Эдуард Тополь - Московский полет
– Shit! – выдохнул я в сердцах и побежал следом, то отскакивая перед летящими по шоссе машинами, то перебегая им дорогу. Из-за этого маневрирования я здорово отстал от Питера и Горация, к тому же, учтите, они оба были на голову выше меня и вдвое моложе. Но и занятый лавированием между машинами, я слышал Питера.
– Leave her alone [Отпустите ее]! – орал он не своим голосом далеко впереди меня. – Fucking Russian pigs!!! Leave her alone [Е… русские свиньи! Отпустите ее]!
Конечно, они все оглянулись на его крик.
И когда Питер добежал до них, кто-то просто подставил ему подножку, а еще кто-то коротким, но сильным ударом по шее дослал его носом в тротуар. Питер лицом проехал по заплеванному асфальту, тут же вскочил, но несколько парней снова бросили его на землю, стали бить ногами, а остальные закричали:
– Негра бей! Негра!
Услыхав этот крик, Гораций отпрянул и замер перед ними в нескольких шагах, на краю тротуара, как застывает зверь перед ослепившими его фарами смертоносного грузовика. Слово «негр» не нуждалось в переводе, он понял, как они его назвали. А парни стали жестами зазывать его в свой круг. И с боков его уже обходили еще несколько высоких подростков с армейскими ремнями в руках. Пряжки этих ремней были утяжелены свинчаткой.
– Стойте! Вы с ума сошли! Не бейте их! – заорал я по-русски, преодолев наконец шоссе и подбегая к ним. Но парень лет двадцати с бицепсами культуриста легко, как игрушку, отшвырнул меня в сторону.
– Отвали, папаша! – сказал он.
В этот миг какая-то пьяная девка с криком «За дружбу народов!» подбежала к Горацию и с разбегу харкнула ему в лицо.
Гораций запоздало отшатнулся. А толпа, сомкнувшись кольцом вокруг него, расхохоталась.
Я вскочил на ноги и закричал снова:
– Ребята, не трогайте его! Не бейте их!
И попробовал протолкнуться сквозь кольцо. Но тот же парень с бицепсами культуриста вдруг взял меня сзади за шиворот, приподнял от земли и сказал:
– Пахан, ты меня злишь. Лучше отвали отсюда. – И опять швырнул в сторону с такой силой, что я сел на землю.
– Х… ты сюда приехал, африканская морда? – кричала тем временем Горацию пьяная девка, стоя перед ним и руками держась за подол джинсовой юбки.
– I am American [Я американец]… – произнес Гораций.
Но девка не слышала его.
– Русской п… приехал понюхать? – крикнула она и задрала юбку, под которой не оказалось трусов. – На, понюхай!
Банда заржала, и сразу несколько ударов по голове сбили Горация с ног, а затем трое или четверо парней стали заталкивать его голову промеж ног этой девки.
– Нюхай, б…! Нюхай! – ржали они. – А то кастрируем на х…!
– Ребята! – орал я в это же время по-русски, плача и снова пробиваясь в их круг. – Ребята, не надо!!!
И опять та же рука культуриста схватила меня, но теперь уже за волосы.
– Ты! Хмырь! – презрительно сказал этот культурист, над его верхней губой был первый молодой пушок. – Куда ты лезешь? Тут американцев бьют. Тебе-то что?
– Я американец, – сказал я, чувствуя у себя на голове его тяжелую руку, одним движением которой он мог легко сломать мне шею.
– Чи-и-во? – произнес он презрительно, не поверив. – Американец он! Брысь отсюда! Последний раз тебе говорю, понял?
– Я американец! – выкрикнул я в истерике, ужасаясь тому, что он со мной сейчас сделает.
Но он аккуратно повернул меня и дернул за волосы прочь от себя с такой силой, что мое тело снарядом полетело прямо на мусорную тумбу.
Я грохнулся об эту тумбу грудью, опрокинул ее и на вывалившемся из нее мусоре – каких-то арбузных корках, мокрых газетах и прочем дерьме – заскользил с тротуара на мостовую, прямо под колеса летящих по шоссе машин.
Жуткий скрип тормозов заставил меня еще сильней вжаться в землю и рефлекторно закрыть голову руками.
Потом наступила мертвая тишина. Я осторожно поднял голову: прямо надо мной, ну буквально в трех сантиметрах от головы, был круглый передний мост какого-то грузовика. Еще доля секунды – и он вмял бы в асфальт сначала мой череп, а потом позвоночник. Я скосил глаза через плечо: передний бампер этого грузовика был у меня где-то над спиной.
Тут справа от себя я услышал скрип дверцы кабины, стук ботинок водителя о подножку и его быстрые шаги в обход передка машины. А рядом с собой, у правого колеса грузовика, я увидел половину раздавленной темного стекла винной бутылки с острыми краями.
И вдруг моя правая рука сама потянулась к этой бутылке, зажала ее горлышко, и я, тая свое оружие, медленно выполз из-под машины, поднялся на ноги и обернулся к банде, застывшей над Горацием, Питером и Дайаной.
