же сторонились…
А тут снимали в какое-то лето под Шатурой, жарко, тяжко, сил нет, да и работа не шла. То одно заклинит, то другое… Актер заболел, пленка с браком оказалась, запьянствовал водитель, а кто-то из группы психанул, сбежал домой… Спрашивается: что такое не везет и как с ним бороться? Уезжали на съемку рано, возвращались поздно, раздраженные, только что не кусались, но уже видеть друг друга не могли. И так случилось, после одного особенно неудачного дня собрались у меня в избе и решили крепко выпить, хоть известно, что водка в таком состоянии не помощница: еще тяжелей придавить может. Но решили. Послали машину в город, привезли с пяток бутылок, теплая, зараза, сплошная сивуха местного производства под названием, как сейчас помню, «Анисовая». Но выбирать не приходилось, хорошо такая есть!
Наскоро кой-какую закуску сварганили, яичницу с салом, хлеб нарезали, лучок зеленый с огорода и стаканы граненые до краев… Сели, но медлим, уж очень муторно начинать с теплой отравы. Именно начинать, дальше-то пойдет… Первая, как говорят, колом, вторая соколом, третья мелкой пташечкой! А вот поначалу… Сидим, значит, смотрим друг на друга и ждем: кто смелый среди нас, первым бросится на амбразуру… А мы уж за ним, как на войне, в прорыв….