Смерть все-таки самый великий режиссер в мире, даже ее приближение заставило их всех замереть в тот миг, когда надо мной так дико заскрипели тормоза грузовика.
Но пока они приходили в себя от изумления по поводу моего спасения, я уже нашел взглядом того культуриста с детским пушком над верхней губой.
– Fuck your mother [Е… твою мать]! – закричал я почему-то по-английски и, чувствуя себя маленьким снарядом с острой бутылочной головкой, ринулся на своего убийцу.
Не знаю, каким чудом он увернулся от меня. Впрочем, какое тут чудо? Просто ему было двадцать лет, а мне – пятьдесят, вот и все. Но, как бы то ни было, он увернулся от меня, а я, держа в руке горлышко разбитой бутылки, пробежал по инерции через круг расступившейся банды и с разбегу ткнулся всем телом в серую таксишную «Волгу», в которой двое парней на заднем сиденье еще удерживали Дайану.
– Вон! Вон отсюда! – дико крикнул я им и через опущенные стекла передней дверцы стал тыкать в них этой разбитой бутылкой. – Убью на х…! Вон! Отпустите ее! Fuck you all!
Они отшатывались, закрываясь от меня обморочно-белой Дайаной, а позади меня – я почувствовал это каким-то седьмым, звериным чутьем – уже подступали ко мне парни с солдатскими ремнями и засвинцованными пряжками.
Я истерически повернулся к ним:
– Хай!
Скорее всего я был в этот миг похож на маленького зверька, оскалившегося в момент последней смертельной опасности и выставившего перед собой единственное оружие.
Но что была эта разбитая бутылка против их длинных ремней с тяжелыми пряжками? Я уже видел веселые лица молодых подмосковных волков. Они шли на меня не спеша, покачивая висящими у самой земли пряжками, дыша водочным перегаром. Люберы – из другого района, и мытищенцы – тоже!
– Атас! – вдруг раздался за их спинами голос той самой девки, которая плюнула Горацию в лицо. – Атас! Солдаты!
Они оглянулись через плечо, и я посмотрел туда же.
Из грузовика, который чуть не задавил меня, из его крытого брезентом кузова, выпрыгивали, грохоча ботинками, солдаты и быстро строились в каре. В руках у них не было никакого оружия – это не были войска спецназа, это были те солдаты, которых по ночам стягивали сейчас в Москву. Но они тоже снимали с себя пояса с тяжелыми пряжками. А в тылу этого грузовика остановился еще один, крытый брезентом, а за ним – еще, и я увидел, что это целая колонна подтягивается сюда по темному шоссе.
При виде этой колонны банда бросилась врассыпную – быстро, почти мгновенно истаяв в темноте завокзальных железнодорожных путей и переулков. Даже парни, которые держали Дайану, успели выскочить из машины и удрать. Я бессильно, как куль, сполз спиной по «Волге» и сел на грязный асфальт. А из открывшейся дверцы машины выпала Дайана. Но у меня не было сил поддержать ее, мои руки дрожали, а зубы стучали, как в лихорадке.
Неподалеку, в нескольких метрах от меня, поднимались с земли избитые Питер и Гораций.
А через дорогу, врезаясь в солдатское каре, уже бежали к нам, свистя в свои свистки, два милиционера и с ними бледные Джон О’Хаген, Сэм Лозински, Барри Вудстон, Роберт Макгроу и даже крохотная японка Мичико Катояма.
Я хотел что-то крикнуть им, сказать, но не смог, потому что зубы мои продолжали стучать.
И вдруг я ощутил, что Дайана взяла в ладони мой подбородок и пытается остановить мою дрожащую челюсть.
– It’s O.K. now, Vadim [Все в порядке], – говорит она. – It’s all over [Уже все позади]…
Я пытаюсь разжать руку, сжимающую горлышко бутылки, но и этого не могу – мои пальцы свело на ней, как судорогой.
А подползший к нам Питер сел, оперся спиной о машину, вытер кровь с разбитой губы и сказал:
– What a fucking country [Е… страна]!
– Hi, man! – окликнул меня Гораций, сидя поодаль на асфальте. – Похоже, они действительно любят черных в этой стране. Верно?
– S… s… s… sure [Конечно]… – выговорил я наконец.
Часть четвертая
22
Был полдень. Профессор Татьяна Колягина, единственный в СССР специалист по теневой экономике, маленькая и удивительно энергичная брюнетка, везла меня на своем желтом «жигуленке» в аэропорт «Шереметьево». Ровно за двенадцать часов до этого, то есть в 0.15 утра, ее, Татьяну Колягину, разбудил звонок из милиции. Дежурный по савеловскому линейному отделению милиции сообщил ей, что при обыске одного из правонарушителей, задержанных на привокзальной площади за драку, найдена ее, Колягиной, визитная карточка. А посему не может ли Татьяна Петровна явиться со своим паспортом в милицию и удостоверить личность задержанного, который утверждает, что он является гражданином США.
